№2, 1985/Обзоры и рецензии

Панорама современной армянской прозы

Елена Алексанян, В поисках героя и стиля (Современная армянская проза и советский многонациональный литературный процесс), Ереван. Изд. АН АрмССР, 1984. 208 с.

Книга Елены Алексанян «В поисках героя и стиля» – первая серьезная попытка обстоятельного исследования опыта армянской прозы 60 – 70-х годов, путей и тенденций ее развития. Если до сих пор критика современной литературы ограничивалась лишь статьями, в лучшем случае монографиями об отдельных авторах, сейчас нам представлена панорама движения прозы.

Изучен, обобщен богатый и противоречивый литературный материал последних бурных, насыщенных исканиями десятилетий, намечены закономерности, даются оценки, не всегда бесспорные, но важные и рожденные острой постановкой проблемы. Армянская проза исследуется на широком фоне и во взаимодействии с художественным опытом других литератур народов СССР. Творчество армянских авторов соотносится с произведениями Йонаса Авижюса, Василя Быкова, Василия Белова, Чингиза Айтматова, Валентина Распутина, Василия Шукшина, Нодара Думбадзе, Миколаса Слуцкиса, Иона Друце и других писателей. Цель этих сопоставлений не выявление влияний. Современное литературоведение и критика заняты поисками более важных, типологических общностей, и книга Елены Алексанян написана именно с этих позиций. Ей свойственна высокая филологическая культура, понимание и знание важнейших явлений и тенденций современной многонациональной прозы.

Во «Введении» Е. Алексанян дает краткую характеристику принципов сравнительного литературоведения, обосновывая, таким образом, свой подход к рассматриваемым вопросам. Нельзя не согласиться с автором, что в наши дни становится все более трудным и бесперспективным изолированное изучение тех или иных явлений литературы. Закономерности, присущие отдельным национальным литературам, так или иначе, отражают общие тенденции литературного развития, одна помогает понять другую.В рецензируемой книге находим имена почти всех писателей, вступивших на литературную арену в 60 – 70-е годы, более или менее глубокое (в зависимости от избранного ракурса) их исследование. В современной армянской критике (да и не только армянской) нередко проявляются тенденции нивелировки, когда всем или почти всем писателям одного поколения даются одни и те же оценки. Е. Алексанян стремится осмыслить реальный вклад каждого из авторов в общее литературное дело.

Естественно, что одним из главных героев книги (если не самым главным) оказывается Грант Матевосян. В своей монографии Е. Алексанян предстает вдумчивым читателем и исследователем-интерпретатором далеко не легкого в этом смысле автора. О Матевосяне наша критика писала немало и в основном с пониманием дела. Но Е. Алексанян увидела то, что прежде не замечали. Когда она пишет: «В мире Матевосяна нет компромиссов, в нем царит жестокая конфронтация: или – или» (стр. 31), то хорошо знающий Матевосяна читатель в этом обобщении критика находит и свои собственные впечатления, свои выводы об одной из наиболее ярких черт своеобразия писателя. Идиллические стороны жизни вообще отсутствуют в подавляющем большинстве произведений Матевосяна, и это подмеченное критиком противостояние, конфронтация накладывают свой отпечаток на весь его мир, на переживания и взаимоотношения его героев.

Е. Алексанян прекрасно ориентируется в мире Матевосяна. Отмеченное ею качество связано с внутренней целостностью этого мира, с психологией человека, отрывающегося от органичных связей. Жесткость его героев – следствие именно этого состояния, следствие нахождения между двумя мирами, когда рвутся связи с «народными корнями, народной этикой» и герои утрачивают «устоявшееся понятие смысла человеческой жизни» (стр. 31). Последнее определение кажется мне очень метким. Когда устойчивые нравственные понятия расшатываются и, более того, оказываются отброшенными, – а именно такие коллизии рассматривает писатель, – создается атмосфера тревожного беспокойства, насыщенного драматизмом. Этим беспокойством пронизано все творчество Матевосяна.

Хотелось бы привлечь внимание к следующему выводу Е. Алексанян: «Слишком прост был бы Матевосян-художник, если бы предложил и разрешил альтернативу город-деревня элементарно в пользу близкого его сердцу деревенского мира. Здесь, как и везде у Матевосяна, водораздел проходит между трудом и тунеядством, работой и изыском, творческим отношением к жизни и бесплодным, ценностями подлинными и мнимыми» (стр. 136). Подобная мысль уже высказывалась в критике. Оценку подобного рода в свое время вызвала к жизни так называемая деревенская проза, и цитата из рецензируемой книги – свидетельство победы трезвого и глубокого подхода к проблеме.

