Отвечая на запросы современности

П. Н. Берков, Введение в изучение истории русской литературы XVIII века, ч. I. Очерк литературной историографии XVIII века. Изд. ЛГУ, 1964, 262 стр.

История русской литературы XVIII века, обособившаяся как часть литературной науки в середине прошлого столетия, трудами советских ученых оформилась в самостоятельную дисциплину, которая знает и убедительные научные достижения, и квазинаучные гипотезы, и вульгарно-социологические концепций.

Без сомнения, изучение этих успехов и неудач, – не библиографическое, а методологическое, – если оно проецируется на современность, весьма поучительно. А если вспомнить о том печальном обстоятельстве, что методология литературоведческих исследований длительное время находилась на периферии литературной науки и только сейчас вновь начинает привлекать к себе внимание, станет очевидной актуальность и ценность книги, автор которой стремится осмыслить процесс возникновения и смены историко-литературных концепций. Именно в этом – в первую очередь – достоинство работы П. Беркова, исследующего вопросы литературной историографии XVIII века.

Книга П. Беркова представляет собой первую часть задуманного им фундаментального «Введения в изучение истории русской литературы XVIII века». Задачи этой работы формулируются следующим образом: «…Цель первого, историографического, раздела «Введения» – ознакомить читателя с тем, как постепенно складывалась история русской литературы XVIII в., кто являлся в прошлом крупнейшим ее представителем, какие традиции сформировались в ней и в какой мере оказывают они воздействие на современных советских ученых. Второй, источниковедческий, раздел «Введения» должен показать начинающему исследователю, где и что он может найти по литературе XVIII в. в рукописной, печатной и вещественной форме в учреждениях разного типа, характера и назначения. В известной мере в этот раздел должны быть включены также сведения о том, как необходимо искать и готовить к печати материалы по литературе XVIII века.

Однако наиболее существенным разделом «Введения» является третий, содержание которого должна составить современная научная проблематика изучения русской литературы XVIII в.» (стр. 7).

Легко заметить, что круг задач и проблем, содержащийся в этом предуведомлении, свидетельствует о широте замысла, о последовательной ориентации исследователя на «увязку» материала историко-литературного прошлого с проблематикой и методологией современного литературоведения.

П. Берков отнюдь не регистратор библиографических сведений и не историко-литературный хроникер. Главный интерес у него вызывает историческая обусловленность и смена борющихся концепций. Аргументируя методологические принципы собственного исследования, П. Берков совершенно справедливо отмечает, что литературная историография должна знакомить «с широко понимаемой историей литературных исследований в плане концепции и проблематики, развития фактических знаний, условий научной работы и, наконец, со стороны оценки вклада отдельных ученых» (стр. 253). Такой «синтетический» подход к изучению литературной историографии придает работе П. Беркова новизну и исследовательское своеобразие.

Очерк литературной историографии XVIII века, или первая часть «Введения», охватывает чрезвычайно длительный период формирования и развития науки о русской литературе XVIII столетия от первых упоминаний о самом факте существования русской литературы (Симеон Полоцкий) и до наших дней. Естественно, первая глава книги – это сам XVIII век и восприятие литературы этого столетия современниками. П. Берков останавливается на самых ранних работах о русской литературе этого периода, принадлежащих перу иностранцев (М. Схенд фан дер Бех, Иоанн-Генрих Фроманн и др.), анализирует литературно-критические произведения А. А. Волкова, Сумарокова, Ломоносова, Тредиаковского, С. Г. Домашнева, справедливо подчеркивая, что крупнейшей вехой в изучении литературы в этот период явились труды Н. И. Новикова. Подробно исследуется жанровое своеобразие раннего русского литературоведения. К сожалению, однако, ряд имен и литературно-критических работ, сыгравших значительную роль в изучении русской литературы XVIII века, не нашел в книге освещения. Так, П. Берков ни словом не упоминает о статье М. М. Хераскова «Рассуждение о российском стихотворстве», которая им же самим ранее квалифицировалась как «любопытное явление в нашей литературной историографии» («Литературное наследство», 1933, т. 9 – 10, стр. 290). Вне литературно-историографического анализа остались также критические суждения Лукина (предисловия к ряду произведений в двухтомнике «Сочинений и переводов», 1765), Крылова, Плавильщикова.

Серьезным этапом в изучении литературы XVIII века стала первая треть XIX столетия. На широком литературно-историческом фоне П. Берков рассматривает идейно-эстетические принципы оценки литературы XVIII века Карамзиным, Батюшковым, Жуковским, поэтами-радищевцами и декабристами, выясняет место и значение русской литературы этого периода в пушкинской историко-литературной концепции.

Новые достижения литературной историографии XVIII века П. Берков по праву связывает с именем Белинского. Следует сразу заметить, что, несмотря на целый ряд работ, исследующих отношение великого критика к русской литературе XVIII века¹, осмысление П. Берковым историко-литературной концепции Белинского – отнюдь не «повторение пройденного». Учитывая всю сложность литературной обстановки 30 – 40-х годов, исследователь исторически оценивает ту «строгость», с которой Белинский подходит к оценке русской литературы XVIII столетия.

П. Берков верно отмечает, что основным принципом историко-литературного восприятия XVIII века у Белинского была идея движения «к живому началу самобытности». Большое внимание уделяет автор книги трактовке Белинским русского классицизма.

