От синкретизма к художественности (На материале болгарской литературы первой половины XIX века)

Понятие синкретического сознания и литературы, как они употребляются, в статье, никак не связаны с понятиями синкретического искусства, первобытного синкретизма искусств, которые применяются специально к искусству первобытного общества.

Статья печатается в порядке обсуждения.

В настоящей статье, в основном, на материале болгарской литературы первой половины XIX века ставится проблема ускоренного литературного развития. Многие народы, развитие которых задерживалось в силу тех или иных исторических обстоятельств, в известный период (обычно в эпоху формирования наций) включались в мировой исторический и литературный процесс и за короткое время стремительно догоняли другие страны и литературы. Так развивались в XVIII – XIX веках литературы стран Восточной Европы (русская, чешская, сербская, болгарская, румынская). Этот процесс совершается и в наше время, особенно в литературах стран советского и зарубежного Востока, Африки и Латинской Америки. Естественно возникает вопрос: какова логика развития литератур в этот, так сказать, «бурный» период; в каком отношении она стоит к закономерностям «нормального» литературного развития. По сути дела – это одна, двуединая проблема. Ибо найти логику в том, казалось бы, хаотическом нагромождении разнородных и взаимоисключающих фактов, которое являет собой литература «бурного» периода, можно лишь путем сравнительного анализа, принимая в качестве некоего критерия опыт поступательного художественного развития других народов. С другой стороны, сама «норма» не есть нечто заданное или уже известное во всех чертах, которое стоит лишь приложить к литературе данной страны, чтобы все стало на свое место. «Норма» тоже есть искомое. И если действительно существует специфическая закономерность в литературно-художественном развитии человечества, то она в наиболее общих своих моментах необходимо отразится не только в тысячелетней истории какой-либо из великих литератур, но и в истории малой литературы, и в творческом процессе гениального художника, и в развитии художественного восприятия индивида. Если мы к тому же будем иметь в виду относительность¹ самого понятия «нормы», то не будет представляться странной ставящаяся здесь задача – попытаться выяснить некоторые общие закономерности художественного сознания и литературного процесса, уточнить «норму» через «аномалию», какой в известной степени является болгарское литературное развитие в XIX веке. А оно действительно выглядит фантастически быстрым: в первой трети XIX века еще создаются жития святых как литературные произведения, а в 90-е годы XIX века уже возникают и модернизм и пролетарская литература. За полвека литература пробежала путь, на который Англия, например, затратила тысячелетие. Здесь мы не найдем классических образцов каждого литературного типа, материал невелик и не всегда эстетически значителен. И в этом отношении исследователь ограничен. Но, с другой стороны, сама сгущенность литературного процесса в Болгарии дает большую возможность прощупать его пружины, чем в развитой стране, где каждая фаза и вид литературы представлены многими произведениями, мощными творческими индивидуальностями. Перед исследователем болгарской литературы как бы в лабораторных условиях повторяется процесс литературного развития, так что можно осязать образующиеся одна за другой его формы как растущие члены живого организма.

Большой путь, пройденный в XIX веке болгарской литературой, явился отражением столь же стремительно протекавшего социально-исторического процесса. XIX век – это эпоха национального возрождения. Болгария, являвшаяся в IX – XIV веках сильным государством с богатой культурой, в результате турецкого завоевания оказалась отброшенной назад: была совершенно разрушена национальная государственность, а церковь – основной центр культурного развития в средние века – подпала под власть греческой патриархии. Когда же во второй половине XVIII века обостряется кризис феодального режима в Турции, зарождаются капиталистические отношения и в ее европейских владениях. Национально-освободительное движение в Болгарии на первом этапе – до середины XIX века – направлено против духовного ига греческой церкви и носит культурно-просветительный характер. После Крымской войны 1853 – 1855 годов оно направляется и против политического гнета Турции и становится все более революционным. В апреле 1876 года болгарский народ восстал против рабства. Восстание, однако, было жестоко подавлено, и лишь Русско-турецкая война 1877 – 1878 годов принесла Болгарии национальное освобождение.

Болгарская литература в эпоху национального возрождения развивается в теснейшей связи с освободительным движением и, по сути, является его основной формой, поскольку в стране была невозможна открытая политическая деятельность. Это объясняет энергичное литературное развитие страны в те годы, ибо все живые силы нации уходили в основном в эту сферу деятельности. И литература становилась ареной действительно революционных преобразований.

В настоящей статье рассматривается литература первого этапа национально-освободительного движения в Болгарии. Напомним кратко ее факты.

