Продолжение жизни

Константин Поздняев, Продолжение жизни. Книга о Борисе Корнилове, «Современник». М. 1978. 240 стр.

Достоинство этой книги – в двойном видении, присущем ее автору. К. Поздняев не только современник, но и земляк Бориса Корнилова, с самых первых публикаций ревностно следивший за творчеством поэта, один из немногих людей, которые могут поделиться воспоминаниями о встречах с ним, происходивших в конце 20-х и начале 30-х годов. И в то же время К. Поздняев – неутомимый исследователь поэзии Б. Корнилова, до тонкостей изучивший самые различные факты его биографий, в роли составителя и автора предисловия причастный к выпуску книг поэта уже в 70-е годы. Непосредственность принадлежащего очевидцу описания сочетается в этой книге, с аналитическим рассмотрением своеобразия Корниловского слова и с учетом – не редко в полемике – сделанного в последние годы другими исследователями творчества-поэта.

Тот, кто знаком с книгой К. Поздняева «Утверждение. Алексей Недогонов и его стихи» («Современник», М. 1973), помнит, что состояла она из ряда этюдов и эссе, которые сложились в целостную и выразительную мозаичную картину. И в повой книге автор не ставит перед собой задачу дать полный анализ творчества поэта, каждый из этюдов внутренне завершен, их могло быть больше или меньше. Но это не значит, что книга хаотична: последовательность этюдов такова, что читатель, углубляясь в книгу, не только все больше узнает о поэте и его времени, но и все тоньше постигает особенности поэтики Б. Корнилова. Так осуществляется ориентация на массового читателя, которая заявлена во вступительной главе книги!

К. Поздняев умеет в небольшом стихотворении разглядеть. характерные черты большого мира поэта. Анализ стихотворений «Русалка», «Лесной пожар» позволяет ему убедительно говорить о важных особенностях корниловского лирического героя, сильного и молодого, готового к борьбе и самопожертвованию во имя счастья людей. Хочется отметить главу «Лирическая «особинка», в основе которой – наблюдения над стихотворением «Под елью изнуренной и громоздкой…». Пишущие о поэте комсомолии нередко цитируют из этого стихотворения строки:

Я своему большому поколенью

большое предпочтенье отдаю.

 

Прекрасные,

тяжелые ребята…

 

Отмечая важность этих образов, К. Поздняев убедительно показывает, что стихотворение «Под елью изнуренной и громоздкой…» значительней, чем даже гимн поколению, оно запечатлело полноту и многоаспектность мировосприятия поэта, его любовь ко всему сущему на земле.

Тщательному изучению подвергаются лексика и синтаксис произведений Б. Корнилова – демократический характер его стиха на этом уровне рассмотрения очевиден. (Любопытно отметить, что К. Поздняев – уже не первый, кто при характеристике поэтики для большей убедительности обращается к весьма выразительным Пародиям Александра Архангельского, используя их как достоверную модель стиха Б. Корнилова.) Исследователь справедливо усматривает в языке поэта. ориентацию, на народную речь.

К. Поздняев разделяет мнение Б. Соловьева о том, что поздняя попытка дружившего с Б. Корниловым В. Саянова поправить свои стихи, написанные в молодости, сделать их более «литературными» привела к утрате значительной Доли свежести, непосредственной эмоциональной насыщенности. И тем не менее: К. Поздняев предлагает некоторые стихи Б. Корнилова «привести в соответствие с современными правилами расстановки знаков препинания» (стр. 131). Несколько примеров таких возможных исправлений даны в книге. Они демонстрируют виртуозность интерпретатора, усиливают один из вариантов трактовки текста, быть может, даже и самый вероятный, но все-таки не могут быть приняты. Дело не только в том, что отметается возможность иного смыслового прочтения, но и в том, что знаки препинания в стихе воздействуют на одно из важнейших его качеств – интонацию. И если строки:

И собака черного окраса

у моей сопутствует ноги, –

при всей нестрогости грамматики дышат поэзией, то. предлагаемый К. Поздняевым (стр. 130 – 131) после исправления вариант:

И собака черного окраса

у моей – сопутствует –

ноги, –

откровенно прозаичен. Не этим ли объясняется то «упрямство» автора, которое К. Поздняев называет среди возможных обстоятельств, в силу которых «в строфы» не попали «необходимые знаки препинания» (стр. 128)? Вероятно, возможность редактирования стихов Б. Корнилова безвозвратно утеряна. Это, конечно, не касается устранения прямых искажений авторского текста, таких, как исправление двух строк поэмы «Агент уголовного розыска», предложенное в письме тонко чувствующего стих читателя и убедительно подтвержденное текстологическим анализом, выполненным К. Поздняевым.

