№9, 1969/Советское наследие

Об одной историко-литературной легенде

В публикуемой статье Ю. Бабушкин пересматривает некоторые существующие оценки и характеристики творчества В. Вересаева, в том числе и свои собственные. Его соображения и наблюдения заслуживают внимания, хотя в ряде случаев автор, по мнению редакции, несколько «выпрямляет» путь писателя.

В N 3 «Вопросов литературы» за прошлый год Ю. Андреев опубликовал статью «Изучать факты в их полноте». Неуважение к факту действительно является одной из серьезнейших бед нашего литературоведения. Ю. Андреев справедливо восстает против широко распространенного метода, так сказать, выборочного анализа, когда исследователи делают «обобщения, опираясь лишь на какую-то часть фактов, произвольно игнорируя другую часть, не совпадающую с излюбленной и выношенной позицией». Характеризуя работы о первом периоде истории советской литературы, Ю. Андреев убедительно показывает, как «привычное ограничение круга используемых сведений», в основном касающихся «отобранных временем» имен, представляет литературный процесс в искаженном виде, приводит к ложным теоретическим построениям.

Это, бесспорно, так. Но, по-моему, с подобной ошибки только начинается необъективное отношение к материалу. Дальше обычно следует обратная реакция: в однобокой концепции неизбежно искажаются и хорошо известные факты, весьма превратно толкуются те самые «отобранные временем» имена, на плечах которых эта концепция, собственно, и возникла. Потом она может и утратить популярность, но свежим глазом взглянуть на ставшие ее жертвой факты всем как-то недосуг; исследовательская вялость в изучении фактов, подмеченная Ю. Андреевым, дает себя знать и здесь. И долго ходят из книги в книгу историко-литературные легенды…

Мне хочется рассказать об одной такой легенде; она поучительна, в ней, как в капле воды, отражаются слабости нашей теории, порой весьма беззаботно обращающейся с материалом. Да и конкретный пример в данном случае убедительнее чисто логических доводов; уважение к фактам надо защищать фактами.

Речь пойдет о Вересаеве, Имя писателя относится к числу славных, биография и произведения рассматриваются обычно достаточно полно, и тем не менее почти всеми признаваемая бесспорной трактовка его творчества не что иное, как историко-литературная легенда. Скажу по совести, мне неловко начинать этот разговор. Дело в том, что я, десять лет занимаясь Вересаевым, печатно и устно искренне повторял традиционные оценки его творчества, хотя материал произведений писателя, как теперь вижу, таким оценкам резко противоречил. Но ведь материал мне был известен и раньше. До чего же сильна власть легенд!

Вересаева безоговорочно считают критическим реалистом. Любая другая точка зрения кажется ересью. Стоило мне однажды написать, что в конце жизни (1930 – 1940-е годы) писатель пришел к социалистическому реализму, как А. Овчаренко мягко, по решительно меня поправил1. Правда, не один я стал сомневаться в принадлежности Вересаева к критическому реализму. На Вересаевских чтениях, состоявшихся два года назад в Туле по случаю 100-летия со дня рождения писателя, часть ораторов (И. Васкевич и З. Левинсон, например) говорили о том, что творчество Вересаева не укладывается в рамки критического реализма. В N 6 «Вопросов литературы» за 1967 год была опубликована информация о межвузовской конференции в Калуге, где делал доклад рижанин М. Николаев, утверждавший, что после повести «Без дороги» (1894) Вересаев вступил на путь социалистического реализма. Люди, специально занимающиеся Вересаевым, независимо друг от друга чувствуют, насколько искажает творческий облик писателя отношение к нему как к правоверному критическому реалисту. Но легенда обладает мощной гипнотизирующей силой, и поэтому всякие сомнения в ее истинности встречаются обычно ироническими улыбками…

Но давайте все-таки прочитаем Вересаева так, словно мы никогда ничего о нем не слышали. Не будем обходить сложностей пути писателя к социалистическому реализму, не будем умалчивать о том, что путь этот не был прямым, простым и безоговорочным, не будем делать вида, будто Вересаев с определенного момента был во всем и всегда образцом социалистического реалиста, – это не так. Но будем помнить главное: тот критерий, руководствуясь которым современное литературоведение делит реализм на социалистический и критический. Достаточно скомпрометировали себя попытки свести типологию творческого метода к сумме «черт», схоластическим перечням «особенностей». Однако, разумеется, всегда существует некое качество, отличающее данное явление от другого явления, и без характеристики этого качества научный анализ попросту немыслим. Несмотря на великое множество разноречивых концепций социалистического реализма, ныне достигнута, кажется, договоренность в главном, исходном пункте: реалист, творчество которого проникнуто марксистским мировоззрением, одухотворено социалистическим идеалом, и есть социалистический реалист. С этим согласны все или почти все. Разноголосица начинается, когда пробуют выявлять более частные эстетические признаки метода. Но для решения самого общего вопроса: в русле какого метода развивалось творчество Вересаева? – нам, собственно, и нужен лишь тот генеральный критерий, вокруг которого особых споров нет.