После турецкого завоевания в конце XIV века очаги культуры в Болгарии были разрушены. Огонек церковно-славянской (не болгарской, собственно) письменности² еле теплился лишь в афонских монастырях. И к началу XIX века культура Болгарии находится примерно на уровне раннего средневековья. Новую болгарскую литературу по традиции начинают с книги (рукописной) монаха Паисия «История славяно-болгарская» (1762), где он первый напомнил современным болгарам о деяниях их предков и призвал пробудиться к национальной жизни. «О неразумный и юродивый, – обращался он к соотечественнику, – чего ради стыдишься назваться болгарином, и не читаешь на своем языке и не думаешь. Разве болгары не имели своего царства и власти?.. Почему же ты, глупый человек, стыдишься своего рода?..» В 1806 году вышла первая печатная книга – сборник проповедей «Недельник» епископа Софрония. Лишь с этого времени литература распространяется присущим новому времени способом – книгопечатанием. Софроний составил для школьного употребления сборник поучений, басен Эзопа, перевел восточную «Повесть о семи мудрецах» («Мифологию Синтиппа-философа»). Просветитель, он призывал прихожан собирать деньги не на монастыри, а на школы. Он перевел политический трактат Стратемана (1680) об обязанностях государя и гражданина и написал свое жизнеописание «Житие грешного Софрония», где простодушно поведал о злоключениях своей жизни, о том, как его чуть не повесил турок, как ему пришлось двадцать дней прятаться в гареме и т. д. В 10 – 20-е годы литература освобождается от власти церкви и обосновывается в светской школе, возникающей по образцу греческой школы. В эти годы книги пишут только для школы. Так, в 1824 году П. Берон создает школьную энциклопедию – «Рибен букварь».

В 30-е годы болгарские авторы уже не ограничиваются переводами: пробуждается оригинальная болгарская мысль. Она выражает себя еще робко – в предисловиях к школьным книгам, к грамматикам, где авторы излагают свои соображения о литературном языке. Возникает стихотворство. В 1833 году серб Огнянович излагает в стихах «Житие Алексия, человека божия». Со второй половины 30-х годов после либеральных реформ в Турции, в Болгарии активизируется общественная жизнь. Литература выходит за рамки школы. Возникает периодическая печать. В стихах воспеваются героическое прошлое болгар, нынешние просветители народа (Ода Пешакова Венелину – русскому ученому, который в 30-е годы напомнил миру о болгарах, их прошлом величии и нынешнем прозябании). Неофит Рильский в стихах 1839 года славит реформы султана, бичует злых вельмож. Возникает борьба партий в просвещении. Неофит Бозвели, глава движения за самостоятельную болгарскую церковь, заточенный в темницу, пишет исполненные патриотизма диалоги «Мати Болгария», «Просвещенный европеец» и другие, где клеймит греческое духовенство, болгарских предателей – чорбаджиев и оплакивает судьбу родины.

В 40-е годы главной литературной аудиторией становится городское мещанство. Возникает книжный рынок. В альманахах типа «Забавника» Огняновича (1844) читателей поучают, развлекая. Горожане учатся «благородным» нравам и поют чувствительные романсы. Наиболее развитые болгары тяготеют к Одессе, где в 40-е годы образуется колония во главе с последователем Венелина В. Априловым. Молодое поколение просветителей учится в Одесской семинарии, Ришельевском лицее, воспитывается на русской литературе. В этой среде преобладают литературные интересы, собираются народные песни. В 1845 году Н. Геров издает балладу в народном духе «Стоян и Рада» о любви, разлуке и трогательной смерти возлюбленных, над могилами которых вырастают два деревца, сплетаясь кронами. Это стихотворение, как и путевые письма Герова 1846 года – первые произведения новой болгарской литературы, способные и сейчас доставлять эстетическое наслаждение.

