Перечитывая сегодня

Д. Мирский, Литературно-критические статьи. «Советский писатель», М. 1978, 327 стр.

До той поры, когда впервые вышли отдельной книжкой некоторые статьи Д. Мирского, он сорок лет ни разу не переиздавался, и имя его постепенно забылось, хотя к середине 30-х годов он стал одним из ведущих наших критиков, будучи одновременно осведомленнейшим историком не только русской, но по меньшей мере и двух европейских литератур!

А ведь не только почти все написанное Д. Мирским, но и сама его жизнь интересны.

По окончании гимназии в Петербурге юный Дмитрий Петрович отправился за получением высшего образования в Англию, а позже вернулся домой и стал посещать лекции в Петербургском университете, а также принял участие в кипучей литературной жизни столицы. После гражданской войны он оказался в эмиграции, где вскоре был приглашен на должность редактора русской части славянского отдела Британской энциклопедии. Однако научная работа не поглотила его с головой, и уже в середине 20-х «годов он был одним из создателей Евразийства – эмигрантской геополитической организации, причем всегда находился на крайне левом крыле ее и прогрессировал так быстро, что уже в 30-м году был принят в коммунистическую партию Великобритании, а в 1932 году возвратился в СССР.

В период пребывания в Англии он, кроме работы в энциклопедии, еще и читал лекции в Лондонском университете, а сверх всего написал множество статей по-русски, издал антологию русской поэзии, а по-английски – книгу о Ленине, а также две истории русской литературы: одну, завершающуюся творчеством Достоевского, и вторую, включающую начало XX века – и даже возникновение советской литературы.

Вышедшая недавно книга Д. Мирского разделена на три неравные части и сопровождена обстоятельным предисловием М. Полякова. Он справедливо указывает, что в начале зарубежной литературно-критической деятельности Д. Святополк-Мирский некоторое время находился под обаянием теорий Элиота, настаивавшего на том, что для ничем не искаженного, свободного восприятия стихов необходимо отказаться от признания каких-либо традиций, от ощущения исторической дистанции. Столь же верно и дальнейшее сопоставление Д. Мирского с Ю. Тыняновым и Б. Эйхенбаумом, а также и указание на постепенное сближение взглядов его с господствовавшими тогда в советской критике установками и положениями, при том, однако, что собственное понимание и личную оценку творчества каждого поэта и писателя вместе с настойчивыми поисками их роли и места в общем литературном потоке Д. Мирский всегда определяя сам. Что касается повторяющихся в предисловии справедливых упреков в «вульгарном социологизме», то следует учитывать, что в те годы он был сложившимся фоном всей критической продукции и не удивителен в «неофите».

Первую и самую обширную часть «Литературно-критических статей» занимает неоконченная работа о Пушкине с поясняющим, намеренно сдержанным подзаголовком: «Из биографии». Даже теперь, через полвека, несмотря на незавершенность работы и учитывая все последующие успехи нашей пушкинианы, одного этого труда было бы достаточно для оправдания издания книги критических статей Д. Мирского. Главное достижение давным-давно написанной, но неизвестной читателю, а потому новой биографии Пушкина состоит в органическом слиянии всех внешних событий и обстоятельств его жизни с глубоким вниманием к росту его умственной, душевной и духовной жизни. Как настоящий ученый Д. Мирский не утаивает ничего, что могло бы в ином изложении умалить образ поэта, растущего со сказочной быстротой. Очень тщательно изучает вдумчивый биограф и противоречивые подчас влияния, оказываемые на мужающего Пушкина некоторыми из его друзей. Особенно это интересно и важно, когда речь идет о тех, кто по разным причинам не привлекал слишком благосклонного внимания многих исследователей, касавшихся темы воздействия на мировоззрение поэта ранее. Один из самых серьезных вопросов, к которому Д. Мирский тоже подходит по-своему, это история отношений Пушкина с декабристами. В заключение своей версии Д. Мирский пишет: «Пушкин и декабристы были двумя сторонами одного и того же исторического факта – рождения новой русской культуры. Пушкин строил новое национальное искусство, декабристы готовили политические условия для ее осуществления» (стр. 32). Весьма убедительно и опровержение Д. Мирским распространенного преувеличения того, какое влияние оказывали на Пушкина произведения Байрона. В частности, Д. Мирский считает, что такое, казалось бы, бесспорное подражание Байрону, как «Погасло дневное светило», несмотря на собственную пушкинскую ремарку, очень близко к элегиям Батюшкова. Отмечает Д. Мирский и то, что «в собственно стилистическом отношении гораздо сильней, чем влияние Байрона, было влияние А. Шенье», который «все же был как бы сильно увеличенным Батюшковым». Гораздо сильнее стилистического было, по мнению Д. Мирского, формальное влияние Байрона, давшего Пушкину «новую большую форму, форму лирической поэмы» (стр. 64).

