Письмо Светланы Сталиной Илье Эренбургу. Предисловие и публикация Б. Фрезинского

Публикуемое письмо Светланы Сталиной Илье Эренбургу для лучшего его понимания следует рассматривать на фоне общественно-литературной жизни конца 1950-х годов. Поэтому целесообразно привести здесь некоторые документы (в том числе и непубликовавшиеся) и факты, относящиеся к его сюжету. Сейчас стало едва ли не правилом судить о деятелях оттепели вне исторических возможностей эпохи, обвиняя их в чрезмерной осторожности, непоследовательности, компромиссах и прочих грехах. Высказывания такого рода начали звучать еще при жизни Эренбурга. В самый разгар нападок на мемуары «Люди, годы, жизнь» весной 1963 года Н. Я. Мандельштам, чей политический радикализм не нуждается в особых доказательствах, писала Эренбургу: «Ты знаешь, что есть тенденция обвинять тебя в том, что ты не повернул реки, не изменил течения светил, не переломил луны и не накормил нас лунными коврижками. Иначе говоря, от тебя всегда хотели, чтобы ты сделал невозможное, и сердились, что ты делал возможное. Теперь, после последних событий, видно, как ты много делал и делаешь для смягчения нравов, как велика твоя роль в нашей жизни и как мы должны быть тебе благодарны. Это сейчас понимают все» ¹. В последнем Н. Мандельштам, понятно, ошибалась – достаточно обратиться хотя бы к относящимся как раз к тому времени воспоминаниям А. Солженицына, который высказывается о работе Эренбурга эпохи «оттепели» с высокомерием, допуская компромиссы и молчание только для себя. Единственным достойным ответом на это является обращение к документам и фактам.

После выхода повести «Оттепель» отношение к Илье Эренбургу в кабинетах на Старой площади стало откровенно настороженным. Разумеется, сохранялась определенная дифференциация подходов: в секретариате ЦК учитывали пользу контактов «выдающегося борца за мир, против войны и фашизма» с левой интеллигенцией Запада, в отделах и секторах к человеческой неприязни добавлялась деловая – выступления Эренбурга, вызывавшие общественный резонанс, усложняли управление идеологическим кораблем в и без того нелегких для этого дела условиях «оттепели».

Компромат на Эренбурга стекался на Старую площадь как от внутренних – официальных и неофициальных – осведомителей, так и из оперативных донесений советских посольств (официальный статус «борца за мир» позволял Эренбургу регулярно выезжать за границу и выступать там на различных встречах и заседаниях), тщательно анализировался и при каждом удобном случае оформлялся в виде соответствующей закрытой бумаги, имевшей силу инструкции для Союза писателей, редакций и издательств. Сегодня можно считать документально установленным, что антиэренбурговская кампания советской печати в 1956 – 1964 была инспирирована не только просталинскими силами аппарата Союза писателей, но прежде всего – аппаратом ЦК КПСС. 4 января 1956 г. Д. Поликарповым была составлена, а М. Сусловым и Д. Шепиловым завизирована справка отдела культуры ЦК КПСС, в которой, в частности, говорилось: «Как следует из поступившей в ЦК КПСС записки советского посольства в Будапеште, Эренбург допустил высказывания, которые были использованы для оправдания своих позиций сторонниками правого антипартийного уклона в венгерской литературе <…> Можно в связи с этим напомнить ряд других подобного же характера выступлений и высказываний Эренбурга перед зарубежными писателями и деятелями искусства <…> В мае 1954 г. И. Эренбург выступал по вопросам литературы в Национальном комитете писателей Франции в Париже. Там он так же утрированно характеризовал советские романы на производственную тему (в Будапеште Эренбург повторил и еще более заострил свои суждения), нигилистически отозвался о советской критике и литературе, не указал никаких ее положительных и поучительных сторон. В октябре 1955 г. Эренбург встретился в Москве с мексиканским прогрессивным художником Д. А. Сикейросом. Как заявил затем Сикейрос в своем докладе в Московском Союзе художников, Эренбург сказал, что он и некоторые его друзья испытывают усталость от пропагандистского искусства. Эренбург не скрывает свою приверженность к современному буржуазному декадентскому и формалистическому искусству. Будучи членом редколлегии журнала «Иностранная литература», в начале 1955 г. Эренбург старался навязать редколлегии журнала свои взгляды и добиться соответственного заполнения страниц журнала. На заседаниях редколлегии Эренбург выражал безграничные восторги по поводу натуралистической и бескрылой повести Хемингуэя «Старик и море». Как настоящих писателей Эренбург рекомендовал Фолкнера, творчество которого крайне формалистично и мрачно, Мориака, реакционного католического писателя Франции. О многих произведениях прогрессивной литературы и широко известных у нас передовых писателях говорил скептически и пренебрежительно <…> В знак несогласия с линией журнала, не соответствующей его намерениям, Эренбург вышел из состава редколлегии. Свои выводы Эренбург высказывает в прямой или завуалированной форме в различных выступлениях за границей и при встречах с зарубежными деятелями искусства. Причем его личные суждения воспринимаются как мнение доверенного представителя советской литературы, Союза советских писателей. Тем самым подобные выступления способны наносить ущерб влиянию советской литературы и искусства за рубежом. Полагали бы целесообразным пригласить т. Эренбурга в ЦК КПСС и обратить его внимание на непозволительность высказывания им в беседах с зарубежными деятелями литературы и искусства выводов, несовместимых с нашей идеологией и политикой партии в области литературы и искусства» ². 23 января Д. Шепилов предписал такую встречу провести³, но вскоре грянул XX съезд, ход которого для аппаратчиков ЦК оказался непредсказуемым, и им стало не до Эренбурга. Только к началу осени, когда просталинские легионы, собравшись с силами, переломили ситуацию, январское указание по части Эренбурга было исполнено. 4 сентября Д. Поликарпов записал: «В соответствии с поручением секретарей ЦК КПСС с тов. Эренбургом проведена беседа по вопросам, поставленным в данной записке» ⁴. О результатах этой беседы проще всего судить по эренбурговской эссеистике 1956 – 1958 годов, – недаром просталинские силы ее встречали в штыки массированным, хорошо срежиссированным контрнаступлением на страницах газет и журналов. «Критики «согласовывали» свои оценки с тем или иным товарищем, но согласовать со временем ни своей хулы, ни своих острот они не могли, – вспоминал Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь». – Для меня те годы были хорошим испытанием, я понял: можно писать и нужно писать» ⁵. Эссеистика Эренбурга 1956 – 1958 годов была не только просветительством и попыткой вернуть читателю украденное у него в сталинские годы, она была осознанной борьбой за очищение литературы и искусства от мертвящего наследия сталинщины. 23 марта 1957 года Эренбург писал в Ленинград своему старому другу поэтессе Елизавете Полонской: «Я борюсь, как могу, но трудно. На меня взъелись за статью о Цветаевой, за статью в «ЛГ», которую Кочетов напечатал с глубоким возмущением, объявив своим сотрудникам, что она, как поганая мазь, «только для наружного употребления». Я долго сидел над двумя статьями. Сначала написал о французских импрессионистах, а вчера кончил большую статью о Стендале. Это, разумеется, не история, а все та же борьба» ⁶.