Обратимся к фактам.

* * *

Двадцати двух лет, 24 октября 1889 года, Вересаев записал в дневнике: «…Пусть человек во всех кругом чувствует братьев, – чувствует сердцем, невольно. Ведь это – решение всех вопросов, смысл жизни, счастье… И хоть бы одну такую искру бросить!» 2 Поначалу мечту об обществе людей-братьев он связывал с народничеством. Но уже повесть «Без дороги» (1894) отразила разочарование писателя в народнических программах переустройства мира. А через год после завершения повести, 13 октября 1895 года, Вересаев отметил в дневнике, что учение Маркса – вершина мировой науки. В автобиографии 1913 года писатель объяснил свой приход к марксизму следующим образом: «Общественное настроение было теперь (в середине 1890-х гг. – Ю. В.) совсем другое, чем в 80-х годах. Пришли новые люди – бодрые и верящие. Отказавшись от надежд на крестьянство, они указали на быстро растущую и организующуюся силу в виде фабричного рабочего… Кипела подпольная работа, шла широкая агитация на фабриках и заводах, велись кружковые занятия с рабочими, яро дебатировались вопросы тактики… Летом 1896 года вспыхнула знаменитая июньская стачка ткачей, поразившая всех своею многочисленностью, выдержанностью и организованностью. Многих, кого не убеждала теория, убедила она, – меня в том числе. Почуялась огромная, прочная новая сила, уверенно выступающая на арену русской истории» 3. Марксизм стал для Вересаева, по его словам, «самым дорогим… учением» 4.

Отрицать увлечение Вересаева марксизмом невозможно. И чтобы сохранить его среди критических реалистов, литературоведами делается обычно такой ход: «Воспринять революционный характер нового учения писатель… не смог, ибо, по собственному признанию, был сторонником легального марксизма… Конкретная революционная деятельность… Вересаеву была мало известна, так как легальные марксисты, к которым он примыкал, в сущности, всерьез ею и не занимались, ограничиваясь кружковой работой и непрестанными дискуссиями, словесными дуэлями» 5, – это я процитировал строки из книги Г. Бровмана, самой обстоятельной монографии о Вересаеве, написанной, правда, десять лет назад.

Действительно, в 1897 году Вересаев сотрудничал в журнале «Новое слово», а двумя годами позже – в журнале «Начало». Тон этим изданиям задавали легальные марксисты – П. Струве и М. Туган-Барановский. В 1899 году писатель к тому же начал посещать кружок, собиравшийся у издательницы первых марксистских книг в России А. Калмыковой. И здесь Струве, Туган-Барановский были на главных ролях. Все верно. Но нельзя забывать, что в середине 1890-х годов противоречия между легальными и революционными марксистами еще не переросли в. непримиримую вражду. Из тактических соображений В. И. Ленин считал полезным объединять усилия в ниспровержении идей народничества. Он сам посещал кружок Калмыковой (правда, несколько раньте Вересаева) и печатался в «Новом слове» и «Начале».

В общем, само по себе участие Вересаева в издании упомянутых журналов и работе кружка еще не доказывает, вопреки распространенному мнению, что писатель «воспринять революционный характер нового учения… не смог» и был правоверным легальным марксистом. Как, разумеется, не доказывает и обратного. Может, Вересаеву на самом деде «конкретная революционная деятельность… была мало известна» и он «ограничивался кружковой работой», «непрестанными дискуссиями, словесными дуэлями»?

Нет, это предположение тоже не выдерживает проверки фактами. Писатель рассказывал в мемуарах: «Вступил в близкие и разнообразные сношения с рабочими и революционной молодежью. В моей квартире в Барачной больнице в память Боткина, за Гончарной улицей, происходили собрания руководящей головки «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», печатались прокламации, в составлении их я и сам принимал участие. У меня был склад нелегальных изданий; хранить их мне было легко и удобно: я заведывал больничной библиотекой, и на нижних полках шкафов, за рядами старых журналов, в безопасности покоились под ключом кипы брошюр и новоотпечатанных прокламаций» 6.