Анализ стиха в рассматриваемой нами книге разнообразен. И даже когда в главе «Поэт читает «Соловьиху»…» речь идет о манере авторского чтения, то и тогда перед нами, по сути дела, целостная трактовка одного из лучших лирических произведений Б. Корнилова. Исследователь утверждает, что стихотворение это запечатлело не нормы «замшенной старины», а мораль нового человека. Она сказывается и в раскрепощенности героини стихотворения Серафимы, и в отношении к ней героя-рассказчика.

Заметим, что «Соловьиха» (1934) перекликается со стихотворением Д. Кедрина «Поединок» (1933), герой которого, Отказываясь от характерного для минувших времен разрешения проблем любовного треугольника (лепажи, секунданты), предоставляет жене право свободно соединить свою судьбу с другим и прямо объясняет это: «Над нами шумит эпоха, //И разве не наше сердце – //Арена ее борьбы?» У. Б. Корнилова такой прямой декларации нет, новизна мироощущения героев проявляется в их поступках. Вот почему и сегодня, спустя десятилетия после создания этого замечательного стихотворения, исследователи продолжают спорить о нем. К. Поздняев справедливо не соглашается с тем, что «у Корнилова в «Соловьихе» короткая» неверная соловьиная любовь – поэтический образ любви человеческой» ¹. Он убедительно показывает, что Серафиму и «раскучерявого» парня связывает настоящее, большое человеческое чувство и «измятый пиджак», подтверждая земную природу этого чувства, никак не может принизить его.

Но есть один момент в трактовке К. Поздняева, который хотелось бы уточнить.» Утверждая, что, по сути дела, не важно, кто герой-рассказчик стихотворения, а важно лишь то, что, относясь к Серафиме с нежностью, он не считает себя вправе навязывать ей линию поведения, исследователь все-таки ограничивает толкование этого образа, трижды подчеркивая, что это либо муж, либо отец героини. Но текст стихотворения говорит о том, что скорее всего, рассказывает о Серафиме не муж и не отец, а соперник «раскучерявого».

У Д. Кедрина стихотворение начинается строкой «К нам в гости приходит мальчик» (здесь и ниже подчеркнуто мной. – Д. Ч.), герой Б. Корнилова обращается к Серафиме: «…Затвори свои тесовые ворота». Едва ли этот эпитет правомочен, если герои стихотворения состоят в родстве. Рассказчику хотелось бы остаться с Серафимой, «чтобы шли подруги мимо; //парни мимо// и гадали бы и пели бы скорбя: //- Что не вышла под окошко, Серафима?// Серафима, больно скучно без тебя…». Она – ровня этим парням и девушкам, одна из них, её отсутствие на гулянке необычно» ее любовь с «раскучерявым» имеет уже свою историю и еще вчера была реальностью. Ведь вот как он то угрожает; то просит: «Ты забудь меня; красавица, //попробуй…// Я тебе тогда такое покажу… //Если любишь хоть всего наполовину (того, что было прежде! – Д. Ч.),// подожду тебя…»

Б. Корнилов сталкивает два типа человеческого поведения в любви: рассказчик – застенчивый и деликатный («Я держать ее не вправе»), а «раскучерявый» – деятельный,, разбойный, требовательный.

Грубо говоря, Серафима получает два предложения: героя-расоказчика («у меня к тебе дела такого рода, //что уйдет на разговоры вечер весь…») и «раскучерявого» («подожду тебя у крайнего окна, //постелю тебе пиджак на луговину// довоенного и тонкого сукна»). Как это часто бывает в жизни, побеждает более энергичный соперник. Б. Корнилову, любящему плотный, тяжелый мир, движение, энергию, не мог не быть симпатичен этот герой, не случайно он придает ему любимую деталь своего автопортрета – «татарские» глаза. Но автор «Соловьихи» не просто молод и талантлив, он тонкий психолог. Исследователи как-то проходят мимо того, что стихотворение чрезвычайно бедно реально происходившими событиями: герой-рассказчик заговаривает с Серафимой, но запели соловьи – и она уходит. Все остальное, – включая «изображение природы», портрет и речь «раскучерявого», утреннее возвращение влюбленных, – разворачивается в воображении рассказчика. Это он первоначально в мыслях наделяет своего антагониста и злобными интонациями, и бесцеремонными речами, и картинными жестами, а потом, просветленный могучей музыкой природы, в мыслях же благословляет Серафиму на любовь с парнем, которому великодушием рассказчика позволено быть человечным и привлекательным:

Пусть придет она домой

с красивым,

с теплым –

меркнут глаз его татарских

лезвия.

