Озаренная светом русской революции

Н. И. Пруцков, Русская литература XIX века и революционная Россия. Социологические и историко-литературные очерки, «Наука», Л. 4971, 240 стр.

Связь русской литературы XIX века с социальными революциями XX века, с эпохой их подготовки впервые установил В. И. Ленин. Советские ученые, опираясь на ленинскую концепцию литературно-общественного развития России прошлого столетия, всесторонне исследовали роль великих мастеров слова в социальной и духовной подготовке буржуазно-демократической и социалистической революций.

Марксистско-ленинский социологический метод исследования обусловил выдающиеся успехи в научном осмыслении не только истории общества, но и закономерностей литературного процесса. В обиход историко-литературной науки вошли такие понятия, как «эпоха подготовки революции», «революционно-освободительное движение», «крестьянский социализм», «русские просветители», «революционные демократы», «революционные народники 70-х годов» и т. д.

Автор рецензируемой книги замечает, что «ключ к типологическому исследованию в такой области, как история литературы прошлого, ее направлений, течений и школ, лежит в социологии. Типологические приметы литературного процесса очень важно соотнести с эпохой, с борьбой классов и идей. Без этого историко-литературные типологические построения оказываются безжизненной схемой, искусственным сооружением» (стр. 159). Н. Пруцков поставил перед собой задачу типологического исследования литературного процесса 1861-1904 годов. Его концепция возникает и оформляется на путях научного истолкования понятий «историческая эпоха» (этому посвящена первая глава книги) и «литература эпохи» (вторая и третья главы).

В некоторых литературоведческих трудах и учебниках обращение к исторической эпохе подчас еще выглядит формальным довеском, не связанным

органически с судьбами отечественной литературы. Н. Прудков не боится союза с историками и философами. Рассматривая литературное движение как важнейшее (в кругу других) слагаемое жизни России в ее революционном развитии, он в первой главе своего исследования обстоятельно обосновывает содержание понятия «эпоха подготовки революции», отделяя его от более узкого понятия «революционно-освободительное движение», «восстание» (как конкретных проявлений революционной борьбы интеллигенции и народа). Такой подход позволяет обращаться не только к исследованию процесса вызревания социально-революционного и организованного протеста народных масс, как это обычно практикуется в нашем литературоведении, но также дает возможность обратить внимание и на побочные, отсталые или ошибочные формы протеста, которые должным образом не учитываются и не исследуются, хотя они и «участвовали» по-своему в ходе подготовки революции, характеризовали ее особенности.

Исследование конкретных связей разных сторон литературного наследия Л. Толстого и Достоевского с разными сторонами эпохи подготовки русской революции позволило автору книги избежать общих формул (типа «литература-спутница и союзница революции»), обратить внимание на глубокий смысл ленинской характеристики наследия Л. Толстого как зеркала русской революции и социологически объяснить происхождение и реальное содержание «страшной путаницы», присущей позиции Достоевского (стр. 33 – 36).

Исходя из ленинского анализа социально-экономической структуры русского общества, Н. Пруцков особенно выделяет в содержании проблемы «русская революция и русская литература»аграрно-крестьянской и я рабочей вопросы (с учетом отношения к капитализму, к буржуазным кранам и идеалам). Опираясь на произведения Л. Толстого, Г. Успенского, Писемского, Короленко, Чехова и других авторов, привлекая для сопоставлений книги западноевропейских писателей (Бальзака, Золя, Гарди и др.), Н. Пруцков устанавливает национальную специфику исследуемых явлений и нацеливает внимание на то, что «в русской классической литературе принадлежало потоку общедемократическому и что в ней служило более отдаленному социалистическому идеалу» (стр. 22). В поле зрения автора и «штурманы будущей бури», проложившие в литературе курс к сознательно революционному и организованному протесту, и мастера «старой школы» критических реалистов (Тургенев, Гончаров, Успенский, Короленко, Чехов и др.), испытавшие каждый по-своему «тягу» к революционерам и стремившиеся взглянуть в «бесконечно светлое будущее».

Остановимся подробнее на некоторых принципиальных положениях, выдвинутых Н. Пруцковым во второй главе книги, в которой он откликается на ряд спорных вопросов современного литературоведения.

В нашей науке накоплен обширный материал об исторической роли разночинцев, смелых пролагателей неведомых путей жизни, творцов оригинальных социальных, философско-этических учений, предшественников российской социал-демократии. Следует напомнить, что еще совсем недавно состав деятелей разночинского лагеря был ограничен узким кругом имен из среды революционных демократов 60-х годов. Еще десять – пятнадцать лет назад из поля зрения некоторых наших историков и теоретиков литературы выпадал целый пласт русской демократаческой беллетристики 70-80-х годов. Автор рецензируемой книга взбежал этой односторонности. Он привлекает для характеристики литературы эпохи романы И. Омулевского «Шаг за шагом» и С. Степняка-Кравчинского «Андрей Кожухов».

Н. Пруцков убежден, что без дифференцированного подхода к разночинцам невозможен научный анализ сильных и слабых сторон народничества. И он внимательно вглядывается в сложный мир «нигилизма», чтобы затем выявить истинное и ложное в поведении Евгения Базарова (Тургенев, «Отцы и дети»), Марка Волохова (Гончаров, «Обрыв») или Сергея Борисова (Н. Арнольди, «Василиса»), вчитывается в «Исторические письма» П. Лаврова, чтобы лучше понять общественно-нравственный облик нового героя народнической беллетристики.