В 1901 году Департамент полиции выслал Вересаева из Петербурга, запретив ему жить в столичных городах. Он уехал в родную Тулу и провел там два года. Формально поводом для репрессии было участие Вересаева в протесте петербургских литераторов, направленном министру юстиции после зверского избиения полицией вышедших на демонстрацию студентов. Однако царское правительство не скрывало истинную причину ссылки Вересаева. Он давно числился среди неблагонадежных.

В ссылке Вересаев сближается с Тульским комитетом РСДРП, который возглавлялся рабочим С. И. Степановым, врачом-хирургом П. В. Луначарским (братом А. В. Луначарского) и другими твердыми «искровцами», впоследствии, после раскола партии, ставшими большевиками. Ряд заседаний комитета проходил в доме Вересаева. Писатель помогал комитету деньгами, устраивал литературно-художественные вечера, денежные сборы шли опять-таки на революционную работу. Департамент полиции установил тщательное наблюдение за Вересаевым, но, несмотря на это, он активно участвует в подготовке первой рабочей демонстрации в Туле, происшедшей 14 сентября 1903 года. По заданию комитета РСДРП он пишет прокламацию «Овцы и люди» 7, ее разбрасывали во время демонстрации. Обращаясь к вышедшему на демонстрацию народу, Вересаев писал: «Неужели вы не понимаете, что хозяева России – вы, а не царь, что вы имеете право жить по своим законам и по своей правде, а не так, как приказывает царь… Братья, великая война началась… На одной стороне стоит изнеженный благами, облитый русской кровью самодержавец, прячась за нагайки и заряженные ружья… На другой стороне стоит закаленный в нужде рабочий с мускулистыми, мозолистыми руками… Царь земли тот, кто трудится… Жители Русской земли, долгие годы, века вы были только… овцами его императорского величества – довольно, мы хотим быть людьми и гражданами… Мы не отступим, пока не завоюем себе свободы… к нам в наши ряды и под наши знамена зовем мы всех, кто не хочет быть овцой, и в ком жива человеческая душа, жива честь и совесть… Долой самодержавие! Да здравствует Социал-Демократическая Республика!» 8.

Как-то уж очень мало это похоже на легальный марксизм.

* * *

Солидарность Вересаева с идеями революционного марксизма, конечно же, еще не доказывает социалистической устремленности «Записок врача» или, скажем, «Двух концов». Общественная позиция художника далеко не всегда отчетливо выражается в его произведениях. Мало ли примеров противоречия мировоззрения и творчества!

Но дело как раз в том, что Вересаев никогда не страдал подобным разладом. Недаром его называли писателем-общественником. В 1897 году, примкнув к марксистскому журналу «Новое слово», он сразу же отметил этот свой мировоззренческий поворот рассказом «Поветрие», где была сделана одна из первых в русской художественной литературе попыток отобразить движение марксистов, их борьбу с народничеством. Рассказ написан как эпилог к повести трехлетней давности – «Без дороги». Тогда, три года назад, герои Вересаева разуверились в народническом пути преобразования общества, но других дорог не видели. На вопросы юной интеллигентки Наташи о том, как жить и что делать, Вересаев, подобно основному персонажу повести доктору Чеканову, мог ответить только одно: «Я не знаю! – в этом вся мука». Теперь, в рассказе «Поветрие», Наташа «нашла дорогу и верит в жизнь». Она не согласилась с теми, кто доказывал ей, что эпоха «блестящих, великих дел» безвозвратно миновала, что единственное занятие для обеспокоенных судьбой народа – учительствовать на селе. Наташа поняла: «вырос и выступил на сцену новый глубоко революционный класс» – пролетариат, и будущее страны в его руках. А вслед за «Поветрием» Вересаев пишет серию рассказов о крестьянстве («Лизар», «В сухом тумане», «К спеху»), идейный пафос которых в разоблачении народнической иллюзии относительно природной революционности русского крестьянства.

Правда, действие рассказа «Поветрие» ограничивалось спорами среди интеллигенции, в рассказах о крестьянстве тоже не появлялся новый герой истории – пролетарий. Однако вскоре Вересаев берется за его изображение. В записной книжке писателя, строго поделенной на рубрики, появляется густо исписанный раздел «Рабочие».