 

Таким образом, Б. Корнилов показывает и красоту, и правоту каждого из двух соперников. Здесь мы имеем дело с проявлением той же любви поэта ко всему сущему на земле, которую, анализируя стихотворение «Под елью изнуренной и громоздкой…», отметил К. Поздняев.

Кто из пишущих о литературе не сталкивался с такой проблемой: надо бы возразить против какого-то утверждения в книге или статье другого исследователя, но такое возражение, не составляя предмета для специального выступления в печати, в то же время «не втискивается» в тематические или жанровые рамки другой работы… К. Поздняев и издатели его книги разрешили эту проблему весьма нешаблонно: ввели в книгу раздел «Справки и уточнения, полемические заметки, исправление ошибок». Под таким заголовком собран самый разнообразный материал, объединенный одним принципом: «истины ради».

Когда речь идет о Б. Корнилове, для К. Поздняева нет мелочей: уточняются не только важные даты жизни, участие (точнее, неучастие: не успел) в операциях ЧОНа, но и выверяются некоторые, порой весьма дробные, детали из воспоминаний О. Берггольц и М. Луконина, указываются промахи, допущенные в некоторых изданиях произведений поэта, и даже опечатки.

Можно приветствовать замысел и многие страницы этого полемического раздела, но, к сожалению, не всегда удовлетворяет способ ведения спора. Вот как – с возможностью однозначной подстановки подразумеваемых фамилий:- пишет К. Поздняев: «Кому это нужно? Разве что только людям типа Антона Антоновича Загорецкого или старухи Хлёстовой». Это странно читать не только потому, что такие методы ведения спора, казалось, навсегда отброшены нашей печатью, но и потому, что автор книги на ее страницах не раз говорит о вреде грубых, проработочных выступлений некоторых рапповских критиков.

По какому же случаю упомянуты имена грибоедовских героев? К. Поздняев возмущен авторами появившихся в 60-х годах работ о Б. Корнилове, упоминающими о том, о чем (применительно к себе, Б. Корнилову и П. Васильеву) писал Я. Смеляков: «Стихи писали// розно и отдельно, //а гонорар несли в один кабак». О том, о чем писал сам Б. Корнилов: «А по счету тому огулом// по заслугам и по делам// _; нашу жизнь назовут прогулом// с безобразием пополам». К. Поздняев абсолютно верно утверждает, что творчество Б. Корнилова нужно народу, что поэмы и стихи его «с лихвой перекрывают все, что не является для нас главным в его биографии» (стр. 226). (Цитированное стихотворение Я. Смелякова, пронизанное аналогичной мыслью, называя «неглавное», тут же и «снимает» его утверждением существенного: «…три козыря бубновых, //три витязя российского стиха».) Вполне можно, как это делает в своей книге Л. Замантский, попросту не затрагивать эту неглавную тему, но это вовсе не значит, что необходимо «казнить» за упоминание о «прогулах», бывших – важно отметить – не только фактом бытовой биографии, но и фактом, отраженным в творчестве.

Особенно часто К. Поздняев полемизирует с Л. Аннинским, написавшим вступительную статью к книге, вышедшей в серии «Библиотека поэта» (Борис Корнилов, Стихотворения и поэмы, М. -Л. 1966). Одна из глав так и называется: «Возражения Льву Аннинскому». Нельзя не согласиться с тем, что Л. Аннинский дает весьма субъективное прочтение творчества поэта, нельзя не оспорить его трактовку социалыюго мира в произведениях Б. Корнилова. Однако в пылу полемики К. Поздняев возражает и против некоторых, на наш взгляд, тонких и глубоких наблюдений автора вступительной статьи. «И наконец, еще одно возражение Льву Аннинскому, точнее – неопровержимая поправка», – так победно начинает К. Поздняев одно из возражений. Он утверждает, что во все времена своей недолгой поэтической жизни Б. Корнилов писал как трагические, так и «светлые» стихи, тогда как во вступительной статье сделана попытка периодизации творчества поэта. К. Поздняев приводит такой довод: спустя два года после опубликования вступительной статьи Л. Заманский выяснил, что стихотворение «Яхта шла молодая, косая…», на которое ссылался Л. Аннинский как на пример изменения образной структуры лирики поэта после Первого всесоюзного съезда писателей (1934), написано (в составе поэмы «Агент уголовного розыска») в 1933 году, а не в 1935, как думали прежде. Однако неопровержимость довода относительная. Во-первых, сам Л. Заманский датирует время создания поэмы несколько иначе, чем в изложении К. Поздняева: «Даты создания стихотворений «Как от меда у медведя…» и «Яхта шла…» позволяют сделать вывод, что поэма… была написана в 1933-м – начале 1934 года². Во-вторых, и это главное, Л. Аннинский связывал перемену в жизни Б. Корнилова не только с триумфом на съезде (1934 год), но и прежде всего с бурным успехом «Триполья» (1933); именно в эти годы меняется, по его наблюдениям, образная структура лирики Б. Корнилова.

