О пользе спорных идей
Витторе Бранка, Боккаччо средневековый. Составитель Р. И. Хлодовский, М., «Радуга», 1983, 400 с. Перевод с итальянского.
Книга «Боккаччо средневековый» Витторе Бранки принесла в свое время итальянскому ученому мировую известность и составила важный этап в развитии зарубежной медиевистики. Она была впервые опубликована почти тридцать лет назад, в 1956 году, но споры вокруг нее не утихли и сегодня. В своих исходных посылках и выводах В. Бранка опирается на достижения «бунта медиевистов» (Й. Хейзинги, Э. Курциуса, Э. Жильсона, Л. Февра и др.), благодаря которому был развеян устойчивый миф о «мраке» средних веков и «ярком свете» пришедшего ему на смену Возрождения – миф, восходящий к гуманистической концепции истории Петрарки, подхваченный историографией просветительской эпохи и воспринятый как незыблемая истина позитивистской наукой второй половины XIX века. «Бунт медиевистов» помог как бы заново открыть сокровища средневековой культуры.
Пафос книги В. Бранки, заявленный уже в ее откровенно и намеренно полемичном заглавии, направлен против тех расхожих и весьма живучих историко-культурных шаблонов, которые заставляли поколения филологов видеть в «Декамероне» лишь пресловутое «ренессансное торжество плоти» и человеческих страстей, противопоставляя его религиозному аскетизму и трансцендентности средневековья. Работы В. Бранки, составившие книгу, утверждают, прежде всего, высочайшую эстетическую и, главное, духовную ценность шедевра флорентийского писателя. Этот центральный тезис ученого вырастает из анализа богатейшего материала: напомним, что славу В. Бранке принесли не только литературоведческие сочинения, но и сенсационные текстологические открытия – им разыскана считавшаяся безвозвратно утерянной вторая «Центурия» А. Полициано и, Что особенно важно в данном случае, опознан и опубликован с обширным научным аппаратом единственный известный нам автограф «Декамерона», проливший новый и неожиданный свет на взгляды стареющего Боккаччо.
Советское издание «Боккаччо средневекового» выпущено на основе четвертого итальянского издания с прибавлением двух неопубликованных в то время статей В. Бранки, рукописи которых были предоставлены самим автором. Объединение в рамках одной книги работ, написанных в разные годы, позволяет показать всю сложность и неоднозначность трактовки «Декамерона» итальянским ученым, который, с одной стороны, тесно связывает его со средневековыми традициями, а с другой – демонстрирует преломление этих традиций, переосмысление их в произведении, открывшем, по его словам, «новые горизонты» для всей последующей европейской прозы. В. Бранка пишет и об идеологическом родстве Боккаччо и его «главной книги» с поднимающимся экономически и политически купечеством, и о предгуманистических мотивах в творчестве писателя, и о его отношениях с Петраркой, далеких от привычного представления об «ученической» роли создателя «Декамерона». Однако концепция «средневекового Боккаччо» оказывается у него все же наиболее цель-Ной и логичной, и это закономерно. В советской критике уже достаточно говорилось о том, что «реабилитация» средних веков «бунтующими медиевистами» привела в конечном счете к другому крену – «медиевизации» Возрождения, не только к стиранию границы между двумя эпохами, но и к отрицанию культурной самостоятельности и самоценности Ренессанса. Поэтому естественно, что В. Бранка, справедливо протестуя против идеи о двусмысленно земном Боккаччо, помещает «Декамерон», несмотря на все оговорки, в контекст позднего средневековья.
Такая позиция, помимо соответствия итальянской историко-литературной традиции, начинающей Возрождение по крайней мере с XV века, обладает определенными достоинствами. Она позволяет еще раз отметить преемственность двух великих эпох, дает возможность, к примеру, сблизить мировоззренческие принципы Боккаччо и боготворимого им Данте, придать внутреннюю завершенность творческой биографии писателя, сняв с него обвинение в «возврате к средневековой идеологии» в памфлете «Корбаччо». Однако в целом эта позиция не только не исчерпывает содержания «Декамерона» (что признает и сам В. Бранка), но и вступает с ним в прямое противоречие.