Однако тут же Д. Мирский спешит напомнить, что в композицию «Кавказского пленника» автор внес элемент, «совершенно чуждый Байрону, – замечательные описания кавказской природы и черкесских нравов, классически уравновешенные и реалистически точные» (стр. 64).

Несомненно, что эти почти двести страниц «Из биографии» будут детально изучены пушкинистами, но также несомненно, что и самый широкий читатель будет увлечен ими и непременно почувствует трагичность того, что работу эту – Д. Мирский, не доживший и до пятидесяти лет, не завершил.

Для второго раздела (по объему составляющего около половины первого) составителями, покойным И. Крамовым к М. Андроновым, отобрано всего восемь, статей, представляющих, так сказать, поденную деятельность критика. Среди них – три рецензии на новые издания некоторых поэтов XIX века, краткая, но всеохватывающая заметка о творчестве Хлебникова, большая статья о Багрицком, обзор стихов 1934 года, а также статьи «Пастернак и грузинские поэты» и «Симон Чиковани».

Говоря о переизданиях поэтов прошлого, названных «второстепенными», Д. Мирский решительно выступает против этой характеристики, тем более, что «второстепенные» поэты «включают таких гигантов, как Державин и Тютчев» (стр. 188). Ко времени создания рецензий ленинградская «Библиотека поэта» уже издала Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова, Державина, Давыдова и Рылеева, что позволило Д. Мирскому не только проявить свою эрудицию, но и подвергнуть строгой критике имеющиеся в этих выпусках многочисленные ошибки, а кроме того, и указать на недостатки в планировании, несогласованность московских и ленинградских издательств. Отмечает Д. Мирский и отсутствие какого-либо определенного принципа в составлении этих книг, где «великий Державин дан в очень строгом отборе, а маленький Дельвиг сполна» (стр. 190), а также на неквалифицированные предисловия.

Не только как критик, но и как историк литературы Д. Мирский от строки до строки прочитывает всю серию, не пропуская ни исследовательских, ни стилистических погрешностей, ни искажающих опечаток, но отмечая также все удачи, все сделанные исследователями находки, все оригинальные мысли. При этом он щедро делится с читателем собственными выводами и наблюдениями или бесспорными, но почему-то полузабытыми сведениями или, наоборот, возражает против широко распространенных, но спорных истин. Впрочем, некоторые выводы и положения Д. Мирского, как бы они ни были интересны, нуждаются в подтверждении или в серьезном обсуждении. Так, справедливо утверждая, что Языков очень крупный поэт, он излишне декларативно прибавляет – «под знаком которого начиналась поэтическая деятельность Пастернака и Асеева» (стр. 208), а к заявлению, что Фет «поэт несомненно европейского значения», «во многом предваривший Верлена» (стр. 210), не добавляет, что этот наш лирик совершенно неизвестен на Западе.

Статью о Хлебникове критик начинает с обширной цитаты из Маяковского, написавшего, что стихи Велемира, «понятные вначале только семерым товарищам футуристам», «десятилетия заряжали многочислие поэтов» (стр. 218). От себя Д. Мирский называет его «поэтом поэтов», долгое время бывших единственными его поклонниками, и добавляет, что хотя положение понемногу меняется, но все же Хлебников, вероятно, навсегда останется трудным даже для самых искушенных читателей. Одной из причин нерешенности «проблемы Хлебникова» Д. Мирский считает то, что «критика боится подойти к ней в лоб» (стр. 219). Пытаясь сделать это, Д. Мирский находит, что главная особенность Хлебникова – это присущая ему объективность: «Поэзия его складывается не из переживаний и настроений, а из объективированных образов и мыслительных обобщений» (стр. 222); это, на взгляд критика, сближает Хлебникова, в частности, с Уитменом. Заканчивает Д. Мирский свою заметку призывом к изданию революционных поэм Хлебникова, снабженных разъясняющим введением и сносками, «которые помогли бы по-настоящему понять и полюбить этого большого советского поэта» (стр. 224).