Отмеченные факты болгарской литературы складываются в крайне пеструю картину; нет здесь ничего устоявшегося: многие литературные стадии, формы возникают лишь как тенденции и, не успев сколько-нибудь созреть, уже переходят в высшие. Все здесь бродит, кипит, ускользает от привычных определений, отмечено печатью своеобразных исторических обстоятельств. Ренессансные процессы протекали в Болгарии уже в XIX веке и потому не останавливались на тех результатах, которыми они завершались в странах Западной Европы, а тут же вливались в эпоху Просвещения, последняя же осуществлялась одновременно с процессами, типичными для европейского XIX века. При этом отделить одно от другого зачастую практически невозможно. Каждое, даже самое мелкое явление болгарской жизни и литературы предстает как многосложный комплекс исторически различных ступеней развития. И когда пытаешься определить эти явления, в глаза прежде всего бросается, что все здесь происходит не так, как в других странах и литературах. В этом, так сказать, гносеологические корни той гипертрофии национальной специфики, которая распространена в работах о болгарской литературе первой половины XIX века. Это привело в литературоведении, во-первых, к изоляции болгарского литературного процесса от столбовой дороги мировой литературы. В силу этого он представал как нечто иррациональное, непостижимое в научных категориях, выработанных на опыте больших европейских литератур. В результате до сих пор преобладало филологическое описание литературных фактов, разумеется, необходимое, но недостаточное для понимания их закономерности. Во-вторых, отказавшись от сравнительного метода, нельзя было выяснить, в чем же конкретно состоят специфические особенности болгарского литературного развития, ибо особенное может быть понято лишь через общее и на его основе, как и наоборот, естественно. Вот почему из-за охарактеризованного выше положения в болгароведении в данной работе сознательно делается упор на выяснении моментов единства, того, что же все-таки было в Болгарии так же, как и в других литературах.

С этой точки зрения границы исследуемого периода обрисовываются следующим образом: в начале – «История» Паисия – сочинение, аналогичное примерно западноевропейским хроникам или русской «Повести временных лет»; в конце – баллада «Стояв и Рада» Герова, типичная для сентиментально-романтической ступени литературного развития. Основное содержание литературного развития, совершающегося в этих границах, – возникновение собственно художественной литературы из литературы, понимаемой как письменность. Нам, таким образом, предстоит выяснить, из каких необходимых предпосылок возникает в литературе нового времени художественное сознание и каково его качество в отличие от предшествующих и других одновременно складывающихся форм общественного сознания.

Синкретическое сознание и синкретическая литература

Многие недоразумения в нашей науке происходят из-за неразличения понятий «литература» и «художественная литература». Между тем известно, что литература не всегда была искусством, то есть словесной формой художественной деятельности, а художественная словесность не всегда была литературой, как это показывает фольклор. Проблема усложняется еще и тем, что слово не является специфическим материалом литературы: язык как материальная действительность мысли обслуживает все формы общественного сознания (политика, философия, наука, религия, мораль, право, искусство и пр.). Часто пытаются определять эти разнородные явления, в том числеи интересующую нас специфику искусства путем внешнего отграничения их сфер или отвлечения общего из всех фактов, причисляемых обычно к данной форме сознания. Так, пытаясь определить сущность искусства, ищут общее между рисунком пещерного человека и утонченной рефлексией Анатоля Франса. Этот формально-логический способ, оправданный на первых порах познания, не проникает, однако, за поверхность явлений, ибо он стремится найти неизменное качество в той совокупности как бы в пространстве сосуществующих ныне художественных фактов, которые как раз являют собой плод изменения, развития во времени. А в процессе исторического развития меняется качество явления, и конечный момент часто не имеет ничего общего с исходным. Вот почему познание специфики художественной литературы в ряду других видов словесной формы сознания предполагает рассмотрение ее как явления исторического.

Приблизиться к разрешению этого вопроса позволяет анализ переломных эпох, когда глубинные процессы, обычно скрытые в периоды медленной эволюции, вдруг обнажаются, как обнажаются пласты горных пород во время геологических катаклизмов. Таким ближайшим нам по времени всемирно-историческим преобразованием общества, результаты которого уже ясны полностью, явился переход от добуржуазных общественных формаций к капиталистической. В ходе этого исторического перелома особенно отчетливо выступает смена типов и форм сознания. Этот процесс, начавшийся с эпохи Ренессанса, окончился сравнительно недавно (во многих странах Азии, Африки, Латинской Америки он протекает и в настоящее время). Важнейшим его следствием явилось возникновение системы общественного разделения труда между различными видами материального и духовного производства. Определяя тенденцию исторического развития от первобытной общины через рабовладельческую и феодальную формации к капиталистической, Маркс писал: «Исторический процесс сводился к разъединению элементов, до того связанных между собой» ³. Его итогом в идеологической области и явилось то обособленное существование форм общественного сознания, в которых выражает себя духовная деятельность современного творчества (философия, наука, искусство и пр.). Раньше же они существовали в нерасчлененном единстве. Подобно тому, как универсальным был труд в натуральном хозяйстве, духовным универсалом был в добуржуазном обществе и «литератор». В самом деле, что такое русская «Повесть временных лет» – история, художественное повествование, богословское или философское сочинение? Кто такой Нестор-летописец – писатель, историк, философ, моралист, политик? И то, и другое, и третье – и ни то, ни другое, ни третье. Его деятельность лежит как бы в другой плоскости и не поддается измерению этими масштабами, взятыми из принципиально иного состояния духовного производства⁴. «Повесть временных лет» – сочинение, характерное именно для добуржуазного типа духовной деятельности, отличительным свойством которого является нерасчлененность (синкретизм) общественного сознания. Выражением этого синкретического сознания и была синкретическая литература, являвшаяся в добуржуазную эпоху универсальной формой идеологии, в отличие от нового времени, когда сфера идеологии выражается в разных своих аспектах целой системой форм сознания, в том числе и собственно художественной литературой⁵.