«Декамерон» – явление в литературе в своем роде исключительное. Становление новой идеологии, морали, этики, происходящее прямо на глазах у его читателей, неразрывно слито с выработкой новой художественной формы и, как показано в исследовании Р. Хлодовского1, проявляется прежде всего через формальные структуры. Поэтому заслуживает внимания стремление В. Бранки рассматривать книгу новелл Боккаччо как единство, упорядоченное на всех уровнях. Поиск «подводного течения», направляющего ход повествования от новеллы к новелле и ото дня ко дню, приводит ученого к выводу о «восходящем» развитии сборника от примера величайшего греха (новелла I, 1 о сере Чаппеллетто) к примеру, высочайшей добродетели (новелла X, 10 о Гризельде). Таким образом, целостность «Декамерона» понимается В. Бранкой как единство его религиозно-нравственной основы, то есть знаменитой «готической вертикали», которую исследователь обнаруживает в «комедии человека» Боккаччо по аналогии с «Божественной комедией» Данте. По глубине идейного наполнения и грандиозности замысла «Декамерон» поднимается тем самым до высоты дантовских космических аллегорий, а внешне фривольные его рассказы наполняются самым серьезным моральным смыслом. В силу этого они необходимо трактуются В. Бранкой как «притчи» и «примеры- поучения». Однако такой подход влечет за собой разрушение формальной целостности «Декамерона»: из анализа у В. Бранки выпадает «рама», в особенности, содержащиеся в ней прямые обращения автора к читателю. Наличие жесткого нравственного стержня, вводя книгу Боккаччо в систему мировоззренческих и эстетических норм средневековья, уничтожает потребность в том развернутом и сложно организованном обрамлении, в которое заключил свои новеллы писатель. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить «Декамерон» с его предшественниками. Ни чрезвычайно популярные в средние века сборники «примеров», ни так называемые «шестодневы», или «гексамероны», ни первые собрания новелл типа «Новеллино» не знали разработанной «рамы», ограничиваясь в лучшем случае самым общим обозначением ситуации рассказывания. Их организующей силой выступала единая для всех христиан надличностная система религиозных представлений. Строение «Гексамерона» св. Амвросия, с которым часто сопоставляют книгу Боккаччо, задано «извне» – библейскими шестью днями творения, «Золотой легенды» Иакова Ворагинского – церковным календарем, то есть ритмом жизни каждого прихожанина. В «Декамероне» дело обстоит совершенно по-иному. В идеальной картине нового общества и новой культуры, творимой Боккаччо в его «раме», центральное место занимает уже не бог, но искусство слова, поэзия в широком смысле – та божественная поэзия, которую Боккаччо в «Жизни Данте» и затем в трактате «Генеалогия языческих богов» приравняет к теологии и даже поставит выше ее: «…Теология – это поэзия, воспевающая Бога» 2. Позитивная программа «Декамерона» имеет подчеркнуто светский характер и, что не менее важно, основывается, по сути своей, на утверждении высшей ценности человека-творца Поэзия становится главным достижением и мерой культуры именно потому, что она, как и любовь, вторая опора провозглашаемого Боккаччо нового миропорядка, освобождает в человеке творческую, свободную личность; причастность к поэзии позволяет кружку рассказчиков так организовать свое бытие, чтобы на новых началах восстановить уничтоженные чумой социальные и нравственные ориентиры и вернуться без страха в пораженную бедствием Флоренцию.
Адресуя свою книгу «прелестным дамам», к тому же влюбленным («…Я намерен сообщить на помощь и развлечение любящих (ибо остальные удовлетворяются иглой, веретеном и мотовилом) сто новелл…»), Боккаччо располагает ее художественный мир всецело «по эту сторону» добра и зла. Поэтому так интересны и важны суждения В. Бранки о предельной исторической достоверности «Декамерона», в которой он видит одно из свидетельств новаторства его создателя. Как показано в исследовании, Боккаччо первым из европейских писателей бесстрашно вводит в повествовательную ткань фигуры своих современников, насыщает ее множеством конкретных и точных деталей окружающей его действительности, осовременивая таким образом и традиционные сюжеты, и самый язык произведения. Во многом благодаря присутствию в «Декамероне» того идеологического и эстетического измерения, которое В. Бранка называет «купеческой эпопеей» и которое сделало книгу бестселлером в среде третьего сословия, «Боккаччо своим шедевром гениально определил тис новой реалистической прозы» 3.
Наблюдения В. Бранки, основанные как всегда на широком фактическом материале, по своему значению гораздо шире сделанного им в главе «Новые горизонты в прозе» вывода о том, что реализм Боккаччо тождествен аллегорической, притчевой «правдивости» – в смысле соответствия рассказанной истории высшей, трансцендентной правде бытия. Заслуга писателя не в формальном наполнении «архитектоники «Декамерона», опирающейся на основные идеи средневекового виде´ния» (В. Бранка целиком относит «Божественную комедию» к жанру видения. – И. С), содержанием современной ему городской жизни, не в воплощении этих идей в фигурах, «о ком живет молва» (стр. 191), но в последовательной трансформации, переосмыслении средневековой теоцентрической модели мира в пользу гуманистической, организованной вокруг самоценной личности, идеологии. Высказанная В. Бранкой мысль об исторической достоверности «главной книги» Боккаччо по существу подводит к пониманию ее новой, возрожденческой природы: если и возможно отыскать в ней «готическую вертикаль» Дантовой «Комедии», то лишь как объект художественного отталкивания, преодоления, в виде расположенной в сугубо «посюстороннем» пространстве и времени «исторической горизонтали».
Эта проблематика в «Боккаччо средневековом» тесно связана с определением жанровой специфики «Декамерона». Оговаривая, что «самые авторитетные трактаты – начиная с эпохи классической латыни и кончая латинской литературой Средневековья – делили всю литературу на «жанры» и скрупулезно определяли для каждого из них перечень обязательных признаков, то есть форму, предмет изображения и персонажей в их неукоснительном единстве» (стр. 102), В. Бранка доказывает, что книга Боккаччо в целом выходит за рамки какой-либо одной жанровой традиции и представляет собой своеобразный «свод средневековой прозы» (стр. 191).
