«По небесной радуге за пределы мира»: к 200-летнему юбилею Х. К. Андерсена; Жизнь и смерть в литературе романтизма. Опозиция или единство?

«По небесной радуге за пределы мира»: к 200-летнему юбилею Х. К. Андерсена / Отв. ред. Н. А. Вишневская, А. В. Коровин, Е. Ю. Сапрыкина. М.: Наука, 2008. 170 с; Жизнь и смерть в литературе романтизма. Оппозиция или единство? / Отв. ред. Н. А. Вишневская, Е. Ю. Сапрыкина. М.: Наука, 2010. 432 с.

Серия «Культура романтизма», осуществляемая с 2002 года Отделом классических литератур Запада и сравнительного литературоведения ИМЛИ, привлекает своим замыслом. От привычных в советскую эпоху «Проблем романтизма» серию отличает конкретность постановки вопроса, сфокусированность взгляда. Первый, третий и пятый выпуски серии представляют романтическую эстетику, увиденную сквозь призму образов «темницы» и свободы, «странствия по вечности», жизни и смерти. Разработка каждой из этих тем вовлекает весь комплекс романтических идей о мире и человеке, предполагает обращение к обширному культурному материалу, реконструкцию контекста возникновения и восприятия образов, в которых существует романтическая мысль. Иными словами, замысел серии напоминает подход к литературе школы биографии идей, по сей день не утративший своей актуальности, и обещает обновление и углубление представлений о романтизме, сложившихся в отечественной науке.

Впрочем, как показывает четвертый выпуск, создатели серии не пренебрегают и частными явлениями романтизма. В книге «По небесной радуге за пределы мира», посвященной 200-летию со дня рождения Х. К. Андерсена, творчество датского писателя рассматривается как часть истории европейского романтизма. Общая мысль такова: Андерсен, вступивший в литературу в конце 1820-х годов, обнаруживает творческую близость ранним немецким романтикам от В. Г. Вакенродера, Л. Тика и А. Шамиссо до Гриммов, хотя его зрелое — «сказочное» — творчество и отличается особым типом религиозности. Неслучайны восторженные описания Италии в романе «Импровизатор» (1834) и затем в автобиографической «Сказке моей жизни» (1847) — произведениях, вышедших в свет, когда романтические описания Италии уже воспринимались как литературный штамп, признак несамостоятельности автора. В статье Е. Сапрыкиной «Италия глазами великого сказочника» доказывается, что итальянские впечатления были для Андерсена не просто отражением романтического мифа о «прекрасной Италии» — природа и искусство этой страны раскрепостили в его душе творческие силы, сформировавшие писательскую индивидуальность. Роман «Импровизатор», в котором выразилось «все пережитое, перечувствованное в Италии» (с. 38), И. Карташова рассматривает как выражение «характерных для ранних немецких романтиков универсальных представлений об искусстве и красоте» (с. 60). Неожиданный исследовательский ход делает в своей статье Н. Вишневская, когда показывает родство Андерсена йенской школе с ее «тягой к универсализму» — через типологическое сопоставление с индийской «новой поэзией».

Главное место в книге занимает, как выразилась Е. Сапрыкина, «поэтика чуда», то есть поэтика сказок и историй Андерсена. Эволюция жанра сказки в творчестве Андерсена с учетом общеевропейской и скандинавской традиции в общем виде представлена А. Сергеевым. О значениях символов в сказках и о функции в них сновидений размышляют в своих статьях Г. Храповицкая и А. Коровин. Еще в одной статье А. Коровина исследуется жанр истории в творчестве Андерсена. Автор статьи выстраивает сложную систему координат, отграничивая историю от фольклорной и литературной сказки, новеллы, рассказа и в то же время устанавливая ее генетические связи с этими жанрами, а также с мифом, лютеранским святочным рассказом, проповедническим «примером», готическим романом, балладой. История весьма убедительно описана как жанр, концентрирующий в себе особенности художественной манеры Андерсена, совмещающий противоречащие друг другу элементы, мифологическую и сказочную фантастику, бытовые явления и высшие силы.

Давняя привязанность российского читателя к Андерсену — общее место всякой отечественной публикации о писателе. Неудивительно, что в книгу вошел целый блок статей по теме «Андерсен и Россия». Здесь и история найденного в андерсеновском архиве автографа Пушкина, рассказанная Л. Брауде, и история знаменитых ганзеновских переводов, изложенная Б. Жаровым, и сопоставительный анализ «Тени» Андерсена и «Тени» Шварца, осуществленный Е. Исаевой. Глубокое вхождение датского писателя в русскую культуру акцентируется двумя публикациями: интервью с режиссером-мультипликатором Г. Бардиным, работающим над фильмом «Гадкий утенок», и небольшой статьей художника Б. Диодорова, в которой он представляет читателям альбом «H. C. Andersen и русские иллюстраторы». Некоторые интересные находки, сделанные в процессе подготовки альбома, помещены на страницах книги. Она включает целый ряд блестящих иллюстраций русских художников к сказкам Андерсена, от М. Клодта и Г. Нарбута до В. Каневского и Б. Диодорова. Оформление серии заслуживает отдельного внимания. В каждой из книг оно предполагает большое количество нетиражированных иллюстраций, обязательные эпиграфы, высвечивающие ключевые значения.