Характер универсальной идеологии носила и болгарская литература от своего возникновения в IX веке н. э. до второй трети XIX века. Это – литература, понимаемая как письменность⁶.

Синкретическая стадия сознания затянулась в Болгарии из-за турецкого завоевания. Разумеется, в период турецкого ига в литературе происходили медленные изменения, но они целиком укладываются в рамки синкретического характера литературы. Более того, в известном смысле в конце XVIII – начале XIX веков литература более синкретична, чем в XIV веке, когда в независимой Болгарии существовала, наряду с религиозной, сфера политической жизни.»История» Паисия (середина XVIII века) как тип книги даже более архаична, чем сочинения писателей XIV века, когда в религиозно-книжной литературе имелась сравнительно развитая система жанров. В самом деле, в XIV веке религиозно-книжная литература развивалась столь интенсивно и стала так далеко отходить от традиции священного писания, что патриарх Евтимий вынужден был выступить за реформу, упорядочение духа и стиля религиозных книг). А в XVIII веке жизнь нации фактически выражена одной книгой – «Историей» Паисия. Ясно, что она должна была быть универсальной книгой. И действительно, она стала народной библией. Это и летопись, и публицистический памфлет, и свод житий болгарских святых, и т. д. В ней, как в зерне, заложено все богатство идей и форм болгарского Возрождения, которые получат потом самостоятельное развитие.

Вступая в XIX веке в новую фазу, литература начинает не с того, чем кончил XIV век, нов некоторых звеньях как бы повторяет цикл древней литературы. В XIX веке мы встречаем такие жанры, как житие, слово, сборник поучений, псалтырь, часослов, катехизис и т. д. И в XIX веке в стране, где литературная традиция была прервана, приходилось писать отчасти по-средневековому: эта архаика имела свою новизну, поскольку она создавала фундамент для последующего органического развития литературы.

Издание Н. Рильским в 1836 году «Жития Ивана Рильского» – классического произведения старой болгарской литературы – стало фактом литературы XIX века. Воскрешается не только традиция канонической литературы, но и апокрифов, напитанных богомильской ересью, которые составляют мировую славу старой болгарской культуры (издание Кырчовским в 1814 году двух «слов» апокрифического характера, а в 1817 году «Мытарств св. Теодоры», написанных в жанре видений и «Чудес пресвятыя богородицы». Таково, в частности, значение и «Жития Алексия» Огняновича, 1833). Разумеется, эти апокрифы и прочие религиозные книги воспринимались людьми XIX века уже более в своем литературном, чем религиозном содержании. В XIX веке болгары зачитывались «Александрией», «Повестью о семи мудрецах», баснями Эзопа, то есть литературной пищей, типичной для средневековья.

Вся эта литература в середине XIX века уже выглядит анахронизмом. И по мере того, как Болгария втягивалась в русло капиталистического развития, синкретическое сознание и литература начинали распадаться. Одним из плодов этого процесса и явится собственно художественная литература.

