Об одном подтексте рассказа Василия Шукшина «Гена Пройдисвет»

Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их. Берегитесь лжепророков… (Мф. 7:13–14)

Рассказ Василия Шукшина «Гена Пройдисвет» был написан летом 1972 года в Дубултах и опубликован в февральском номере «Звезды» уже в 1973-м.

Это еще один вариант странного, чудного характера, столь дорогого автору рассказа «Чудик». Об этом свидетельствует и приготовительная запись в рабочей тетради: «Был гитарист… Странный человек» [Шукшин 2014: 336]. Слово это употреблено Шукшиным в значении «необычный, вызывающий недоумение», однако фамилия (или прозвище) героя — Пройдисвет — отсылает к семантике (поданной, впрочем, не без иронических снижений) странствия¹, путешествия, пусть и мыслительного (наш персонаж никуда, конечно, не выезжает):

Последнее время волосатый Генка работал массовиком-затейником в горном санатории. Отдыхающие удивлялись на него. Удивляли Генкины песни и шалопайство. Песни он сам сочинял и сам исполнял под гитару. Шалопайство… Вообще, это не шалопайство у Генки, а полная его — демонстративная свобода, раскованность. Будучи этак раскованным, он и шарахался по жизни, как по загону сшибал столбики, ранился и злился.

Кто-то когда-то сказал Генке, что он самобытный композитор. Генка уверовал в это, и когда его песни не нравились, он мучился и в отчаянии мог выкинуть какую-нибудь шальную глупость.

Приехал в санаторий какой-то поэт; Генка, волнуясь, спел ему несколько песен. Поэт удивился.
— Ну и что? — спросил он. — О чем эти песни? Что вы хотите сказать ими?
Генка выпил в буфете стакан водки и вышел к бассейну, где в это время было много отдыхающих. И громко объявил:
— Вы!.. Сейчас то же самое, но в оригинальном исполнении.
Пошел к вышке, откуда желающие смельчаки прыгают в бассейн. Остервенело заколотил по струнам и запел:

Вот так номер,
Вот так-так —
Это не по правилам:
Были,
Были, —
Напылили,
А потом — пр-ропали!..

Не то это у него марш, не то подзаборный жиганистый выверт — не поймешь сразу. Взошел Генка на вышку, стал на самый край доски и продолжал:

Я же помню этот бег —
Небо содрогалось,
Ваши гривы об зарю
Красную
Трепались.

«Сбацал» на краешке доски — пощелкал каблучками-носочками — и еще раз:

Ох, ваши гривы об зарю
Красную
Трепались!

Все с интересом смотрели на массовика-затейника. А он кричал с вышки и бил гитару:

Я же знаю,
Мы хотели
Заарканить месяц.
Почему же он теперь,
Сволочь,
Светится?!

И Генка, в чем был, маханул с вышки в воду. Вынырнул, вылил из гитары воду и докричал, лежа на спине и играя:

Значит, снова промахнулись…
Пропади ты пропадом!
Ну-ка, снова,
В три креста!
Кони-лошади!..

Генка откашлялся, отплевался и сообщил:
— «Навязчивый сон» называется!
Генку уволили.

Ситуация не находящего себе места в существующем обществе, «мающегося» героя, который неспособен понять целей своей жизни, но интуитивно осознает «разлад» с предлагаемыми вариантами существования, опять-таки не кажется оригинальной в шукшинской новеллистике. Однако некоторые детали и характеристики заставляют предположить, что писатель так или иначе мог находиться под влиянием чужого текста и использовал иные художественные установки для исследования характера собственного персонажа. Об этом свидетельствуют несколько обстоятельств.

Во-первых, Генка играет на «чужом» для героев Шукшина инструменте — гитаре. Это инструмент скорее городской, мещанской (псевдо)культуры, которая некритично воспринимается некоторыми шукшинскими персонажами в знаках «высокой» культуры («Киты, или Как мы приобщались к искусству»):

Вечером киты поют под аккомпанемент гитары «сильные вещи». Запевает глистообразный кит, запевает неожиданно мягким приятным голосом: «Ваши пальцы пахнут ладаном…». Второй подхватывает мелодию, поет он скверно и портит все, но поет старательно и уверенно.

Мы слушали, и нас волновала песня. Только всем нам было, пожалуй, странно немножко: дома мы пели «калинушку», читали книжки, любили степь и даже не подозревали, что жизнь может быть такой сложной и, по-видимому, интересной².

Для Шукшина «человек с гитарой» — это такой же искусственный, сконструированный продукт, как и пресловутый «человек с ружьем». Только первый — более гуманный инвариант эволюции так называемого положительного героя в советском искусстве:

Теперь хочется порассуждать об «устоявшемся» положительном герое наших рассказов, повестей и романов. И особенно фильмов.

Сразу признаюсь: я не уважаю его, «устоявшегося». Такой он положительный, совершенный, нравственный, трезвый, целеустремленный, что тоска берет: никогда таким не стать! Он — этакий непоседа, ему бы все у костров, да по тропинкам, по тропинкам!.. (Кстати, на какие деньги он так много путешествует?) И что делать тем, кто не может так много «бродить» с гитарой, кто не может «рвануть» в тайгу (а семью куда?), у кого только месяц в году — отпуск, а родных много в разных местах и хочется к ним поехать… Завидовать? И завидовали бы, если бы верили.

1. Ср.: Т у р у с и н а. Вы странный человек.

   Входит Григорий.

   Г р и г о р и й. Сударыня, странный человек пришел.

   Т у р у с и н а. Откуда он, ты не спрашивал?

   Г р и г о р и й. Говорит, из стран неведомых (А. Островский, «На всякого мудреца довольно простоты»).[↩]

2. Это, кажется, и случай Генки Пройдисвета, вероятно научившегося «бренчать» на гитаре, когда хотел «жизнь повидать» и оказался в геологической партии. «Романтика» ночных костров и песен под гитару — вовсе не шукшинская стихия, это знак мира «пришлых» и «временных» людей.[↩]