Н. Пруцков решительно отвергает распространенное мнение о том, что социальный утопизм писателей из лагеря революционной демократии 60-80-х годов ослаблял их реалистическую позицию, толкая их на путь отвлеченной романтической идеализации, превращал их произведения в рупор идей. «Содружество крестьянского утопического социализма с реализмом, – пишет исследователь, – значительно обогатило литературу», внесло «свое новое слово в области художественных способов изображения таких сфер жизни, как духовный мир революционера, его повседневные отношения и т. п.» (стр. 203).

Сложнейшая по своему жизненному, мировоззренческому и эстетическому смыслу проблема эволюции образа революционера от Рахметова к Волгину, как известно, вызвала оживленную дискуссию в среде литературоведов. Принял в ней участие и автор рецензируемой книга. Его мысль о том, что «в наследии Чернышевского обнаруживается не «кризис» революционно-демократической идеологии в целом… а начало преодоления некоторых политических идей революционно-крестьянского демократизма и «мужицкого» утопического социализма», заслуживает внимания. Однако нам представляется, что эту мысль нужно подкрепить указанием на конкретные ориентиры этого процесса «преодоления».

Эволюцию образа революционера от Рахметова к Волгину невозможно объяснить без учета тех новых исторических обстоятельств, которые сложились на рубеже 60-70-х годов на путях России к революции. Мысль Чернышевского работала синхронно с поступательным ходом русского освободительного движения в сторону научного социализма. Об этом свидетельствуют слова Волгина о двух «шансах будущего», его уверенность в приходе «серьезного времени», а также резкие отзывы Чернышевского в 1877-1884 годах о книгах теоретиков и писателей, посвященных вопросам общинного землевладения¹, напряженное осмысление им опыта так «умно» задуманной Парижской коммуны и возвращение нового героя – участника Парижской коммуны в среду русских рабочих, готовых в борьбе за свободу «идти на смерть» (роман «Отблески сияния»). В таком аспекте вам представляется конкретизация того «начала» преодоления Чернышевским «мужицкого» утопического социализма, о котором пишет Н. Пруцков.

Как видим, при выяснении связей идейно-творческой эволюции Чернышевского с поступательным ходом России к революции еще многое требует дальнейшего научно-социологического исследования. Книга Н. Прудкова стимулирует эти творческие поиски.

Нельзя обойтись без научных дискуссий и при определении места произведений Степняка-Кравчинского в литературе эпохи подготовки революции. Мы были свидетелями одностороннего подхода к роману «Андрей Кожухов» в недалеком прошлом, когда усилия исследователей были направлены в основном на поиски его недостатков. Н. Прудков обращает внимание на огромную заслугу Степняка-Кравчинского в ознакомлении читателя с типом русского революционера, в развенчании всякого рода клеветнических измышлений по адресу борцов с самодержавием. В концепции образа революционера у Степняка-Кравчинского он выделяет его общественно-нравственный мир: «естественное величие поступков, духовную красоту героя и мученика революции, неотразимую привлекательность новых отношений в среде революционеров» (стр. 137). Исследователь прав, когда пишет, что «Кравчинский шел по пути решения той задачи, которая неоднократно возникала перед авторами романов о «новых людях», – открыть в повседневном бытии революционера необыкновенное, героическое» (стр. 143). Однако в трактовке этой концепции можно заметить и некоторые противоречия. Интересные выводы исследователя об «общечеловеческом значении» революционера у Кравчинского как определенного типа личности несколько оторваны от анализа конкретных революционных действий Кожухова.

Нам представляется, что при определении творческого метода Кравчинского и его концепции положительного героя необходимо применять комплексный подход: рассматривать нравственно-психологическую и социально-политическую стороны жизни революционера в их единстве. Это не противоречит ленинской характеристике сильных и слабых сторон реального политического конфликта между» народовольцами и самодержавием «.

Можно отметить и ряд других положений книги, нуждающихся в дополнительной аргументации (например, недостаток литературно-художественного материала при освещении очень интересной проблемы о самокритике в революционной среде, о поисках путей к разуму и сердцу народа – в шестом и седьмом разделах второй главы); требует конкретизации тезис о связи передовой русской литературы с революционной эмиграцией и бесцензурной литературой.

Книга Н. Пруцкова обогащает методологию исследования закономерностей русского литературного процесса с точки зрения историзма и социальной обусловленности, с учетом «связей разных сторон литературного наследия с разными сторонами русской революции». Основной тезис третьей главы: «Литература – составная часть исторического процесса эпохи подготовки революции» – будет еще неоднократно привлекать к себе внимание исследователей, так как по своим методологическим возможностям он открывает дорогу к дальнейшим теоретическим обобщениям, к введению в научный оборот новых литературных источников, часто незаслуженно забытых. Исследование Н. Пруцкова подкрепляет выводы современной науки об исторической неизбежности появления социалистического реализма, обращает внимание на то, что подготовка его велась на широком поле.

г. Горький

1. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. XV, Гослитиздат, М. 1950, стр. 70, 282.[↩]