Книга «По небесной радуге за пределы мира» создавалась с любовью к Андерсену, авторам удалось выразить особое качество художественного мира писателя, восходящее к романтическому переживанию целостности бытия. И делалось это с расчетом не только на профессионального, но и на широкого читателя. Судя по всему, серия «Культура романтизма» замышлялась как доступная широкому читателю, популяризирующая явления романтической культуры. Об этом свидетельствуют аннотации к книгам, упоминающие «широкий круг читателей», и структура сборников. Помимо работ, адресованных профессионалам, книги серии включают работы, рассчитанные на неподготовленного читателя, воспроизводящие общее знание о предмете.

В изданном недавно пятом выпуске серии, книге «Жизнь и смерть в литературе романтизма», просветительский характер имеют статьи, составляющие первый раздел. Дуализм жизни и смерти, преодолеваемый романтической мыслью в представлении о бесконечной, вечной жизни, о христианском или пантеистическом бессмертии, а также байронический «метафизический бунт» против смерти исследуется в сборнике на большом историческом материале. Во «Введении», написанном Е. Сапрыкиной, заявлено понимание романтизма, не ограниченное художественными явлениями первых десятилетий XIX века, в соответствии с современной тенденцией говорить об «общей романтичности» этого века (В. Толмачев). Особое внимание во вступительной статье уделяется не Фихте или Шеллингу, а Шопенгауэру как философу, «аккумулировавшему тенденции романтического сознания» (с. 12). В основной части в числе прочих исследуются образы смерти и бессмертия в «Тангейзере» Р. Вагнера, в принадлежащих культуре рубежа веков «Смерти в Венеции» Т. Манна, «Песни о земле» Г. Малера.

Демонстративно отказываясь от европоцентристского взгляда на романтизм, составители сборника включили в первый раздел работы, посвященные романтическим явлениям в индийской, русской, американской литературах. Н. Вишневская разъясняет в своей статье основы индуистского представления о смерти как о растворении «в блаженной бесконечности», которое сыграло свою роль в формировании романтической философии от Шеллинга до Шопенгауэра и предопределило некоторые особенности художественного мира таких «героев» книги, как Торо, Новалис, Жорж Санд. Весь спектр романтических суждений о смерти и бессмертии, вписанных в парадигму романтической мысли, представлен на русском материале в пространной статье А. Гачевой. Стремясь охватить мир русского романтизма в его разноречивой целостности, автор статьи начинает свое рассуждение с формирования романтической рефлексии в жанре погребальной элегии и заканчивает тенденциями религиозно-философской мысли, которые нашли свое завершение на рубеже веков. Е. Стеценко, напротив, останавливается на творчестве одного автора. Представления Г. Торо о жизни, смерти и бессмертии, соединяющие целый ряд позиций, выраженных европейской романтической мыслью, с сугубо американским взглядом, несомненно, заслуживают самого подробного рассмотрения. Жаль только, что автор статьи останавливается исключительно на многократно описанном и в своем просветительском усилии не принимает во внимание новейших работ о творчестве Торо, исследующих специфику его религиозности, к примеру, книгу А. Ходдера «Экстатическое свидетельство Торо» (2001).

Как мне показалось, апелляция к разной читательской аудитории — идея не слишком удачная. Отсутствие определенности в вопросе об адресате книги отрицательно сказывается на общем впечатлении. Читатель-специалист не нуждается в подробном повторении общеизвестного, читателю-неофиту будут трудны не только исследования, демонстрирующие чисто филологический подход, такие как статья А. Ураковой о проблемах репрезентации смерти, но и работы, представляющие романтическую мысль во всей ее сложности и глубине. Такова статья И. Лагутиной об образе смерти в «Гимнах ночи» Новалиса, статья А. Голубкова о том, как проявляется индивидуалистическое начало в «Мучениках» Шатобриана, работа М. Белоусова о Вагнере, И. Барсовой о концепции искусства у раннего Т. Манна и Г. Малера.

Составители разделили книгу на четыре части, но исследовательские сюжеты столь разнообразны, что деление получилось условным — неслучайно Е. Сапрыкина говорит во введении о «палитре подходов» (с. 15). Однако в книге возникает несколько направлений мысли, пересекающихся в разных статьях. Их разработка в сборнике представляет большой интерес для исследователей романтизма и сообщает книге внутреннюю целостность. Это романтизм в его отношениях с христианством, нюансы перехода от изображения «абстрактного человека» (А. Гачева) к изображению индивидуальности, романтическая влюбленность в «целительную смерть», образ смерти — «прекраснейшей девы» и колдуньи, неразрывность Эроса и Танатоса, «смерть как маска жизни» (М. Ненарокова).

Выражая общее впечатление от сборников, хочется сказать, что четвертый и пятый выпуски «Культуры романтизма» в целом оправдывают ожидания, освежая и уточняя сложившиеся представления о романтической культуре.

О. ПОЛОВИНКИНА

г. Владимир