* * *

Определив тенденцию развития литературы от синкретического к собственно художественному сознанию, мы тем самым дали лишь внешнее различение этих эпох – так сказать, по удельному весу литературы в духовной деятельности своего времени, но ничего еще не сказали о качестве синкретического сознания. Между тем оно проходило в своем развитии определенные ступени. Отражая усложнение материально-производственной практики, усложняются и формы познания и духовной деятельности. «От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике – таков диалектический путь познания истины, познания объективной реальности» ⁷. Выраженный в этой логической формуле путь, совершающийся в каждом познавательном акте, отражает и действительный исторический процесс познания человечеством своего бытия, который начинается с живого созерцания и постепенно поднимается к абстрактному мышлению. Античный мыслитель не случайно выражал свою концепцию бытия через конкретно-чувственный образ (мир есть вечно живой огонь по Гераклиту; свое диалектическое видение мира он выражал формулой: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Платон, говоря о том, что человек воспринимает в мире, рисовал образ пещеры, где люди, стоя спиной к выходу, видят лишь тени от действительных явлений, проходящих снаружи; ср. также Космогонию Гесиода), а философ нового времени – через научную абстракцию: субстанция, материя, идея и т. д. И поэтический образ для древнего мудреца выполнял не функцию иллюстрации к отдельно выраженному абстрактному тезису, а полно и адекватно выражал его мысль.

Живое созерцание, образное мышление, таким образом, характеризуют первую ступень синкретического сознания. Это его художественная по преимуществу фаза. Она отражена в фольклоре и в начальном этапе синкретической литературы, когда она только выходит из фольклора и отличается от него лишь тем, что ее слово – письменное. Такова античная греческая литература и ее фундамент – поэмы Гомера. Таков средневековый героический эпос: «Эдда», «Слово о полку Игореве», «Песнь о Роланде», «Песнь о Нибелунгах», «Песнь о моем Сиде» и т. д., а также и более поздние создания крестьянского и городского фольклора, проникающие в литературу: шванки, фабльо, народные книги о Тиле Уленшпигеле, Гаргантюа, о Горе-злосчастии и г. д. Это бессознательно поэтическое видение мира сохраняется в фольклоре как подпочва литературы. Его проникновение в литературу, чрезвычайно энергичное вначале, затем все более сокращается по мере восхождения человеческого сознания к более абстрактным формам освоения действительности (ср. уменьшение «пропорции» наивной художественности в древнеримской литературе по сравнению с древнегреческой; в русской литературе XV – XVI веков по сравнению с «Повестью временных лет» и «Словом»; в русской литературе XVIII века по сравнению с XVII веком). Разительный характер носит исчезновение наивного поэтического созерцания в болгарской литературе 20- 30-х годов (ср. холодно-рассудочные творения Н. Рильского и Р. Поповича с фольклорной эпичностью «Истории» Паисия или «Жития» Софрония).

Отношение религиозного сознания к художественному

Отражая прогресс материально-практического освоения действительности естественное сознание переходит к более высокой, чем первичный поэтический образ, форме познания, а именно к представлению. По степени обобщения оно находится где-то посередине между живым чувственным созерцанием и абстрактным мышлением. Представление явилось гносеологической формой, на которую в средние века опиралась в своей концепции бытия христианская религия. Именно она становится универсальной идеологией феодального общества, растворяя в себе элементы всех других форм сознания. И поскольку в религиозной фазе синкретического сознания, с одной стороны, растворяется художественность предшествующей фазы, где господствовало живое поэтическое созерцание, а с другой стороны, зреют предпосылки для будущей собственно художественной литературы, следует рассмотреть, каково отношение религиозного сознания к художественному. Оно во многом определяется промежуточным положением гносеологической формы религии – представления – между образом и понятием. По отношению к научному мышлению понятиями – религиозное сознание фантастично, чувственно; по отношению к свободным образам искусства представление – отвлеченно, понятийно, неподвижно, как формально-логическое понятие (в отличие от диалектического). Поскольку представления близки к образам, религия питала искусство и черпала из него, но поскольку религия в целях создания стройной доктрины веры канонизирует раз возникшие образы и представления, останавливает их движение, отводя им раз и навсегда данное место в системе веры, она лишает жизни свои же образы, превращает их в сухие абстракции и противится искусству, которое всегда разрушает окаменелость системы мировоззрения.

Художественная фантазия качественно отлична от религиозной⁸. Мир религиозных образов («царствие небесное») противостоит миру видимому. Те самые люди, которые в религиозном экстазе видели живыми религиозные образы, в реальном мире видели лишь одни безжизненные облики людей, марионетки воли божества. Фантазия художественная, напротив, основана на постижении самостоятельной жизненности и одухотворенности видимого мира. Итак, хотя религия и развивала фантазию людей, но собственно художественное воображение могло возникнуть, лишь разрушив разделенность миров чувственного идеального. Мистики (а старая болгарская литература богата различными мистическими учениями: исихазм, павликянство, богомильство) преодолевали эту разделенность на почве веры: в их сознании в минуты экзальтации видимый мир вообще растворялся в мире религиозных образов. Мистики именно в силу активности своего воображения – отвергались церковью как еретики, ибо они, подобно художникам, тоже нарушали каноническую иерархию образов и их установленный церковью вид. Но имея общую с художниками мощь творческой фантазии, мистики, по сути, противоположны им: художник исходит из живой жизни с богатством ее чувственных явлений, а мистики – из гипертрофии и оживления абстракции.

