№1, 1962/На темы современности

О берегах далеких и близких

Я работаю радистом на небольшом пароходике с теплым названием «Южный». Ходим мы с грузами между портами Азово-Черноморского бассейна. В прошлом году команде нашего судна присвоили звание экипажа коммунистического труда. Вот уже пять лет как я учусь заочно в Литературном институте. Такое «совмещение профессий» заставляет пристально следить за жизнью литературы непосредственно в читательской среде. За это я время накопились наблюдения, пусть частные, но чем-то интересные: как читают, что говорят о прочитанном окружающие меня люди, с каких позиций подходят к литературе и что берут у нее…

Записки были уже готовы, когда прямо по курсу новые берега открыл XXII съезд партии. И конечно же, у нас в экипаже, как и повсюду, он стал главным событием, таким, о котором говорили больше, чем о своих личных делах. Собственно, это и были беседы о личном – о самом важном, о нашем настоящем и будущем.

О коммунистическом обществе, о человеке этого общества мы говорили и раньше. Но в эти дни чаще, чем прежде, люди невольно связывали разговор о литературе с теми процессами и задачами, которые возникают перед каждым в связи с Программой. Ведь для большинства читателей произведения художественной литературы – это своеобразные лоции с описанием таких подробностей жизни, знание которых помогает в пути с ранних лет до того последнего плавания, из которого не возвращаются.

О БОЯХ, В КОТОРЫХ Я НЕ УЧАСТВОВАЛ

1. Кто нам открывает глаза

«Солнце никогда не всходит и не заходит, это земля вращается вокруг своей оси», – так, помнится, начинал свои лекции по астрономии преподаватель мореходки, где я учился. Слова опрокидывали житейское представление и потому, вероятно, прозвучали как открытие. Это «открытие» я принял умом. А есть истины, которые принимаешь не только умом, но и сердцем, – они оставляют глубокий след в душе.

В детстве, когда приходилось играть в войну, вся ватага ребят делилась на «наших» и «немцев» или белых и красных – в зависимости от того, какой фильм мы только что посмотрели. Самое большое впечатление оставил, конечно, «Чапаев». Правда, в десятом классе, когда мы проходили «Тихий Дон», я уже знал, что в образе Григория Мелехова писатель показал трагическую судьбу честного и умного человека, оторвавшегося от народа.

В шестнадцать лет мне было известно, что правда борьбы сложнее, но первое впечатление как бы мешало понять это. Впервые и по-настоящему основательно мой юношеский идеализм был разрушен, когда я читал повесть П. Нилина «Жестокость».

«Открытия» начались сразу же – во второй главе. Венька ненавидит, органически не переносит своего сослуживца по уголовному розыску Иосифа Голубчика и искренне жалеет пятнадцатилетнего Зубка из банды колчаковского офицера Клочкова.

Венька весь в этих двух противоположных чувствах. Исходят они у него из глубочайшей внутренней убежденности в гуманном назначении нашей революции. Он непоколебимо убежден, что все умные люди должны стоять за советскую власть, а если почему-либо против – «значит, в их мозгу есть какая-то ошибка». Венька понимает, что Лазарь Баукин, бандит, на груди которого татуировка «Смерть коммунистам», опутан колчаковской пропагандой и случайно оказался во вражеском лагере. Это сильный, активный, но несчастливый человек. Вся тревожная и значительная история Венькиной борьбы за ум и душу Лазаря Баукина утверждает отношение к человеку как ответственное историческое дело. В этой мысли и состояла злободневность повести, она и была тем открытием, которое оставило у меня в душе след.

Это давнее впечатление вспоминается, когда читаешь Программу КПСС. Сейчас много говорят о современности, но, очевидно, и в историческом материале есть такое интересное, что волнует и сегодняшнее поколение читателей. Взять фильм «Баллада о солдате» – о войне, а как современно прозвучал!

И это понятно. Современность в искусстве – это те жгучие, кардинальные вопросы самой жизни, которые сегодня стоят перед читателем, волнуют его каждодневно. И если художественное произведение, написанное на современную тему, волнует не одно поколение людей – значит, художник сумел не только откликнуться на вопросы, актуальность которых все же ограничена задачами текущего дня, но и открыть нечто новое в сфере вечно живых вопросов человековедения. Такие открытия несут в себе заряд вечно интересного.

Программа нашей партии будет волновать многие и многие поколения людей, – настолько велики и общечеловечны задачи, поставленные ею в порядок дня.

