Ответ оппонентам

1. МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ЗАДАЧА

Дискуссия наша представляется мне удачной. Удача ее в деловом тоне, в богатстве привлеченного материала, в разнообразии высказанных взглядов, в корректном обращении с историей отечественной мысли. В осознании всей глубины и сложности проблемы, пронизывающем выступления большинства оппонентов, за исключением нескольких, по выражению С. Дмитриева, «архаистов», рассматривающих историю, общественной мысли в привычном вульгарно-социологическом черно-белом варианте. Удача ее, наконец, в определенности продемонстрированных мнений.

У меня, увы, нет здесь возможности не только оспорить, но даже согласиться со всеми высказанными в адрес «Загадки» замечаниями. Масштаб журнальной полемики вынуждает меня сгруппировать оппонентов согласно основным их позициям и спорить с ними лишь по узловым, генеральным вопросам.

Безусловным лидером группы «архаистов», представляющих в дискуссии многолетнюю «антиславянофильскую традицию», выступил С. Покровский, энергично поддержанный А. Дементьевым и В. Кулешовым. С него и следует, очевидно, начать. Тем более что методологическая схема его рассуждений до крайности проста. В ней постулируется: а) славянофилы были помещики, перепуганные революцией; б) стало быть, их идеология есть идеология перепуганных помещиков; в) стало быть, она идеология нехорошая, реакционная; г) а раз реакционная – значит, не прогрессивная, вредная, охранительная; д) охранительная в свою очередь значит, что славянофилы охраняли или, как выражается В. Кулешов, «спасали строй».

Все это постулируется, то есть принимается без доказательств, как аксиома. Так о чем же тогда здесь вообще спорить, вправе спросить читатель, и какая в этом охранительстве может быть для нас проблема? «Думается, что здесь никакой проблемы нет», – простодушно отвечает С. Покровский. «Никакой загадки славянофильской критики не существует», – вторит ему А. Дементьев. Проблему придумал А. Янов. И «антиславянофильскую традицию» придумал он же. Придумал по причине, о которой в академическом кругу говорить просто неловко, – не удосужился «первооткрыватель» заглянуть в вузовский учебник истории СССР или хотя бы в Большую Советскую Энциклопедию…

Такая реакция на критику постулатов не менее традиционна, чем сама «антиславянофильская традиция». Ведь приятие или неприятие ее постулатов в силу самого их характера – дело веры, а не доказательств, доброй воли, а не исследования. Поэтому ответить аргументами на аргументы приверженцы «традиции» не умеют. И пусть нету у них аргументов, зато есть, как говорится, упреки, подозренья…

Но в научной дискуссии ни упреки, ни подозренья не в состоянии объяснить, отчего это «охранители», «спасители строя», злокозненные славянофилы, воскрешенные из небытия невежеством А. Янова, «спасали строй» так на удивление странно и неразумно. Вместо того, чтобы изо всех сил защищать крепостничество и цензуру, составлявшие душу любезного им деспотизма, «славянофилы выступали за свободу мнений, за свободу слова». Вместо того, чтобы прятаться за частокол правительственных штыков и цензоров, как подобало бы перепуганным помещикам, «славянофилы решительно выступали против полицейских порядков, против мертвящего формализма бюрократии». Вместо того, чтобы требовать полицейских репрессий и «закручивания гаек», они «отстаивали неприкосновенность частной жизни и ее независимость от усмотрений начальства, свободу мысли и высказываний». И вообще «выступление… славянофилов будило мысль, вызывало споры, вело к дискредитации деспотизма».

Нелогичность и странность такого поведения «спасителей строя», единомышленников Бенкендорфа, Уварова и М. Погодина, становится совсем уж непонятной, когда мы узнаем, что все приведенные выше лестные их характеристики взяты из той же самой статьи, откуда и мрачные их обвинения. Из статьи С. Покровского! Так что же сон сей означает?

