От Паскаля до Фолкнера
Сидни Финкелстайн, Экзистенциализм в проблема отчуждения в американской литературе, «Прогресс», М. 1967, 320 стр.
Критических работ по экзистенциализму, затрагивающих всевозможные аспекты этой философии, у нас вышло много – и хороших и «разных» (в смысле – неудачных), но их распыленность по специальным журналам и изданиям затрудняет к ним доступ для широкого читателя, заинтересовавшегося популярным на Западе философским течением. К тому же многие из этих работ грешат «элитностью», предназначенностью для коллег, и потому сложны для людей, недостаточно подкованных в соответствующей терминологии; кроме того, в них обычно не хватает показа общего плана «философии существования»… Книга Сидни Финкелстайна, недавно переведенная на русский язык, порадует наших читателей экскурсами в историю экзистенциализма, популярностью изложения и несомненно добавит новые штрихи к их представлению об этой философии. Умно и внимательно подобранные цитаты, в которых корифеи экзистенциализма от Кьеркегора до Камю выражают свое кредо, надежды, боль и отчаяние, особенно примечательны.
С. Финкелстайн – американский марксист. Разбирая философию и литературу экзистенциализма, он преследует определенную цель: показать, что «марксизму, являющемуся достоянием международным», есть место в интеллектуальной жизни Америки (стр. 127), ибо он способен правильно осмыслить социальное положение в стране. Естественно поэтому, что строгий марксистский анализ стал стержнем книги.
Само количество страниц, посвященных историческим истокам «философии существования» и необходимых для восприятия второй части книги, касающейся американской литературы, говорит о богатой традиции экзистенциализма, уходящей в глубь веков. Следуя за своим соотечественником, теологом Паулем Тиллихом, С. Финкелстайн начинает с XVII века, с Паскаля. Конечно, такой зачин условен. Частые «чистки» предтеч экзистенциализма, производимые на Западе философами различных школ, показывают, сколь субъективны представления об этой субъективной философии и сколь зыбки очерчивающие ее границы, легко смещающиеся по прихоти исследователей. С. Финкелстайн понимает экзистенциализм широко; можно, пожалуй, сказать, что для него каждый человек, задумывающийся над абсурдностью преходящего характера своего «я» (которое исчезает из памяти потомков подчас скорее, чем разрушается могила «хозяина»), боящийся смерти и стремящийся защититься от этого пронзительного страха, уже в какой-то мере «экзистенциалист».
Экзистенциализм ищет те духовные ценности, которые не подвержены инфляции даже перед лицом смерти, ему чужд слепой принцип прогресса ради прогресса, он призывает к углуби ленному познанию «я» индивидуума ради будущего человеческой цивилизации. Автор книги понимает важность этих проблем. Он верит в искренность экзистенциалистов и без кислой мины признает их талантливость, потому что ему интересно сражаться с достойными противниками, а не с убогими идолами западной публики, сражаться со «сверхчеловеком» Ницше, а не Яна Флеминга.
Систематический разбор начинается в книге с главы о датском философе Кьеркегоре. Осознав, что ад не в загробной жизни, а в нем самом, Кьеркегор, как показывает С. Финкелстайн, обезумевши от боли открытия, рвался к богу в надежде, что это принесет ему облегчение и покой. Он отвергал мешающее его общению с творцом лютеранство и буржуазную «золотую середину», предавшуюся пошлым мирским удовольствиям. Ослепленность мешала Кьеркегору разобраться в истинных противоречиях жизни, требовала отрицания науки как знания, лишь отягощающего его положение… С. Финкелстайн судит своего «героя» за отсутствие земных идеалов, но одобряет как отрицателя буржуазной морали. Вызов ей С. Финкелстайн находит и у Ницше, хотя ницшеанство ему, как марксисту, безусловно, враждебно. Он критикует Ницше за философскую подготовку немецкого фашизма, антисемитизм, открытие подсознательного (затем позаимствованное у него, по мнению автора, Фрейдом и Юнгом) и походя высмеивает его бахвальство и невежество. Такая уничтожающая критика политически обоснована: в США возрождается ницшеанство, которое, как представляет себе С. Финкелстайн, может крайне пагубно повлиять на интеллектуальную жизнь страны. Но веские аргументы против последователей философа-ниспровергателя С. Финкелстайну даются не всегда, вот почему в «ницшеанской» главе чувствуются горячность и раздражительность, а они- плохие помощники полемиста.