Написанная по поводу выхода в 1935 году стихов грузинских поэтов в переводах Пастернака рецензия, как и почти все напечатанное Д. Мирским, раздвигает общепринятые для этого жанра границы. Для начала критик вступает в довольно резкую полемику с К. Зелинским, утверждавшим, что поэтическая ткань пастернаковских переводов всегда принадлежит ему самому, а не тому, кого он передает. Д. Мирский заявляет, что подобное мнение может возникнуть лишь при поверхностном чтении. Для доказательства он ссылается на собрание стихотворений Симона Чиковани, дающее возможность проверить, действительно ли переводы так «опастерначены», поскольку этот сборник позволяет сравнить их с находящимися рядом переводами столь отличного от Пастернака – Николая Тихонова. При сравнении и у того и у другого переводчика различимы индивидуальные черты автора подлинника. То же подтверждается и при сопоставлении переводов из Георгия Леонидзе, сделанных ими же. И Д. Мирский настаивает, что даже при рассмотрении книги переводов, выполненных одним Пастернаком, нельзя не отличить характерные личные признаки разных грузинских поэтов: «несколько жесткую и рационалистическую мужественность Паоло Яшвили от тонкой романтической серьезности Тициана Табидзе, от музыкальной динамичности Леонидзе или от космополитического урбанизма Гаприндашвили» (стр. 255). С еще большим темпераментом опровергает Д. Мирский высказанную в то время кем-то нелепость, будто Пастернак пишет по-русски, как иностранец, что у него отсутствует чутье к семантическим оттенкам. «Это совершеннейший вздор… – пишет Д. Мирский. – На самом деле у Пастернака не отсутствие чутья к этим оттенкам, а принципиальное смещение стилистической окраски слов… Он как бы провозглашает некое равноправие всех слов языка, их одинаковую пригодность для всех интонаций. Стиль Маяковского «звучит» полностью на фоне предшествующей ему поэзии. Пастернак пишет, как будто до него никто не писал по-русски» (стр. 257).

Третью часть первого сборника статей Д. Мирского занимают всего две работы. Первая из них посвящена творчеству нам известного тогда лишь понаслышке Д. Джойса, а вторая – поэзии Р. Киплинга. Несмотря на то что труд о Джойсе напечатан всего через год после возвращения автора в СССР, а написан и, уж во всяком случае, выношен, вероятно, еще в бытность на Британских островах, – и в самом деле в него особенно часто вторгается «вульгарная социология». Но в целом эта сравнительно небольшая статья дает исчерпывающее представление и о биографии Джойса, и об испытанных им противоречивых литературных влияниях, и о месте его книг в европейской литературе. Делая точное сопоставление книг Джойса и Пруста; определив полюсное, невзирая на схожесть приемов, расхождение их художественных направлений, Д. Мирский видит в Прусте стремление проникнуть в мельчайшие оттенки человеческих переживаний, к которым он, однако, подходит со скальпелем хирурга. Джойс рядом с ним -чистый художник, не занимающийся анатомией души, ее внутренних связей и внешних отношений. «Добираясь до тех же бесконечно малых сознания, что и Пруст, он не вскрывает их закономерностей, а строит из них лабиринты образов» (стр. 289). Натурализм Джойса, на взгляд Д. Мирского, сродни романтическому, эстетскому, созерцательному натурализму Флобера, с его «болезненным, эмоционально-двузначным влечением к уродству, страданию и смерти, находящем наслаждение в страдании и утешение в поражении и уничтожении…» (стр. 290). Излагая содержание «Улисса», Д. Мирский сопровождает изложение выполненными необыкновенно близко к подлиннику и передающими ритм джойсовской прозы собственными переводами отдельных отрывков романа.

Переход от грандиозного по объему и вложенному труду «Улисса» к поэзии Р. Киплинга, может быть, излишне контрастен, но способность Д. Мирского с серьезностью подходить к Любому литературному явлению в соединении с ясностью его критического взора и обоснованностью оценок даже в тех случаях, когда он недостаточно объективен, примиряет с этаким хронологическим и масштабным скачком.

Уничтожающе определив Киплинга как любимого поэта «численно огромной, но культурно ограниченной публики» Англии, поэта «благонамеренного… обывателя, не читающего других, современных стихов», и даже как поэта «буржуазного и мелкобуржуазного юношества», или «поэта бойскаутов» (стр. 308), Д. Мирский констатирует, что парадоксальным образом в СССР он, однако, любим многими, а переводы Киплинга распространены у нас не меньше чем переводы из Гейне и Беранже в 60-е годы прошлого века или переводы из Верхарна в расцвет символизма. Затем Д. Мирский приступает непосредственно к анализу стихов Киплинга, приводя в движение наиболее важные и многое объясняющие события из его биографии.

Главная мысль критика сводится к тому, что к началу XX века, когда Киплинг откровенно превращается в певца Британской империи, его стихи слабеют, теряют выразительность и лишаются всех тех особенных качеств, «которые делают раннего Киплинга подлинным поэтом» (стр. 312). Вот почему в своей статье Д. Мирский занят главным образом поэзией молодого Киплинга, еще не перешедшего, к голо-публицистическим или нравоучительным стихотворениям.

Если вспомнить, что «Литературно-критические статьи» составляют лишь малую часть написанного и напечатанного Д. Мирским за пять лет его деятельности в советской критике и литературоведении! и одновременно заметить, как актуально звучат его формулировки, как до сих пор свежи и оригинальны его мысли, нельзя не пожелать, чтобы были изданы и другие, не потерявшие актуальности, его труды, и в первую очередь исследование «Барокко в английской литературе», которое некогда В. Жирмунский назвал лучшим из всего созданного Д. Мирским.