№5, 2012/Век минувший

Две заметки («Предисловие автора», «Преступление и искупление»)

Роман «Место» писался давно. Он начат был в далеком ныне 69-м, работа шла с перерывами — два-три месяца, затем перерыв для других дел, тогда более неотложных, потом вновь выкраивался месяц-другой, и так до 72-го года, когда мне показалось, что роман наконец окончен. Но в 76-м году были дописаны важные финальные главы, которые, может быть, ничего решающего не прибавили к развитию сюжета, но тем не менее прояснили, по крайней мере для меня как для автора, замысел произведения. Разумеется, по всем профессиональным канонам, без замысла нельзя начинать работу. Правда, верный признак того, что произведение получается живое, художественное, а не черно-белое, публицистическое, — это изменение замысла в процессе «роста организма». Однако обнаружение замысла в последних главах — это уже крайность, продиктованная спецификой материала и спецификой труда, растянувшегося на семь лет.

Роман имеет автобиографическую форму и написан от первого лица. Автобиографическая форма — при том, что автобиография автора лишь отчасти совпадает с автобиографией персонажа и в значительной степени иная, — трудный жанр. Трудный, но многообещающий. Недаром Достоевский начал писать роман «Преступление и наказание» от первого лица. Отчего он отказался от этого в процессе работы? Может быть, от слишком опасной горючей смеси, содержащейся в материале произведения, в идее и поступках главного героя, что могло дать повод объединить автора с персонажем? Признаюсь, это вселяло сомнение и в меня, тем более что отдельные детали моей биографии и биографии Гоши Цвибышева, от имени которого ведется рассказ в романе «Место», совпадают. Но в том-то и дело, что в одних и тех же обстоятельствах, под воздействием одних и тех же мыслей и чувств люди могут действовать совершенно по-разному. Если бы автор позволил себе действовать так, как действует его персонаж Гоша Цвибышев, то он никогда не мог бы написать эту книгу, ибо он был бы не ее автором, а ее действующим лицом.

А может быть, Достоевский отказался от первоначально задуманного потому, что, будучи мастером жизни внутренней, психологии, боялся — избранная автобиографическая форма уведет его так далеко в глубины человека, что уж трудно будет оттуда выбраться, и реальная внешняя жизнь станет лишь кладбищенской игрой теней. А лунатическая игра теней и без того присуща психологическому романтизму Достоевского. Впрочем, в романе «Подросток», менее фундаментальном для творчества Достоевского, он все-таки рискнул на соблазнительную автобиографическую форму. Но там это уж было не опасно, ибо там были уж не образы, а типажи, те самые типажи, амплуа, кочующие из романа в роман. Оттого персонажи Достоевского нетелесны, зыбки, размыты — и, наоборот, строго очерчены, телесны у него чувства и мысли — создается впечатление, что они имеют объем, вес и даже цвет, как бывает во время экспериментов, когда для наглядности окрашивают обычно невидимое. Такова природа его души, такова природа его таланта. С другой стороны, «Записки из мертвого дома», одна из наиболее телесных и, на мой взгляд, одна из наиболее гармоничных вещей Достоевского, слишком по-очерковому правдива, в ней нет творческого вымысла, присущего автобиографическим книгам Льва Толстого или Руссо. Например, один из лирических образов автобиографического романа «Детство» — мать Николеньки — по свидетельству жены Льва Николаевича Толстого Софьи Андреевны, «вовсе вымышлена», так как мать Льва Николаевича умерла, когда ему было всего два года, и он ее не помнил. Вымысел в автобиографической форме, когда неясные воспоминания будят подсознание и помогают вспомнить то, чего не было, создает общий колорит, общую картину бытия и небытия, которые трудно отделимы одно от другого. И для самого автора этот переход становится неуловим. Главное не чувства, а переходы чувств, изнанки чувств, и для ощущения, для постижения здесь нужна уже не психология, а физиология. Так, доведенное до предела чувство любви у Руссо выражено в том, что он хватает случайно выпавший изо рта любимой женщины кусок и с жадностью съедает его.

Мне кажется, в романе «Место» физиология так же весьма часто вытесняет психологию или, во всяком случае, определяет психологию.

Из биографий больших мастеров, особенно живописцев и композиторов, мы знаем, как плодотворно повторение, использование уже найденных приемов и методов. Мне, к сожалению, пришлось идти наощупь, полагаясь на собственный литературный инстинкт, в силу своей недостаточной образованности в те времена, в силу случайности моего книжного самообразования. Однако надо уметь превращать недостатки в достоинства. Как говорится, нужда заставит. Именно мое человеческое и литературное отщепенство, от которого я, кстати, всячески и безуспешно старался избавиться, доставившее мне немало трудностей в Союзе, которые после эмиграции, особенно первые годы, не кончились, а в чем-то даже возросли, — именно это отщепенство в силу обстоятельств и помимо моей воли помогло мне избавиться, защититься от дурного влияния, на мой взгляд, неплодотворного современного литературного процесса, единого для Союза и для литературной диаспоры.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 2012

Цитировать

Горенштейн, Ф.Н. Две заметки («Предисловие автора», «Преступление и искупление») / Ф.Н. Горенштейн // Вопросы литературы. - 2012 - №5. - C. 47-53
Копировать