Гораздо объективнее и основательнее рассказывает С. Финкелстайн о Карле Ясперсе, который привлекает его «теплой, мягкой манерой письма» (стр. 111). В какой-то мере ученик Ницше, Ясперс тем не менее остается В лоне «традиционного» гуманизма.
В зрелые годы он перешагивает через ницшеанский нигилизм. Ясперс не отрицает науки, ему вообще отрицать что-либо не доставляет сладострастного наслаждения. Но, подчеркивает С. Финкелстайн, по мнению Ясперса, духовного равенства между людьми не существует. Всегда была и будет толпа, которая с радостью делает из жизни большой и тоскливый муравейник: «Масса, даже если она умеет членораздельно выражать свои мысли, всегда стремится к уничтожению духовного начала в человечности.,. Власть масс порождает универсальный жизненный механизм, который оказывается разрушительным для подлинно человеческой жизни» (стр. 114). Ясперс признает ту философию (ее он и определяет как «экзистенциализм»), «ори помощи которой человек стремится стать самим собой» (стр. 116), он мечтает о «близости самобытных людей», насмешливо и с грустью взирающих на толпу. Марксизм для Ясперса неприемлем, он подозревает его в вырождении в теологическую догму и предъявляет к нему претензии, говорящие, однако, как доказывает С. Финкелстайн, лишь о превратном истолковании Ясперсом учения Маркса.
Глава о Достоевском вызовет разочарование наших читателей. Западные критики часто не знают, как быть с русским писателем, почему-то приписывая ему то философию Ивана, то Дмитрия (и славянскую мистическую душу в придачу), то инженера Кириллова. С. Финкелстайн же, удачно отделив Достоевского от его героев, плохо, уяснил себе мысли самого автора. Мелкие неточности фактического характера приводят к грубым ошибкам. «Решение Достоевский видел в религии, отделенной от религиозных учреждений» (стр. 63), – фраза дает повод подозревать, что С. Финкелстайн несколько путает Достоевского с Толстым, а его мнение о том, что Достоевскому «мы обязаны извечным благочестивым оправданием бездействия» (стр. 67), свидетельствует о незнании «Дневника писателя», который весь – призыв к действию; другое дело, что этот призыв расходился с призывами революционных демократов… Автор рисует Достоевского не защитником «оскорбленных», а защитником власть имущих, панически боящимся того, что «обездоленные и нищие поднимутся против своих угнетателей» (стр. 66), – отсюда, по Финкелстайну, его «проповедь веры в бога», как «ответ на социализм» (там же). Известно, однако, что причина «проповеди» была иной: сам в молодости разделяя идеи утопического социализма, Достоевский отошел от них не потому, что превратился после каторги в «угнетателя», дрожащего за свое состояние, а потому что считал, что социализм, отрицая идею бога, уничтожает духовные ценности человека… По существу С. Финкелстайн ценит русского художника как «проникновенного бытописателя» (стр. 61), и только. Это весьма сомнительный комплимент гениальному мыслителю.
Постепенным переходом от философии к литературе является глава о Камю и Сартре. Несколько меняется стиль автора, становясь более субъективным, и, к сожалению, уже обозначаются те его слабости, которые разовьются в «американских» главах: почти полное отсутствие литературоведческого анализа, подменяемого пересказом произведений, и неоправданное пренебрежение к эстетической природе искусства. Так, например, романы Камю автор сводит (несправедливо обедняя их) до неудачных «моралите»…
Посетовав на «абсурдную» смерть создателя «Чумы», подтвердившую доминирующую роль случайности в человеческой жизни, С. Финкелстайн переходит к последовательному экзистенциалисту Сартру, прослеживая его эволюцию от почти полного отрицания марксизма до утверждения, что, марксизм – это «философия нашего времени» (впрочем, такое утверждение не мешает Сартру упрекнуть марксизм в недостаточном проникновении в процессы, «происходящие в душе индивидуума»). Автор признает, что «в относительно короткий, но чрезвычайно важный период, прошедший со времени опубликования «Капитала», ведущие марксистские мыслители уделяли куда больше внимания экономическим и политическим проблемам, чем психологическим. И разрыв, таким образом, действительно существует» (стр. 150). Однако, соглашаясь в данном случае с Сартром, С. Финкелстайн постоянно высмеивает то вульгарное представление о марксизме, при котором считается, что марксизму глубоко безразличен духовный мир человека, что он нивелирует личность и подавляет ее свободное выражение. Наоборот, говорит С. Финкелстайн, для марксизма чрезвычайно важны проблемы этики и свободы, он отрицает косность, незыблемость любых общественных институтов, враждебных человеку.
