О. В о р о н и н а. Тайнопись: Набоков. Архив. Подтекст. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2023. 584 с., ил.

Книга Ольги Ворониной, известного филолога и набоковеда, увидела свет в 2023 году. Безусловно, «Тайнопись» пополнила ряды русской набоковианы, став еще одним ключом, открывающим как филологам, так и ценителям творчества Набокова двери на пути к более углубленному, проницательному чтению произведений писателя. В «Тайнописи» Воронина делится уникальным опытом «со-прочтения» и «со-воспоминания» (с. 12) разрозненных фрагментов, «осколков» текста, обнажая новые, неочевидные смыслы. По признанию самого автора, в основу книги легли произведения, созданные Набоковым в переломный момент его жизни — во времена потрясений, утрат, «страхов предвоенного и военного времени» (с. 43). Страницы «Тайнописи» посвящены произведениям начала 1930-х — середины 1950-х годов.

В довольно лаконичном заглавии «Тайнопись: Набоков. Архив. Подтекст» намечены две тропы, по которым следует мысль автора. Первая — тропа архивного поиска, изучения черновиков, писем и дневников, благодаря которым становятся явными иные стратегии прочтения уже знакомых произведений: «»в пухе» и «соломинках» авторских заготовок порой сохраняются подсказки к разгаданным секретам его сочинений» (с. 34). При всей важности биографического и эпистолярного наследия Воронина не оставляет без внимания авторские комментарии к текстам, примечания к редакциям, в которых Набоков отстаивал важность выбранного им образа, эпитета или оборота: авторские поправки «содержат редчайшие, нетипичные для писателя откровения» (с. 39).

Проницательность автора выводит нас на вторую тропу — поиска скрытых смыслов, мотивов и подтекстов, где оживают образы русской и европейской литературы. В предисловии «Три волшебных овала» Воронина указывает на важность образа встречи «читательского воспоминания» с неявными реминисценциями, пронизывающими не только автобиографический нарратив, но и художественную прозу писателя. Что же подразумевает этот образ? Впервые он раскрывается в черновом отрывке «Убедительного доказательства» («Память, говори»). В англоязычном фрагменте слышится голос из стихотворения Альфреда Теннисона («I passed beside the reverend wall»), приглашающий читателя к воспоминанию, поиску подтекста, который «дополняет ностальгические переживания автора эмоционально насыщенным заимствованием и одновременно снабжает их литературной родословной» (с. 14). Читатель, вовлекаясь в интеллектуальную игру, становится сопричастен к «строительству» произведения, поиску скрытого повествования, мерцающего сквозь привычную сюжетную канву.

Тропы, по которым направляет нас автор, подводят к конечному пункту — к разгадке тайны творчества Набокова, неочевидным формулам в поэтике его произведений. Поиску разгадки набоковской «поэтики сокрытия» (с. 43) посвящена каждая глава «Тайнописи».

В первой главе «Но на что эту живую воду употребить» Воронина рассматривает черновую редакцию финала «Камеры обскура». В отвергнутом черновике показана альтернативная история, сложенная из штампов авантюрного романа: «смерть героя замыкается на ожидаемый читателем мотив мести» (с. 58). Кречмар, ведомый ревностью, жестоко убивает Магду. Но почему же Набоков кардинально изменил финал, допустив гибель главного героя? Как черновая рукопись поможет читателю увидеть потаенный смысл? Воронина, детально изучив первую редакцию, показывает, что в отринутом Набоковым финале драматизированы отчаяние Кречмара, его одиночество, подтолкнувшее к мести. Действительно, сюжет, где ненависть и ревность разрушают любовь, получает размах шекспировской трагедии, аллюзиями на которые богат черновик. Однако отсылки к Шекспиру в «Камере обскура» приобретают пародийный характер, выворачивая наизнанку сюжет о мести: «…для читателя указание на мавра, задушившего Дездемону, оказывается не только комической разрядкой, но и прогнозом: убийство должно совершиться, и скорее всего, будет убит невиновный» (с. 89). Набоков постепенно подводит читателя к мысли о том, что жертва и палач поменяются местами. На стыке двух финалов высвечивается оригинальный замысел — в окончательной редакции Набоков меняет прямое цитирование на трюк с подрывом читательских ожиданий: «как и в «Отелло», в результате убийства из ревности погибает тот, кого было бессмысленно ревновать» (с. 91). Жертвой роковой страсти и духовной слепоты оказывается Кречмар.

Противопоставление «зрячести» и духовной слепоты героя, обывательской реальности и реальности надмирной — ведущий лейтмотив «Камеры обскура». Воронина отмечает, что Кречмар теряет зрение, совершая ошибки и причиняя боль другим, а его физическая слепота не что иное, как расплата за слепоту нравственную. В окончательной редакции смерть героя совпадает с кратким моментом прозрения и осознания
своей жизни. Автор «Тайнописи» полагает, что переход Кречмара в иную реальность, его спасение призывают читателя вспомнить еще один текст, а точнее, эпиграф Л. Толстого к роману «Анна Каренина»: «Мне отмщение, и аз воздам». Набоков, выступающий в роли всевидящего творца, лишает Кречмара права на отмщение, тем самым превращая «Камеру обскура» не в трагедию мести, а в притчу о спасении, где герою «позволено сделать шаг к исцелению души и к новой жизни по ту сторону романного горизонта» (с. 84). Воронина, исследуя черновые рукописи, открыла читателю потаенный сюжетный ход, благодаря которому история Кречмара приобрела трагическую тональность.