Характерно, что не только стихотворение «Яхта шла…», но и другие «светлые» строки, приводимые полемизирующим К. Поздняевым (см. стр. 212— 213), написаны именно в 1933 году. И мироощущение, и поэтика Б. Корнилова, «изображение природы», вокруг которого прежде всего и развернулась полемика, все же – в основных своих тонах – менялись во времени, в ранних стихах – задушевность, идиллические краски («синь… лесов», «сосновый шум», «березы нежной тело белое», «и во сне я рыженькую лошадь// в губы мягкие расцеловал», «улыбчивое лето», «девочки голубоглазые»). Но постепенно наиболее характерным становится иное ощущение мира, осознанное в подчеркнутое самим поэтом:

Я, сказавший своими словами,

что ужасен синеющий лес,

что качается дрябло над нами

омертвелая кожа небес,

что, рыхлея, как манная каша,

мы забудем планиду свою,

что конечная станция наша –

это славная гибель в бою, –

 

я, мятущийся, потный и грязный

до предела, идя напролом,

замахнувшийся песней

заразной,

как тупым суковатым колом, –

я иду под луною кривою…

Это строки из стихотворения «Охота», написанного в 1933 году и зафиксировавшего еще один перелом в эстетических взглядах поэта: в объективно существующем мире, за пределами отнесенного поэтом к «своим словам», ему видится золотистая глина и зеленая прелесть трав, слышится россыпь птичьего говора, и поэтому логичны и отказ от канонизации вчерашней поэтики («и, сказавший своими словами,// я еще не сказал ничего»), и надежда на успех поисков новой выразительности («я приду на деревню с добычей, //слово жирное освежевав»). В это время и происходит то изменение в поэтике Б. Корнилова, которое верно отметил Л. Аннинский: «Самые цвета, вся гамма – переменилась. На смену смешанным, буро-коричневым, замутненным краскам приходят тона яркие, чистые… Меняется и психологический контур: где была мучительная самоирония – теперь щедрая улыбка, доверчивое ликование, колобродящее веселье» ³.

С момента, когда трагически оборвалось творчество Б. Корнилова, прошло уже более четырех десятилетий – срок достаточный, чтобы убедиться, что лучшим его стихам и поэмам, и сегодня звучащим свежо и современно, суждена долгая жизнь. Хотя исследователями творчества поэта сделано немало, не одна еще книга о нем будет затребована временем и увидит свет. Какими будут эти новые книги, сейчас не угадать, они сформируются духовными запросами будущего. Ясно, что, как и в книгах 60 – 70-х годов (Г. Цуриковой, Л. Заманского, К. Поздняева), главным в творчестве Б. Корнилова для его интерпретаторов закономерно останется утверждение радости жизни, счастья борьбы за новый мир. Хотелось бы, чтобы исчезла некоторая спрямленность пути поэта (скажем, удачи зачастую объясняются талантом поэта, а неудачи – лишь причинами внешними, воздействием неумной критики, рапповских установок). Представляется, что продуктивным оказалось бы рассмотрение роли психологизма в поэтике Б. Корнилова. О читателях, о критиках, которым предстоит осмыслять Литературу в будущем, пишет и К. Поздняев в конце своей книги. Можно не сомневаться, что книга эта, пусть не во всем бесспорная, но в целом добротная, пронизанная неподдельной любовью к поэту, даст богатую пищу для размышлений не только сегодняшнему читателю, но и завтрашнему исследователю.

1. Г. Цурикова, Борис Корнилов, «Советский писатель», М. -Л. 1963, стр. 144.[↩]
2. Л. Заманский, Борис Корнилов, «Советская Россия», М. 1975, стр. 61.[↩]
3. Борис Корнилов, Стихотворения и поэмы, «Советский писатель», М. -Л. 1906, стр. 37.[↩]