В ходе анализа произведений Матевосяна и других писателей автор с профессиональной зоркостью указывает на особенности их художественной индивидуальности, стилевой манеры, жанрового своеобразия, концепции личности и выявляет, таким образом, черты, характерные для сегодняшнего этапа развития прозы, открывающие новые стороны национального художественного своеобразия.

Субъективизация объективного художественного сознания, о котором говорит Е. Алексанян, действительно стала одной из характерных тенденций современного литературного развития. Конкретные проявления этого феномена в своем законченном виде мы и находим в творчестве Гранта Матевосяна. Воздействие его прозы на читателя особенно сильно благодаря присутствию автора в каждой болевой точке, на пересечении самых драматичных линий человеческого существования, благодаря его умению не отходить от своих персонажей, а писать как бы изнутри своего материала, героя. Это важное наблюдение, которое относится не только к Матевосяну. Знаменательно, что выводы критика об этой особенности прозы Матевосяна, основанные на анализе его произведений, во многом совпадают с тем, как понимает эти проблемы сам писатель. Одно из свидетельств тому – известный диалог Гранта Матевосяна и Аллы Марченко («Вопросы литературы», 1980, N 12).

Справедлива, мне кажется, и мысль критика о том, что «самоосуществление личности… у Матевосяна представлено в сочетании размышления героя и его активного поведения, где превалирует размышление» (стр. 78). Может быть, вернее было бы сказать, что размышление становится главным средством проявления жизненной активности героя: перед нами не примечательные, яркие события, а «обычное течение деревенской жизни», которая «воспринимается личностным сознанием». Для обоснования своих верных тезисов и утверждений Е. Алексанян в ряду других героев тщательно анализирует образ Агун из повести «Жила земли».

Здесь (как и в «Ташкенте») принципы поэтики Матевосяна выражены наиболее полно. «Художественная структура образа Агун, – пишет Е. Алексанян, – особенно четко выявляет современную трансформацию, перераспределение акцентов в сфере авторского изображения и изображения героя. Здесь очевидно вторжение героя, личности в сферу авторского функционирования, вытеснение авторского голоса или сращение с ним, сказовость интонации. В результате создается художественная иллюзия живого, непосредственного контакта героя с жизнью и читателем… Отсюда устойчивый эффект самораскрытия «чужого» сознания, характера, воспринимаемого как бы вне художественной условности, образного построения, оценки со стороны и т. д.» (стр. 86). Хотелось бы обратить внимание в особенности на последнюю фразу. Уделяя рассказчику второстепенное и даже третьестепенное место, Матевосян в своих художественных конструкциях ставит читателя прямо перед изображаемой им действительностью, вытесняя всех стоящих между ними посредников и опосредования. Внутренняя жизнь героя, параллельная внешней жизни, протекает непосредственно перед взором читателя. Но ведь отсутствие рассказчика создает другого рода условность, художественно мотивированную, имеющую мировоззренческие корни.

Я указал на несколько важных выводов автора, определяющих ее понимание и оценку творчества Матевосяна. Е. Алексанян анализирует многочисленные произведения этого писателя, обнаруживая при этом эстетический вкус и точное ощущение слова. Особенно удачен, на мой взгляд, анализ повести «Буйволица» и сборника рассказов «Наш бег». Интересны наблюдения о месте и типе изображения природы в творчестве Матевосяна, например, мысль о том, что подход его к природе «осложнен пониманием расколотости мира вокруг человека, его души, а также мира самой природы» (стр. 38).

Содержательные страницы посвящены в рецензируемой книге творчеству Мушега Галшояна, особенно сборнику его рассказов «Облака горы Марута»: «Исполненные проникновенного лиризма образы этого необычного повествования вместе с тем в целом воспринимаются как герои эпоса. Какой-то особый, сказочный, богатырский отсвет ложится на резко высвеченные фигуры стариков…» (стр. 46). В самом деле, творчество Галшояна прочными нитями связано со стихией эпоса (как и творчество Х. Даштенца), и вне этой связи трудно верно представить то, что сделано этим писателем.

С разной степенью полноты рассмотрены в книге произведения А. Айвазяна, П. Зейтунцяна, Р. Овсепяна, Ов. Мелконяна, В. Петросяна, З. Халафяна, М. Мнацаканяна.

Имея дело с таким богатым и объемным материалом, автор непременно должен был стремиться к определенной классификации, выделив группы писателей, связанных друг с другом некоей общностью. Е. Алексанян и предлагает такое разделение: лирико-философская проза и аналитическая (эта последняя характеризуется и как восходящая к объективному типу изображения). Автор книги осознает некоторую условность такого деления (см. стр. 173). Мы встречаемся и с иным названием первого, «субъективного» типа прозы – философско-этическая. Попробуем уяснить логику подобного разделения.