Вторая глава «Упоение гальки» стоит особняком в художественном целом книги. В этой главе Воронина предлагает читателю подумать над загадкой присутствия Веры Набоковой и в письмах, и в художественных произведениях Набокова. В то же время автор «Тайнописи» выдвигает довольно интересную гипотезу: в письмах к Вере созревает мысль писателя о способах преодоления конечности бытия, о возможностях достичь «надмирных рубежей», поборов «тиранию времени» (с. 135). Безусловно, идея о надмирном существовании пронизывает многие произведения писателя. Темы спасения, транс­цендентной реальности, выходящей за пределы романа, по-новому раскрываются в четвертой главе «Спиральные галактики, или Космический «Ход коня»», посвященной роману «Под знаком незаконнорожденных» и рассказу «Ланс». Воронина предлагает воспринимать эти тексты как элементы одной художественной системы Набокова. Но что же их объединяет? Общий исторический и биографический подтекст, связанный с переживаниями Набокова за судьбу сына, а также со страхом из-за приближающейся катастрофы — Второй мировой войны. Помимо этого, автор усматривает общий замысел, породнивший произведения: переход героев из удушливой реальности в неизведанное, непостижимое пространство.

Когда я впервые открыла четвертую главу, то обратила внимание на словосочетание «ход коня», пробудившее в моей памяти ассоциации с шахматными задачами, которые любил сочинять Набоков, время от времени разыгрывая их в структуре художественных произведений. Но эта догадка лишь отчасти оказалась верной. Воронина указывает на дополнительный подтекст, который вновь разрушает наше первичное ожидание. На момент создания произведений Набоков был вдохновлен концепцией «хода коня» Виктора Шкловского, согласно которой «условность искусства напоминает странность, заложенную в движении шахматной фигуры» (с. 408). Повествование в двух произведениях выстраивается по аналогии с концепцией «хода коня», иными словами, главные герои отказываются идти по проторенной дороге обывателей, выбирая «изломанные маршруты» (с. 409).

Философ Адам Круг в романе «Под знаком незаконнорожденных», подавленный тиранией Падука, а также смертью любимого существа, оказывается в безвыходной ситуации. Однако Набоков, как проницательно замечает Воронина, готовит своего персонажа к иному существованию: образ лужицы, замеченной Кругом у окон больницы, настойчиво повторяется в романе, намекая на существование другой, «благополучной реальности», противоположной мрачной темнице Падука. Набоков не просто воплощает идею о смерти как о спасении, но и придает космический масштаб жизни героя, «его страданию и самопожертвованию» (с. 427).

Ланс из одноименного рассказа так же, как и Круг, покидает земные пределы, но возвращается домой из космического путешествия. Как осуществляется «ход коня» в рассказе? Воронина обращает внимание на средневековый подтекст, роман Кретьена де Труа «Ланселот, или Рыцарь телеги», благодаря которому путешествие Ланса превращается в рыцарское приключение. Герой Набокова повторяет путешествие Ланселота в страну Горре, «откуда еще никто не приходил обратно» (с. 435). Ланс, подобно рыцарю, путешествует в потусторонней реальности и находит обратную дорогу из нее. Концепция «хода коня» Шкловского, о которой навряд ли бы смог догадаться неискушенный читатель, позволяет увидеть в текстах скрытое повествование, кардинально меняющее их финал.

Аллюзия в названии третьей главы «Странная история мистера Атмана» приглашает читателя к «воспоминанию» небезы­звестной повести Стивенсона о зловещем двойнике доктора Джекила. Название намекает читателю на мотив двойничества, который объединяет третью главу с пятой «Прозорливость маленького человека». Воронина показывает, как рождается эксцентричный Атман на страницах записной книжки Набокова, обретая сходство со своим создателем: у «космического головокружения» Атмана много общего с ощущением «способности вещей потрясать и тревожить нас», присущим самому Набокову (с. 189).

Менее удачливый Тимофей Павлович, главный герой романа «Пнин», также выполняет функцию двойника, деформированного отражения своего создателя. Правда, в отличие от Атмана, он всеми силами пытается отстоять свое право на индивидуальность. Воронина обращает внимание на то, что противоборство героя и повествователя разыгрывается по хрестоматийному сюжету русской литературы — «противостояние «маленького человека» власть предержащим и силам судьбы» (с. 444). Роман испещрен аллюзиями на произведения таких русских классиков, как Гоголь, Пушкин, Достоевский, иными словами, на те страницы русской поэзии и прозы, о которых «Набоков, подобно своему персонажу, читал лекции в Уэллсли, Гарварде и Корнеле» (с. 445). Однако это лишь одна из тропок, по которой может пойти читатель, разгадывая загадки творчества Набокова в третьей и пятой главах «Тайнописи».

В названии книги Ворониной «Тайнопись: Набоков. Архив. Подтекст» объединены пространство, по которому следует авторская мысль, — черновые рукописи и мерцающие сквозь них подтексты — и метод — анализ, сопоставление оригинала и черновика, знакомого текста и отвергнутой маргиналии. На страницах книги читатель сталкивается не только с загадками творчества Набокова, но и с ключами, которые открывают двери к потаенным смыслам романов писателя. Книга «Тайнопись: Набоков. Архив. Подтекст» будет интересна как специалистам, так и ценителям творчества Набокова.