Открытость для всех литературных влияний, способность контаминировать в произведении самые различные образцы, доходящую порой до изощренного плагиата, ученый считает определяющими чертами творчества Боккаччо, который, по мнению В. Бранки, не только вводит в свой текст «цитаты» из многообразных в жанровом отношении сочинений, не только широко использует местные наречия и диалекты, но и впервые в истории мировой литературы обращает внимание на социальное расслоение языка. Эта мысль представляется одной из наиболее плодотворных в «Боккаччо средневековом». Она позволяет прояснить как общий, «мировоззренческий» принцип построения боккаччиевской прозы, так и ее стилистику, ритмическую организацию, связь с рекомендациями средневековых риторик и т. д. Правда, она дает В. Бранке возможность не останавливаться специально на соотношении «Декамерона» с предновеллистической традицией средних веков, что, на наш взгляд, вряд ли правомерно. Но, с другой стороны, мысль о социальном расслоении языка, как и мысль об историческом измерении книги Боккаччо, влечет за собой, в конечном счете, более глубокое понимание ее принадлежности уже не к средневековой словесности, но к новой, ренессансной литературе.
«Цитация» в «Декамероне» потому и возможна, что с ее помощью создается художественное единство, скрепляемое одной и принципиально новой силой – творческой волей автора. В. Бранка справедливо считает Боккаччо родоначальником приема литературной иронии и самоиронии. Но ведь подобная ирония, весьма далеко отстоящая от стихии средневекового комизма, предполагает наличие в произведении индивидуального начала, авторского взгляда на мир, несовместимого, с «единой нравственной основой» в том смысле, в каком ее понимает итальянский литературовед. Ирония в «Декамероне» – это выражение той эстетической рефлексии, которая стала одной из важнейших предпосылок – и симптомов – зарождения и развития национальных литератур на народном языке.
На наш взгляд, именно здесь заложена главная причина того, что концепция «средневекового Боккаччо» оказывается ограниченной. По существу она предполагает отрицание качественного различия между ренессансной литературой на вольгаре и средневековой словесностью. К примеру, для В. Бранки принадлежность «Декамерона» к эстетическому пространству средних веков лишний раз подтверждается тем, что такой незаурядный знаток античности, как Боккаччо, практически избегает в нем непосредственной опоры на древних авторов, предпочитая, даже если речь идет об античных сюжетах (кроме двух случаев), их средневековые обработки. Включение боккаччиевской книги в систему средневекового мировоззрения предполагает отождествление, вольное или невольное, Ренессанса и «возрождения классической древности». Тем самым от Ренессанса отсекается та важнейшая линия его социального и культурного развития, которая связана со становлением национального самосознания и выражением которой стала литература на народном языке. Отчасти презираемая гуманистами за доступность необразованной черни, но и влияющая подспудно на их творчество, она оказалась для последующих веков главной ценностью в словесном наследии эпохи. Подобно «Дон Кихоту», выросшему из рыцарских романов, или «Гаргантюа и Пантагрюэлю», родившемуся из народных книг о великанах, «Декамерон», восприняв богатые традиции средневековой прозы, перевернул вековые представления о человеке и власти произнесенного им слова, став первым прозаическим шедевром литературы Нового времени.
Поэтому столь убедительно и интересно звучат те мысли В. Бранки, которые прямо или косвенно подтверждают возрожденческий характер книги Боккаччо. По той же причине издание «Боккаччо средневекового» в нашей стране не просто дань уважения общепризнанным заслугам итальянского ученого, но и научное событие. Издание это подготовлено в целом на довольно высоком уровне; его отличает тщательная работа переводчиков (требовавшая подчас подлинной изобретательности, как при переводе стихов или жаргонизмов) и добротный комментарий. Недоумение вызывает только одно обстоятельство – отсутствие в книге полновесного, подробного предисловия. Конечно, отчасти этот пробел восполняет содержательное предисловие, написанное самим В. Бранкой специально для русского издания, а также уместившаяся на трех страницах заметка об ученом и его исследовании С. Прокоповича, однако полностью заменить его они не в силах. Как нам кажется, предисловие могло бы существенно обогатить книгу, соотнеся «Боккаччо средневекового» с традициями и современным положением советской историко-литературной науки, яснее показав как спорность, так и безусловную объективную ценность исследования В. Бранки, которое изобилием фактического материала и свежими, оригинальными идеями расширяет наше представление о великом писателе Возрождения.
- Р. И. Хлодовский, Декамерон. Поэтика и стиль, М., «Наука», 1982. Рецензию на эту книгу см.: «Вопросы литературы», 1983, N 5.[↩]
- Джованни Боккаччо, Малые произведения, Л., «Художественная литература», 1975, с. 555.[↩]
- В. Бранка, Суждение об итальянском Ренессансе от Петрарки до Полициано. – «Иностранная литература», 1979, N 7, с. 220.[↩]