Роль и место Белинского в литературной историографии XVIII века выясняются с особенной отчетливостью при сопоставлении его историко-литературной мысли с трудами представителей «библиографического» и «академического» направлений в изучении литературы этого времени, которые находят в книге П. Беркова исторически-объективную и методологически верную оценку. Исследователь умеет видеть – и это несомненное достоинство работы – классово-политическое содержание литературоведческой методологии, хотя порою это приводит его к излишне категорическим суждениям о «библиографах» и «академиках».

Не вызывает принципиальных возражений и анализ оценки общественно-литературной жизни XVIII века в трудах Герцена, Чернышевского, Добролюбова, хотя рассмотрение известной добролюбовской статьи «Русская сатира в век Екатерины» желательно было бы увидеть не в традиционном комментирующем плане, а в методологическом, с которым-то и связываются в первую очередь достижения работы П. Беркова.

Думается, что в разделе о революционных демократах следовало остановиться на работах А. П. Щапова, вносящих существенные коррективы в понимание историко-литературного процесса XVIII столетия и тем самым занимающих определенное место в литературной историографии. Ведь о С. С. Шашкове, фигуре менее значительной, автор находит возможность и повод поговорить.

Видимо, только традиционно-отрицательным отношением к литературно-критической деятельности Г. З. Елисеева и А. М. Скабичевского можно объяснить упоминание этих имен лишь в порядке перечисления. Обошел молчанием автор и работы М. А. Антоновича.

С глубоким интересом и тщательностью проанализированы П. Берковым различные направления в изучении русской литературы XVIII века, сложившиеся в литературоведении второй половины XIX столетия. «…С эпохой реакции середины 60-х годов XIX в. совпадает окончательное оформление и теоретическое обоснование «академического» направления…» (стр. 128). Сложное и разношерстное по своему составу, характеризующееся наличием различных школ, оно было едино в своих методологических принципах, которые и привлекают внимание исследователя. «Характерной чертой «академической» истории литературы XVIII в., – пишет он, – был отказ от решения больших политических и художественных вопросов, которые выдвигал сам литературный материал» (стр. 140). Этот порок либерально-буржуазного литературоведения особенно усугубился в конце XIX – начале XX столетия (этот период освещается в особой главе), и только трудами Плеханова и Ленина литературная историография XVIII века в досоветское время была поставлена на подлинно научную методологическую основу.

Стремление П. Беркова выяснить роль Плеханова в литературной историографии XVIII века, которая, кстати, до сих пор незаслуженно принижается, нельзя не признать плодотворным. Не может вызывать возражений утверждение исследователя, что длительное время, вплоть до 20-х годов нашего столетия, «плехановская концепция русского исторического процесса и плехановское понимание истории русской литературы XVIII в. представлялись тогда единственно правильным научным путем» (стр. 162). Вместе с тем П. Берков не закрывает глаза на ограниченность плехановской историко-литературной концепции, а порою и вульгаризаторскую трактовку общественно-литературного процесса, четко выделяя плодотворные тенденции, приемлемые и на современном этапе развития литературной науки. К сожалению, правильно критикуя ошибочность основной концепции Плеханова, исследователь слишком сужает круг тех его «справедливых наблюдений», которые вошли в литературную историографию XVIII века. Достаточно сказать, что он не обращает внимания на чрезвычайно интересную мысль Плеханова о соотношении масонства и просветительства, об истоках толстовства в просветительских (в частности, новиковских) воззрениях XVIII века, мысль, справедливость которой подтверждается современными исследователями (Е. Купреянова, Ю. Лотман). Число подобных «справедливых частностей» можно было бы умножить.

Содержателен не претендующий на всестороннее рассмотрение проблемы (П. Берков верно замечает, что это должно стать предметом самостоятельного исследования) анализ значения ленинских работ для марксистского понимания общественной и литературной жизни XVIII века. П. Берков стремится не к интерпретации отдельных ленинских высказываний и оценок, относящихся к литературе XVIII столетия, а к уяснению широких методологических предпосылок, которые должны стать основой литературоведческих концепций.

Пожалуй, менее «повезло» в книге советскому периоду изучения русской литературы XVIII века. Перечисление имен отчасти заслонило собою сложность пути, по которому шло развитие литературной историографии XVIII века в советское время. Отказался П. Берков на этот раз даже от систематизации (уж не говоря о характеристике) жанрового многообразия литературоведческих работ, посвященных этой теме.

Было бы интересно услышать и профессиональный разговор об индивидуальных особенностях наиболее крупных исследователей. Это диктуется задачами современного литературоведения. А «вне этой связи с современностью, с задачами, стоящими перед нынешним этапом нашего литературоведения, – как отлично понимает и сам П. Берков, – литературная историография утрачивает свое прямое назначение – помогать литературоведу в его постоянной, повседневной работе. Напротив, она становится в таком случае балластом для памяти, «знанием для знания», весьма привлекательной областью занятий для коллекционеров фактов, бесполезной для ученого, живущего интересами своей эпохи» (стр. 15 – 16).

Что ж, эти слова – лучший залог того, что и остальные части задуманного П. Берковым «Введения в изучение истории русской литературы XVIII века» будут не менее современными.

1. См.: А. Лаврецкий, Историко-литературная концепция Белинского, «Литературный критик», 1935, N 7; А. Г. Дементьев, Борьба Шевырева с Белинским по вопросам истории русской литературы, «Ученые записки ЛГУ», Серия филологических наук, вып. 4, 1939; А. Д. Оришин, Белинский и русская литература XVIII века. Изд. Львовского университета, 1954, и др.[↩]