«Уроки Стендаля» были написаны для вдумчивого читателя, которому было о чем задуматься и что вспомнить, читая в статье: «…дело не в личности тирана, а в сущности тирании. Тиран может быть умным или глупым, добрым или злым – все равно он всесилен и бессилен, его пугают заговорами, ему льстят, его обманывают, полнятся тюрьмы, шепчутся малодушные лицемеры и твердеет молчание, от которого готово остановиться сердце» ⁷. Мысль эренбурговской статьи вела читателя к раздумьям о современности, о том, что должна вернуть себе русская литература: «Искажение душ насилием, лицемерием, подачками и угрозами было большой, может быть основной темой романов Стендаля. Он не пытался скрыть свои политические симпатии; роль беспристрастного арбитра его не соблазняла. Удача его романов показывает, что тенденциозность не может повредить произведению искусства, если она рождена подлинной страстью и сочетается с внутренней свободой художника» (с. 204). Иногда Эренбург открыто переходил к современности: «Если это – критический реализм, – пишет он о Стендале, – то я до конца моей жизни буду ломать себе голову, что же его отличает от художественных методов того революционного и гуманного реализма, к которому стремятся теперь передовые писатели мира?» (с. 208; не говоря уже о реплике, вызвавшей ярость литпартаппаратчиков:

1. Собрание И. И. Эренбург.[↩]
2. ЦХСД. Ф. 5. Оп. 36. Ед. хр. 3. Лл. 68 – 70.[↩]
3. Там же. Л. 68.[↩]
4. Там же. Л. 70[↩]
5. Илья Эренбург, Люди, годы, жизнь. Воспоминания в 3-х томах, т. 3. М., 1990, с. 317.[↩]
6. Ксерокопия; собрание публикатора. В письме упоминаются статьи Эренбурга: «Поэзия Марины Цветаевой» («Литературная Москва», сб. 2, М., 1956), написанная в качестве предисловия к первому посмертному сборнику стихов Цветаевой в СССР, подготовленному к печати и запрещенному цензурой; «Необходимое объяснение» («Литературная газета», 9 и 12 февраля 1957 года); «Импрессионисты», написанная для третьего сборника «Литературной Москвы», запрещенного цензурой, и впервые напечатанная в книге Эренбурга «Французские тетради» (М., 1958).[↩]
7. И. Эренбург, Уроки Стендаля. – «Иностранная литература», 1957, N 6, с. 205. В дальнейшем ссылки на эту статью даются в тексте.[↩]