О плохих стихах и хороших пародиях

– Сколько за 60 лет было напечатано плохих стихов?

– Столько же, сколько хороших пародий.

(Из телепередачи «Вокруг смеха».)

Полемический отклик Я. Белинского на мою статью «Плоды изнурения», вообще-то говоря, не требует ответа. В конце концов, пусть читатели сами решают, кто из нас прав. Тем более, что я вовсе не претендую на всю полноту обладания истиной.

И все-таки я решил ответить. Главным образом потому, что статья вызвала довольно много читательских откликов. И многие возражения читателей статьи, многие их претензии и недоумения, обращенные ко мне, совпадают с теми, которые высказывает в своей заметке Я. Белинский.

Я не стану спорить с Я. Белинским по поводу оценки его стихотворения «Ночь», которое он называет просто «шуткой». Даже если это и так, нельзя не признать, что шутка эта весьма ненова. Как я уже отмечал, истинным автором этой шутки был В. Соловьев, который иронизировал над вычурными метафорами такого рода чуть ли не за сто лет до Я. Белинского. (Если быть скрупулезно точным – в 1895 году.)

Не стану заниматься я и опровержением (стараюсь выбрать слово поделикатнее) неточностей, которыми изобилует заметка Я. Белинского. Так, например, пародию А. Архангельского на Есенина я вовсе не зачисляю в «разряд шедевров», как пишет Я. Белинский. Наоборот, приводя эту пародию, я говорю, что «даже изысканный, тонкий Архангельский часто бывал грубоват» (стр. 118). Пародию А. Иванова на Екатерину Шевелеву я не только не «отвергаю начисто», как утверждает мой оппонент, но даже отношу к числу безусловных удач пародиста¹.

Не стану я также растолковывать, с какой целью в моей статье приводятся цитаты из Мопассана и Стендаля. Кто повял, с какой целью они там приводятся, тому этого объяснять не надо, а кто не смог или не захотел это понять, – ну что ж, это, как говорится, его проблемы, его трудности.

Я остановлюсь лишь на некоторых общих претензиях Я. Белинского к позиции, выраженной в моей статье. В основном на тех, которые совпадают с претензиями, высказанными в других читательских откликах.

Главная из этих претензий состоит в том, что своей статьей я якобы сужаю границы жанра литературной пародии, пытаюсь жестко регламентировать, что «дозволено» пародисту, а что «не дозволено». Особенно резким нападкам подвергается мое, как мне казалось, бесспорное н даже банальное утверждение, что далеко не на каждого стихотворца можно сочинить пародию. «…Помилуйте, – восклицает по этому поводу Я. Белинский, – кто же такое и когда установил? Какая такая инстанция утверждает список поэтов, имеющих право быть пародируемыми? Уж не у Б. Сарнова ли каждый раз должен испрашивать пародист разрешения к просить ответа на вопрос, кого числить в достойных пародии поэтах, а кого – нет».

У Б. Сарнова спрашивать разрешения на этот счет, разумеется, не надо. Так же как и вообще у кого бы то ни было. Спрашивать разрешения художник вообще ни у кого не должен. Спрашивать ему надлежит только у самого себя. А вот судить о том, что у него получилось, – это уже прерогатива читателя. Ну и, разумеется, критика. С той только разницей, что читателю нет решительно никакого дела до того, почему у писателя что-то там не получилось. А критик обязан в этом разобраться. Что я по мере сил и пытался сделать.

Вот, например, я в своей статье говорил о том, какую роль стал играть у современных пародистов, в частности у А. Иванова, эпиграф, взятый из стихов пародируемого автора.

Я. Белинский сделал отсюда вывод, что я вообще против того, чтобы пародист прибегал к этому весьма распространенному пародийному приему:

«Замечательное изобретение А. Иванова», – иронизирует Б. Сарнов. Изобретение? А. Архангельский открывает свою книгу «Поэтические пародии» (М., 1934) пародией на Н. Адуева, предваряя ее эпиграфом».

Но в моей статье неоднократно подчеркивается, что «замечательное изобретение А. Иванова», по поводу которого я действительно иронизирую, заключается в том, что эпиграф у этого пародиста сплошь и рядом становится поводом для сочинения самостоятельного сатирического сюжета, ничего общего не имеющего не только с творчеством пародируемого автора, но даже и с теми строчками, которые были выбраны пародистом в качестве эпиграфа.

Я уж не говорю о тех случаях, когда эпиграфом становится полустрочие, полуфраза, насильственно выдранная из контекста стихотворения. Кто-то даже уже сострил по этому поводу, что если бы А. Иванов вздумал написать пародию на Корнея Чуковского, он взял бы эпиграфом к ней такие строки:

Вдруг из маминой из спальни,

кривоногий и хромой, выбегает…

Предоставляю воображению читателя развернуть соблазнительную ситуацию, таящуюся в этой полуфразе. Кто выбегает? Как оказался в «маминой спальне» этот неведомый «кривоногий и хромой» господин? Чем, наконец, они там с мамой занимались, в ее спальне?

Нет, я вовсе не против эпиграфов. К этому пародийному приему прибегали самые разные пародисты, и весьма давно. Чтобы доказать, что отнюдь не А. Иванов является «изобретателем эпиграфа», вовсе не надо было ссылаться на Архангельского. Можно было вспомнить и более ранние примеры: скажем, эпиграф из Вяч. Иванова, которым предварил свою пародию на этого поэта А. Измайлов: «Томится пол, смеситься алчет с полом…» А вот пример блистательного использования эпиграфа в современной пародии. Автор- Владимир Лифшиц.

1. Как выяснилось, совершенно зря. Хвалил я эту пародию за то, что в ней было метко высмеяно «распространенное и хорошо узнаваемое общественное явление». Но после того, как моя статья была уже опубликована, мне стало известно, что задолго до А. Иванова это общественное явление было уже высмеяно другим сатириком, причем почти в тех же выражениях:

   Наблюдал ночную жизнь я в Ницце –

   Как тебе не стыдно, заграница!..

   Посетил я Пантеон в Париже –

   Колумбарий наш мне как-то ближе.

   (Владлен Бахнов, О чечевице и прочем, М., 1968.)

    

   У А. Иванова так:

   Я была в Женеве, Бонне, Ницце,

   До чего же скучно за границей!

   Целый год томилась я в Париже,

   Мне Перхушково духовно ближе…

   И т. д.

   Пародия В. Бахнова, в отличие от пародии А. Иванова, безымянна. Она направлена не на конкретного поэта, а именно на явление. Но сути дела это, разумеется, не меняет.-[↩]