Выходит, что славянофилы вместе с М. Погодиным спасали деспотизм и одновременно дискредитировали его! «Как бы повторяя Бенкендорфа», выступали за цензуру, но в то же время – и за свободу слова! Вместе с Уваровым душили мысль – и отстаивали ее свободу Словом, были такими политическими фокусниками, что только руками разведешь.

Просто диву даешься, что это их уникальное политическое мистификаторство не обратило на себя внимание таких чутких и опытных наблюдателей, как Герцен, Белинский, Огарев, Чернышевский, Щедрин, Л. Толстой, Бакунин, Михайловский, Н. Шелгунов, в подавляющем большинстве жесточайших идейных противников славянофильства.

…Впрочем, читатель, следивший за дискуссией, уже знает, что никакого мистификаторства не было. Что славянофилы были открытыми и отважными идейными борцами, выстрадавшими свои убеждения и готовыми за них умереть. А к множеству других «загадок» классического славянофильства прибавилась еще одна загадка, по справедливости заслуживающая отдельной дискуссии: чем объяснить упорную живучесть «антиславянофильской традиции», которую, вопреки очевидным фактам, с таким пылом продолжают сейчас защищать С. Покровский, А. Дементьев, В. Кулешов? Ибо если в упомянутом мистификаторстве неповинны славянофилы, то, может, повинны наши «архаисты»?

Ведь они же ясно – и в который уже раз! – продемонстрировали здесь, что не в силах связать воедино реакционность славянофилов с их оппозиционностью. Не умеют согласовать «спасение строя» с борьбой против цензуры и крепостничества. Не могут, стало быть, объяснить славянофильство как цельную идейную конструкцию. Не укладывается политическое доведение славянофилов в рамки постулата о перепуганных помещиках.

Тем более не укладывается, что перепуганные помещики в ту пору действительно были и действительно защищали крепостничество и цензуру. Вспомните хоть речи Уварова, внушавшего, что «вопрос о крепостном праве тесно связан с вопросами о самодержавии и даже единодержавии… законность их одинакова» ¹, а также, что «в правах русского гражданина нет права обращаться письменно к публике. Это привилегия, которую правительство может дать и отнять когда хочет» ². Но зачем ходить так далеко? Позиции этих перепуганных помещиков достаточно четко обрисованы и в трудах самих «архаистов». И не в давних, а в последних, можно сказать, животрепещущих. Возьмем «Историю русской журналистики», выпущенную в 1963 году, и прочтем у А. Дементьева на странице 219, что «Погодин и Шевырев развивали теорию «официальной народности»… которая выражала интересы правительства и наиболее реакционных кругов русского дворянства». Вот теперь мы знаем точно, что перепуганные помещики, представленные М. Погодиным и С. Шевыревым, защищали обоих китов николаевского режима, цензуру и крепостничество.

Но как же тогда быть со славянофилами, которых даже С. Покровский признает противниками крепостничества и цензуры?

Признать вместе с Чернышевским, что они были не перепуганными помещиками, а врагами режима, так же, как и западники, «сподвижниками в одном общем стремлении, которое тем и другим было в сущности дороже всего остального, что их разделяло»?

Закрыть глаза на это противоречие и продолжать именовать славянофилов перепуганными помещиками и охранителями? Но ведь ото противно фактам… Тем хуже для фактов. И А. Дементьев пишет: «Не следует противопоставлять учение славянофилов взглядам… М. П. Погодина, С. П. Шевырева… Различия между ними не имеют принципиального характера и сводятся лишь к оттенкам». Ничего себе оттенки – за крепостничество или против него! За цензуру или против нее! За деспотизм или против него!

Но как в этом случае читатель должен понимать его заявление в нашей дискуссии, что «давно уже (курсив мой. – А. Я.) никто из наших ученых не отождествляет славянофильства с официальной народностью»?

Что же в таком случае в устах А. Дементьева означает наречие «давно»?