Умелое раскрытие неудовлетворенности писателей состоянием общества в своей стране – основная удача автора в главах, затрагивающих проблемы американской литературы. Какой бы стороны жизни ни касались писатели, будь то семейные отношения (у Олби и Апдайка), или молодежь (у Сэлинджера), или армия (у Джонса и Мейлера), – всюду резкое несоответствие между их нравственными критериями и реальностью. Осознанная или нет, неудовлетворенность порождает бунт в бесконечном множестве форм, и писатели вместе со своими «мятежными» героями испытывают желание вырваться из тошнотворной обстановки благодушия, уравновешенности в самоуверенности. С. Финкелстайн тщательно объясняет социальные причины неудовлетворенности: в стране все еще жив дух маккартизма, торжествуют проповедники холодной войны, наконец, до сих пор идет травля и изгои «критиков». Но «когда изгоняют критиков, – приводит автор слова американского историка Коммаджера, – оставляют некритиков. Когда заставляют замолчать недовольных, обеспечивают единодушное одобрение. Когда критику ставят под угрозу репрессий, отучают от привычки сомневаться…» (стр. 256).
Единым фронтом, от Дос Пассоса до Генри Миллера, издеваются и смеются писатели над своей «побитой нацией». Но, конечно, бунтовщики они разные. Одни понимают ценность человеческой культуры, другие впадают в садистский нигилизм, понося все и вся. «Я хочу уничтожить весь мир, – кричит Г. Миллер, – этот громадный кусок вонючего сыра, в котором копошатся черви, к… матери! Взорвать к чертям!» (стр. 223).
С. Финкелстайн, так же как и многие писатели-соотечественники, недоволен политической обстановкой в Америке. Но он решительно отворачивается от них, когда отрицание в творчестве этих писателей переплетается с их позитивными идеями, ибо за ответом на проклятые вопросы бытия они скорее всего обращаются к зен-буддизму, томизму, неофрейдизму, экзистенциализму. Однако автор нередко разрывает художественную ткань произведений, тем самым, как уже было сказано выше, пренебрегая эстетической сущностью искусства. Рассматривается не целостная художественная идея во всей ее противоречивости, а «идейность» и «художественность» порознь, причем последняя весьма бегло. И тогда Фолкнер «льет воду на. мельницу» расистов (стр. 206), а в «необыкновенной талантливости» Элиота, «в одиночестве и боли поэта» (стр. 201, 202) фактически не обнаруживается ни грана гуманистического пафоса. Пьеса Артура Миллера «Суровое испытание», разоблачающая «охоту за ведьмами», разочаровывает автора книги уже тем, что драматург переносит ее дейтствие в провинциальный городок Сейлем, чем «лишь запутывает смысл действий современной инквизиции» (стр. 273). Политическая недальновидность Фолкнера настолько раздражает С. Финкелстайна, что, наскоро оговорив «гениальное» восприятие писателем Юга, он утверждает, что «ни один (!) из героев Фолкнера не умеет рационально мыслить» (стр. 210) и что его белые фермеры-бедняки – что ж говорить о неграх! – изображены «идиотами» (стр. 214). Советский читатель, знающий последнюю трилогию писателя, вряд ли с этим согласится.
Не вполне удался анализ «проблемы отчуждения» применительно к американской литературе. Достаточно шинам в фолкнеровском романе напоминать о «рвущемся шелке», а электрическим фонарям быть похожими на «вспухшие призрачные бескровные виноградины», чтобы С. Финкелстайн мог уже заявить, что «Фолкнер передает свое отвращение к… механизированной жизни промышленного века» (стр. 212). И если негативные метафоры принадлежат герою, значит, «отчужден» герой, – автору, значит, «отчужден» от общества автор. Вряд ли столь сложная проблема решается подобным образом.
При всем том книга С. Финкелстайна безусловно сыграет свою роль в борьбе с современными буржуазными философско-эстетическими учениями. Марксистский анализ позволяет автору в ряде случаев дать справедливые оценки и предложить свои ответы на вопросы, ‘стоящие перед искусством Соединенных Штатов; ответы, которые в равной степени интересны и для американских и для советских читателей.