О каноническом тексте «Войны и мира»

Письмо Н. Гусева и ответ Н. Гудзия продолжают разговор о каноническом тексте «Войны и мира», начатый на страницах журнала «Новый мир». Публикуя эти письма, редакция считает, что обсуждаемые в них вопросы помогут дальнейшему исследованию некоторых сложных проблем текстологии романа Л. Толстого.

1

В N 4 журнала «Новый мир» за прошлый год появилась статья Н. Гудзия «Что считать «каноническим» текстом «Войны и мира»?»

Общее заключение, к которому приходит Н. Гудзий, выражено им в следующих словах: «Пора наконец прямо ответить на вопрос, что же считать окончательным, «каноническим» текстом «Войны и мира». Таким текстом, как вытекает из всего сказанного, необходимо считать текст романа в издании 1873 года, представляющий собой результат последней активной работы Толстого над романом… Это была последняя писательская воля Толстого, отказа от которой документальных и сколько-нибудь достоверных сведений мы не имеем».

Проследим с начала до конца аргументацию Н. Гудзия в защиту этого мнения.

После общих сведений о первом и втором изданиях «Войны и мира», вышедших в 1868 – 1869 годах, Н. Гудзий переходит к вопросу о французском языке в романе Толстого, об «упреках со стороны довольно значительного количества читателей и критиков романа» по поводу обилия в нем французского текста. Он рассматривает критические статьи о «Войне и мире», появившиеся в газетах и журналах во времена печатания романа. Н. Гудзий ссылается на утверждение критика «Русского слова» Варфоломея Зайцева, будто бы Толстой пишет о русских аристократах «на французском языке», приводит выдержки из статей критиков журнала «Книжный вестник» и либеральной газеты «Голос».

Критик «Книжного вестника» упрекал Толстого в том, что его роман «едва ли не на треть написан по-французски»; критик «Голоса» делал Толстому «упрек» за сплошное наполнение французской речью целых десятков страниц сряду, причем Н. Гудзий не отмечает абсурдности этих подсчетов¹.

Приводится суждение В. П. Боткина о французском языке в романе Толстого и «жалобы» графини Блудовой в письме к П. В. Анненкову на то, что в первых главах романа Толстого, печатавшихся в «Русском вестнике» под названием «1805 год», «больше плохого французского языка, чем русского…». «Следовательно, – пишет Н. Гудзий, – против обилия французского языка в «Войне и мире» выступал не только демократический читатель». Но Н. Гудзий забывает, что графиня Блудова принадлежала к славянофильскому направлению, чем и объяснялись в первую очередь ее «жалобы» на обилие французского языка в «Войне и мире».

Вместе с тем Н. Гудзий не упоминает о том, что известные в то время литературные критики Н. Н. Страхов и П. В. Анненков в своих статьях о «Войне и мире» не присоединялись к упрекам автору за «чрезмерное» употребление французского языка в его романе.

Далее Н. Гудзий, оставив критиков 60-х годов, переходит к изложению своей точки зрения на французский язык в «Войне и мире». Он напоминает из статьи Толстого «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» то место, где Толстой допускает, что иногда он мог «больше, чем это было нужно», увлечься «формой выражения того французского склада мысли» светского общества. Приведя эту цитату, Н. Гудзий добавляет: «Таким образом, сам Толстой не отрицал в данном случае известных излишеств в пользовании французским языком, который, как сказано, использован им не только в разговорной речи персонажей романа, но и в цитировании официальных документов и писем, извлеченных из печатных источников. Совершенно очевидно, что такое цитирование было совершенно излишним при передаче того «французского склада мысли», которое характеризовало определенные слои светского русского общества начала XIX века, а также французов и Наполеона».

Следовательно, Н. Гудзий по вопросу о французском языке в «Войне и мире» присоединяется к мнениям критиков 60-х годов. Между тем современные советские литературоведы высказывались по данному вопросу с такой обоснованностью, которая и не снилась ни критикам «Книжного вестника» и «Голоса» с их фальшивыми подсчетами, ни графине Блудовой.

Так, В. Виноградов в замечательной работе «О языке Толстого» пишет: «Французский язык прежде всего представляется Толстому языком красивой фразы и искусственной позы». В подтверждение своего мнения В. Виноградов ссылается на письмо Тургенева к И, П. Борисову от 24 августа 1870 года, где Тургенев писал о Толстом: «Французская фраза ему противна». В. Виноградов вспоминает также первый военный рассказ Толстого «Набег», где «пошлым французским фразам» противопоставляется «особенная и высокая черта русской храбрости». Герой рассказа, капитан Хлопов, если бы ему и представился случай «сказать великое слово», не сказал бы его, «во-первых, потому, что, сказав великое слово, он боялся бы этим самым испортить великое дело, а во-вторых, потому, что, когда человек чувствует в себе силы сделать великое дело, какое бы то ни было слово не нужно» ².