Нет, зря, право, выговаривает он С. Покровскому за то, что тот при помощи «отдельных рудиментарных выражений» режет, как говорится, «правду-матку», обвиняя славянофилов в демагогических вывертах, сусальном народолюбии и крикливых заклинаниях. Зря потому, что одно из двух: либо славянофилы признаются защитниками деспотизма, «спасителями строя», да еще лицемерными, да еще фарисейски прячущимися за «оттенки» – и тогда прав С. Покровский, выводящий их на чистую воду. Либо все обстоит наоборот – и тогда не за «выражения» следовало критиковать С. Покровского, а за то, что не прав он по сути дела. За то, что ложен общий у них с А. Дементьевым постулат о перепуганных помещиках. И ложен соответственно вывод об охранительстве славянофилов. И ложна вся их интерпретация классического славянофильства.

Во всяком случае, нельзя быть одновременно согласным и с С. Покровским, и с Чернышевским, нельзя одновременно считать славянофилов и спасителями и врагами деспотизма, перемежая реверансы «рудиментарными выражениями». Нельзя!

И если А. Дементьев все-таки делает это в нашей дискуссии, то делает не от хорошей, так сказать, жизни. Делает от невозможности согласовать постулаты с фактами. От методологической несостоятельности этой печальной «традиции». Бедность ее арсенала вынуждает квалифицировать идеологии, даже не анализируя их, посредством простого «сравнения» с «более реакционными» или «менее прогрессивными» идейными течениями. Прибегать к почти метафизическим абстрактным дефинициям, от которых попросту ускользает живое своеобразие конкретности.

В самом деле, если спросить у В. Кулешова, какой славянофилы «спасали строй», он ответит, как Б. Егоров: «самодержавно-крепостнический». Но ведь самодержавно-крепостнический строй был в России и при Василии Шуйском, и при Алексее Михайловиче, и при Петре, и при Николае. «Монархия XVII века с боярской думой не похожа на чиновничьи-дворянскую монархию XVIII века, – утверждал Ленин. – Монархия первой половины XIX века – не то, что монархия 1861 – 1904 годов» ³. Между тем все учение славянофилов основано именно на противопоставлении«строя» допетровского («с боярской думой») «строю» послепетровскому («чиновничьи-дворянскому»). Ясно же, что, оперируя одним абстрактным термином «самодержавно-крепостнический строй», мы оказываемся не в состоянии понять ни того, что прославляли славянофилы, ни того, что они отвергали. Выходит, что самая суть их учения остается за скобками такой методологии. Выходит, что, пользуясь ею, отказываясь от анализа конкретного своеобразия эпохи, вообще нельзя выяснить ни действительного характера николаевского режима, ни действительной функции консервативной утопии славянофилов, рожденной для борьбы с этим режимом, а вовсе не с абстрактным «самодержавно-крепостническим строем».

Еще знаменательнее, однако, то обстоятельство, что методологию эту копирует и главный антипод «архаистов» в нашей дискуссии В. Кожинов. Он тоже – и даже с неким демонстративным пренебрежением – отвергает суть спора, вопросы «об общей социальной позиции славянофилов в конкретной обстановке 1840 – 1850-х годов: об их отношении к правительству, к проблеме крестьянской реформы». Оказывается, что «при этом еще не затрагивается специфическая сущность учения славянофилов».

Здесь я возьму на себя смелость обидеться за всех оппонентов В. Кожинова: как же так, старались, спорили, приводили аргументы – и при всем том даже не «затронули»? Так в чем же она, эта вожделенная «незатронутая» сущность?

Оказывается, в «тысячелетней традиции самобытничества», каковую развивали еще митрополит Иларион, состоявший при Ярославе Мудром, равно как и апологеты «третьего Рима», состоявшие при Иване III, и т. д. Да как же может «специфическая сущность» консервативной утопии 40-х годов XIX века совпадать с сущностью идеологий XI или XV веков, порожденных иными социальными структурами, иными режимами, иной национальной проблематикой, попросту иными историческими эпохами? Что останется от этой «специфической сущности» после такого совпадения?

1. «История русской литературы XIX в.», т. II, «Мир», М. 1910, стр. 81,[↩]
2. »История русской критики», т. I, Изд. АН СССР, М. – Л. 1958, стр. 347. [↩]
3. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 20, стр. 121.[↩]