«Усиление личностного начала в прозе, – пишет Е. Алексанян, – тенденция к максимальному самовыражению, многогранному самоосуществлению личности ведет к перераспределению формальных и сущностных акцентов в функциях авторского голоса и слова героя. Традиционные каноны эпического повествования с высоты авторского «всезнания» во многом оказываются разрушенными» (стр. 26). Верное заключение, которое подтверждается опытом литературного развития и критическими исследованиями последних лет. Это один из исходных тезисов, он неоднократно повторяется на страницах книги. Но, имея дело с многообразными художественными явлениями, Е. Алексанян не всегда удается прочно связать анализ и охарактеризованную ею закономерность.

Вернемся к намеченной классификации. В лирико-философской прозе Е. Алексанян рассматривает творчество Матевосяна и Галшояна. Но достаточно ли общих черт между этими двумя писателями, чтобы выделить стилевое течение? Галшоян – рассказчик в самом первозданном смысле этого слова, и приведенное выше суждение Е. Алексанян о том, что его герои становятся как бы героями эпоса, имеет смысл только в этих условиях. Трудно представить героя эпоса вне стихии повествования. Художественный материал столь выразителен, что сама Е. Алексанян не может не заметить повествовательности творчества Галшояна. Повествование писателя, говорит она, «ведется медленно, останавливаясь на каждой значимой детали» (стр. 47). Да, верно. Но какое отношение это очень существенное качество имеет к лирико-философской прозе? Ведь повествовательность является не чисто внешним признаком, а принципом построения художественного мира и образов. Герои Галшояна – это в первую очередь люди дела, их сущность полностью выражается в их действиях. Не случайно так родственны друг другу Галшоян и Даштенц (жаль, что Е. Алексанян не показала эту родственность). У обоих писателей чувствуется стихия героев эпоса. Но в творчестве Галшояна внутреннее слово героя занимает весьма скромное место, в центре – голос «всеведущего рассказчика». И если аналитический метод критик считает объективным методом, то отчего же тогда Галшоян отлучается от этого метода и включается в лирико-философское течение? Может быть, Е. Алексанян придала слишком большое значение элементам лиричности в рассказах Галшояна? Но эти элементы ни в коей мере не уменьшают объективного характера сказа. Это не значит, что между Матевосяном и Галшояном нет ничего общего. Есть, конечно, и главное здесь то, что оба писателя делают личность центром художественной целостности. Но если у Матевосяна, как верно отмечает Е. Алексанян, персонифицируется, субъективируется вся структура произведения, то Галшоян решает проблему личности в объективно- эпическом ключе, это и придает его творчеству печать самобытности.

С другой стороны, выделенные в объективно-аналитическом ряду Р. Овсепян и З. Халафян, на мой взгляд, более близки к философско- лирическому течению. В произведениях этих авторов слово «объективного» рассказчика приобретает такие оттенки, подвергается таким изменениям, что становится близким первому направлению.

Хотелось бы, чтобы автор сказал об изменениях в классическом сказе, о новой системе сказа, созданной Матевосяном, и т. д. Однако вопросы поэтики не становятся предметом самостоятельного исследования. А между тем в подобные поворотные моменты развития именно в изменениях систем поэтики выражается перестройка мировосприятия.

Нам кажется, что в теоретическом уточнении нуждается и использование терминов эпизм и психологический анализ, а также лирико-философская проза. Последнее определение, на мой взгляд, в полной мере справедливо применительно к творчеству Агаси Айвазяна, у которого лиризм насквозь философичен, а философия пронизана лиризмом (об этом пишет Е. Алексанян). Но какой смысл несет в себе, например, определение «лирическая» в отношении к произведениям Матевосяна или Зейтунцяна?

Несомненным достоинством книги является отличное знание автором современной критической мысли, как русской, так и в других литературах народов СССР. Мы здесь встречаемся с именами Г. Ломидзе, А. Бучиса, Г. Белой, А. Бочарова, В. Ковского, Л. Теракопяна, Л. Новиченко, Л. Аннинского и др. К сожалению, в солидном академическом исследовании, посвященном современной армянской прозе, армянская критика предана забвению. Лишь один раз по незначительному поводу упоминается С. Агабабян. А между тем за эти два десятилетия в Армении были написаны серьезные статьи, публиковавшиеся на армянском и русском языках в местной и московской печати. Но в книге Е. Алексанян нет и следов этих выступлений. Тем самым невольно обедняется наша литературная жизнь: обращение к армянской критике дало бы возможность автору уточнить свои характеристики, связанные с армянским художественным процессом.

Подведем итоги. Увидело свет серьезное исследование о современной армянской прозе. И чем больше будет таких книг, тем лучше и яснее мы будем понимать то, что происходит в современной – литературе.

г. Ереван

Цитировать

Егиазарян, А. Панорама современной армянской прозы / А. Егиазарян // Вопросы литературы. - 1985 - №2. - C. 204-209
Копировать