Что касается цитирования Толстым в подлинниках «документов и писем, извлеченных из печатных источников», которое Н. Гудзий считает «совершенно излишним», то вот что писал об использовании Толстым в своем романе официальных документов и писем А. Сабуров в статье «Об историзме романа «Война и мир»:

«Документ, будучи сам по себе внехудожественной деталью повествования, приобретает в контексте «Войны и мира» художественную функцию. Средствами, которыми Толстой достигает этого, являются в «Войне и мире» прямая или скрытая интерпретация автора, контраст документа и действительности и т. п. Художественным контекстом Толстой нередко снимает покровы условности и лжи, внесенные в историческую трактовку абстрактным использованием документа. Благодаря контексту в документе может быть показан тот внутренний смысл, который скрыт в официальной его трактовке… Так письма Александра и Наполеона перед началом войны 1812 года и особенно письма Наполеона к Кутузову из Москвы, утрачивая свою прямую деловую функцию, присущую дипломатическому документу как таковому, приобретают характер самого бесстыдного надругательства над принципами морали и гуманизма» ³.

Понятно, для того, чтобы вскрыть ложь официальных документов и писем. Толстой должен был цитировать их не в переводе, который, по образному выражению Толстого, является только «изнанкой ковра», а непременно в подлинниках.

Как известно, текст «Войны и мира» в издании 1873 года отличается от текста первого и второго изданий, вышедших в 1868 – 1869 годах, следующими особенностями: 1) в тексте сделано много авторских исправлений; 2) французские фразы, за немногими исключениями, даются только в русском переводе, причем многие переводы заново сделаны Толстым, и все переводы из подстрочных примечаний перенесены в текст; 3) из историко-философских рассуждений некоторые перенесены из текста романа в приложение, большинство же совсем исключено; 4) военно-исторические рассуждения автора выделены в особые небольшие статьи, перенумерованные цифрами 1 – 19 и перенесенные в приложение к основному тексту; 5) все произведение было поделено не на шесть томов, как в первом и во втором изданиях, а на четыре тома.

Из перечисленных здесь особенностей совершенно бесспорными представляются сделанные Толстым исправления текста. Эти исправления носили не только стилистический (как утверждает Н. Гудзий), но и существенный смысловой характер.

31 мая 1873 года Толстой уведомлял Н. Н. Страхова, что в тексте «Войны’ И мира» он «кое-что выкидывал плохое». Так, из главы о пожаре Москвы (часть третья пятого тома по изданиям 1868 – 1869 годов) взятая в скобки фраза «Не разрушить, не сжечь пустые дома не в духе русского народа» заменена фразой, также взятой в скобки: «Большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть»; в главе, описывающей въезд Наполеона в Москву, выпущена фраза: «Всякий русский человек, глядя на Москву, чувствует, что она мать; всякий иностранец, глядя на нее и не зная ее материнского значения, должен чувствовать женственный характер этого города, и Наполеон чувствовал это».

В четвертом, пятом и шестом томах первого и второго изданий 1868- 1869 годов, соответствующих третьему и четвертому томам издания 1886 года и всех последующих, каждая из семи частей романа начиналась с одной или двух глав теоретического введения, которым Толстой придавал существенное значение.

В черновой редакции Эпилога Толстой писал, что рассуждения эти вызывались неправильными представлениями о войне 1812 года, которые он считал нужным опровергнуть. «…Невольно, – писал Толстой, – я почувствовал необходимость доказывать то, что я говорил, и высказывать те взгляды, на основании которых я писал… Если бы не было этих рассуждений, не было бы и описаний».

В издании 1873 года все семь философских вступлений были изъяты; сохранены были только философские рассуждения, входившие в состав первой и второй частей Эпилога. В издании 1873 года они были помещены в приложении и получили название «Вопросы истории».

Н. Гудзий пытается определить причины изъятия из издания 1873 года философских вступлений к художественным текстам каждой части романа. Он говорит: «Исключению подверглись, начиная с четвертого тома, наиболее сложные и порой спорные философские главы или части их». Он указывает эти исключенные места, сопровождая свои указания кратким изложением содержания этих мест, имеющим целью подтверждение его мнения о причинах изъятия этих глав или частей их. Рассмотрим за неимением места лишь некоторые из этих изложений.

Н. Гудзий указывает на первую главу третьей части четвертого тома шеститомных изданий (или первую главу первой части третьего тома в четырехтомных изданиях), «в которой идет речь о начавшейся в 1812 году войне как о противном человеческому разуму и человеческой природе событии, сопровождающемся бесчисленными злодеяниями, каких до тех пор не знала история человечества…». Это изложение неточно. Вот что в указанной главе говорит Толстой: «Двенадцатого июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний…» и т. д.

Толстой, следовательно, не говорит исключительно о войне 1812 года, а о войне вообще, и говорит то же самое, что он говорил в очерке «Севастополь в мае» и что говорит Андрей Болконский в беседе с Безуховым накануне Бородинского сражения («Что такое война, что нужно для успеха в военном деле…» и т.

1. По подсчету А. Чичерина {«Возникновение романа-эпопеи», М. 1958, стр. 186), «французский текст едва составляет две сотых всего объема романа».[↩]
2. »Литературное наследство», т. 35 – 36, М. 1939, стр. 150.  [↩]
3. А. Сабуров, Об историзме романа «Война и мир», «Вопросы литературы», 1958, N 9, стр. 46 – 47.[↩]