1899 год – «Конец Андрея Ивановича», повесть для Вересаева этапная, где он впервые попробовал рассказать о рабочем классе. «Конец Андрея Ивановича» заслуживает большого и специального разговора, передо мной же стоит локальная задача, – если хотите, однозначная, – проверить повесть тем критерием, который сформулирован в начале статьи: с каких мировоззренческих позиций реалист Вересаев трактует жизнь?

Писатель обличает капиталистическую систему уродования человека, а надежды на ниспровержение этой системы связывает с революционной активностью рабочего класса. Вересаев пишет о жизни переплетного подмастерья Колосова, гибнущего в нищете и бесправии, сочувствует ему, но и судит его. Судит, потому что «в стороне от него шла особая, неведомая жизнь, серьезная и труженическая, она не бежала сомнений и вопросов, не топила их в пьяном угаре; она сама шла им навстречу и упорно добивалась разрешения». Революционно настроенный рабочий Барсуков и его товарищи Щепотьев, Елизавета Алексеевна» ради лучшего будущего народа не побоялись тюрьмы и ссылки. Колосов же предпочитает забыться в пьянстве…

Но интересно вот что. В архиве9 сохранилась сделанная писателем инсценировка повести, где финал «Конца Андрея Ивановича» иной: Колосов примыкает к революционному движению, попадает на маевку рабочих, помогает Елизавете Алексеевне прятать нелегальную литературу. Когда же революционерку арестовывают, Колосов кричит жандармам: «Сотни других на ее место станут! Пожара теперь не потушишь!»

1900 год – «Записки врача». Следующий шаг в том же направлении. «Поветрие» рассказывало об идейных спорах марксистов с народниками, «Конец Андрея Ивановича» повествовал о росте революционных настроений рабочего класса. «Записки врача» – об исторической неизбежности объединения сил пролетариата и передовой интеллигенции. В «Поветрии» Вересаев скорее просто декларировал свою увлеченность марксистскими идеями, а его героиня Наташа чисто теоретически доказывала их истинность. В публицистической повести «Записки врача» писатель уже скрупулезно прослеживает, как сама логика жизни превращает честного и ищущего интеллигента в сторонника пролетарского движения. Вересаев никогда еще не заставлял своего героя-интеллигента столь широко знакомиться с действительностью царской России. Молодой врач, в поисках куска хлеба занятый частной практикой, встречается с самыми разными людьми, и встречи эти раскрывают перед ним мрачную картину бесправного положения народа, классового неравенства, деградации общества, где «бедные болеют от нужды, богатые – от довольства». Герой приходит к выводу, что обязанность врача – «прежде всего бороться за устранение тех условий», которые делают молодых стариками, которые сокращают и без того короткую человеческую жизнь. Поначалу эта борьба представляется ему чисто профессиональной борьбой: «мы, врачи, должны объединиться» для совместных действий. Однако жизнь быстро опровергает подобную иллюзию: общественная деятельность врачей мало что меняет в судьбе народа.

  1. А. Овчаренко, Социалистический реализм и современный литературный процесс, «Вопросы литературы», 1966, N 12.[]
  2. Дневник хранится у В. М. Нольде, племянницы и литературного секретаря В. В. Вересаева.[]
  3. »Советские писатели. Автобиографии в двух томах», т. 1, Гослитиздат, М. 1959, стр. 232. []
  4. Письмо Вересаева к В. А. Поссе от 31 августа 1900 года (Рукописный отдел ИМ ЛИ).[]
  5. Г. Бровман, В. В. Вересаев. Жизнь и творчество, «Советский писатель», М. 1959, стр. 51, 56.[]
  6. В. Вересаев, Собр. соч. в пяти томах, т. 5, «Правда», М. 1961, стр. 353.[]
  7. До недавнего времени авторство Вересаева некоторым исследователям казалось проблематичным. Но найденное свидетельство самого Вересаева, а также последние работы по истории революционного движения в Туле доказали со всей очевидностью, что «Овцы и люди» написаны Вересаевым (см., например: В. Н. Бынкина, Из истории возникновения большевистской организации Тулы (1894 – 1904 гг.), Тульское книжное изд-во» 1963, стр. 103 – 104).[]
  8. Цит. по кн.: Н. Добротвор, Первая рабочая демонстрация в Туле, Тула, 1923, стр. 21 – 22.[]
  9. ЦГАЛИ, ф. 1041, оп. 1, ед. хр. 20.[]

Цитировать

Бабушкин, Ю. Об одной историко-литературной легенде / Ю. Бабушкин // Вопросы литературы. - 1969 - №9. - C. 49-67
Копировать