Двойственность в отношении религиозного сознания к художественному очевидна и в болгарском литературном развитии. С одной стороны, эстетическое значение религии заключалось в том, что она удовлетворяла тягу людей к идеалу. Многие стороны религиозного культа обладали качеством красоты: праздничный характер богослужения, архитектура и роспись церквей, музыкальность литургии – все это настраивало душу на высокий лад. А целый мир легенд, образов, зафиксированных в священных книгах⁹ доставлял пищу и уму, и сердцу, и воображению. Полнокровность библейских образов, трагическая история страстей Христа, высокий пафос книг пророков, содержащих море страстей и философских медитаций; имеющийся в христианских книгах глубокий психологический анализ скрытых внутренних помыслов и душевных движений человека – все это входило как фундамент в литературную традицию средневековья, да и нового времени. Из религиозных книг не Евангелие с его проповедью смирения, а Ветхий завет с его мятежным духом особенно влиял на новую болгарскую литературу. В славе и мытарствах древних евреев Паисий и Бозвели видели аналогию судьбе своего народа. Поэтому не стиль евангелистов, а стиль пророков, и особенно Иеремии, мы ощущаем и в гласе Паисия, вопиющего в пустыне рабства и невежества, и в плачах многострадальной Мати Болгарии у Бозвели.

Высокая поэзия, рожденная подлинной страстью, пафосом любви и негодования, свободно выражала себя в то время в формах религиозного витийства и на библейском материале.

В религиозной культуре вырабатывались определенные формы литературного выражения:

1. Более чем тысячелетнее развитие английской литературы «нормально» по сравнению с развитием болгарской литературы, прерванным на четыре века, но само развитие английской литературы лишь с конца первого тысячелетия н. э. может представиться «ненормальным» с точки зрения китайской литературы, хотя последняя, в свою очередь, попадает в начале XX века в разряд молодых литератур, усваивающих европейский литературный опыт.[↩]
2. Народная жизнь отражалась многосторонне лишь в богатом болгарском фольклоре. Однако в связи со ставящейся в статье задачей – проследить закономерности именно литературы (письменности) – проблема фольклора рассматривается ниже и только в связи с его взаимоотношениями с литературой.[↩]
3. К. Маркс, Формы, предшествующие капиталистическому производству, Госполитиздат, 1940, стр. 39.[↩]
4. Возникает, естественно, возражение: «Война и мир», например, – ведь тоже универсальное сочинение, охватывающее все сферы идеологии! Однако универсальность художественного предмета в этом случае уже возникает на основе выделения и развития собственно художественной литературы. Ее предмет, суживаясь вначале (в эпоху классицизма, например), имеет затем тенденцию ко всеобщему охвату действительности с собственно художественной точки зрения.[↩]
5. Термин «синкретический» ни в коей мере не содержит в себе оценочного значения (в смысле «хорошо» или «плохо»). И называя поэмы Гомера, «Слово о полку Игореве», «Божественную комедию» Дайте, памятники готической архитектуры и пр. творениями синкретической эпохи сознания, мы никоим образом не умаляем их величия и эстетической ценности, а лишь различаем их по месту и функции в сфере общественного сознания от творений эпохи собственно художественного сознания. Понятие «синкретическая литература» противополагается понятию «собственно художественная литература», но не понятию художественности. Напротив, как увидим далее, и внутри синкретической литературы были художественные, по преимуществу, эпохи: античность и отчасти Ренессанс.[↩]
6. В болгарском языке есть точное слово для обозначения литературы в широком смысле слова – «книжнина», то есть книжность, книжное искусство.[↩]
7. В. И. Ленин, Философские тетради, Госполитиздат, 1947, стр. 146 – 147.[↩]
8. Здесь и везде, где речь идет о религии, имеется в виду христианство, В других формах религиозного сознания – в античной мифологии, в частности, – иной характер взаимоотношения религиозного и художественного сознания[↩]
9. Кстати, пора нам внимательнее исследовать религиозные книги – Библию, Коран, Веды и другие – с научной, в частности литературоведческой, точки зрения как памятники литературы.[↩]