2. Безымянные

Тот, кто первым понял величие неизвестного солдата, был безусловно великим поэтом. В подвиге безвестного героя выражается героическая душа уже не отдельного человека, а как бы всей нации. Если человек так забывает себя, что уже не заботится о том, чтобы люди узнали его имя, – значит, он видит перед собой только цель… Это уже высший тип героизма. Об этом я думал, читая рассказ «Федя с наганом» в книге Л. Соболева «Морская душа». И ничего вроде особенного нет в нем! Рассказано, как полк моряков пошел в атаку и как после боя нашли возле вражеского пулемета тело неизвестного, совсем, из другой части, моряка. И вспомнили, как он бежал впереди и «молодое его лицо горело яростным восторгом атаки». Не узнали только фамилии героя. Так он и остался в их памяти под именем «Федя с наганом».

Не прочитать «Федю с наганом» кому-нибудь, не поделиться потрясением я не мог. На судне у нас работает участник обороны Севастополя Владимир Тихонович Маринич; мы зовем его просто Володя, хотя многим из нас он годится в отцы.

На рассказ «Федя с наганом» он реагировал немножко странно:

–…Я читал. Хороший рассказ, но безвестных много было. Вот мой друг Сашка, рулевой. Мы с ним иногда целыми ночами говорили. Тихий парень был. Смерти сильно боялся. Или чувствовал, что его убьют? Всегда на руле стоял, когда катер под обстрелом из бухты выходил. Снаряды рядом с бортом рвутся, а он только побледнеет-побледнеет… Моряки просили иногда командира, чтобы разрешил за него постоять на руле. Командир разрешал, а Сашка не соглашался. Стыдился… Его убило прямым попаданием. Конечно, он ничего особенного не сделал, только погиб. Но об этом только мать его и узнала, у него даже девушки не было. Обо всех и не напишешь…

– А вот послушай, в рассказе «Неотправленная радиограмма» Соболев приводит слова, под которыми подписались все моряки с катера 044: «Будем драться до последнего патрона в последний момент взорвемся».

– Было… На нашем катере тоже такую клятву подписывали. Ты, наверное, видел ее в Музее Черноморского флота. Там и моя подпись есть… Клятву-то мы дали, а после этого еще изобретали, как сейчас рационализаторы. Обоймы к зенитным пулеметам очень мало патронов вмещали, перезаряжать слишком часто приходилось. Мы всей командой думали, как сделать, чтобы очереди длиннее получались, и придумали…

Он помолчал немного и сказал:

– Ты знаешь, женатым легче было. У них хоть дети оставались. А меня иногда такая пронзительная тоска брала. Убьют, и никого на земле после меня не останется.

«Нет, дети всегда остаются, не твои, так твоих товарищей, – подумал я. – И это ты для них и клятву давал и изобретал… Только ты почему-то не говоришь об этом, да и никто из вас, наверно, не скажет».

Он продолжал еще рассказывать, но я уже не слушал его. Я вдруг подумал: вот так люди и должны жить, держась друг за друга, как эти моряки…

После Маринич служил на тральщике «Мина», с которого демобилизовался в 1946 году, а в прошлом году, во время одной из стоянок в Керчи, он навсегда распрощался со своим боевым кораблем.

Мы стояли на палубе, и вдруг кто-то сказал: «Смотрите, горит!» У далекого причала, в малой бухте, где ржавеют отслужившие свое пароходы, – небольшой военный тральщик, весь в клубах черного дыма. В бинокль хорошо было видно, что пожар никто не тушит. На следующий день на палубе появились автогенщики со шлангами и горелками.

– Мой пароход режут, – сказал Маринич, глядя в бинокль, – Это тральщик «Мина», – пояснил он.

«Мину» порезали, она отслужила свое – металл пойдет на мирные нужды.

А где люди, которые всю войну провоевали на этом корабле? Кто знает их – великих гуманистов? Они среди нас. Но часто мы и не замечаем этого. И если бы Федя с наганом остался в живых, он, наверное, был бы таким же незаметным, как и экипаж тральщика «Мина».

ВЫМПЕЛ НА МАЧТЕ

1. Кто поднимает нас на пьедестал

Однажды, когда я учился в десятом классе, меня вызвал директор школы и сказал: «Рабочие подшефного завода подарили нам газовский мотор. Поедешь на станцию, вместе с завхозом получите подарок и привезете в школу».

В товарном складе мы нашли свой груз – небольшой, но очень тяжелый ящик. Подтянуть его к дверям, а потом погрузить на машину показалось нам трудноватой задачей. Пока мы обсуждали, как это лучше всего сделать, К нам подошел рабочий с тележкой. Он поставил тележку вплотную к ящику, мы с завхозом дядей Петей перекантовали ящик в тележку, и через две минуты груз стоял в кузове нашей трехтонки. А грузчик, даже не улыбнувшись на слова благодарности, снова занялся своим делом.

По дороге дядя Петя сказал: «Вот что значит кадровый рабочий. Он никогда не считается…»

Не знаю, то ли потому, что я впервые тогда услыхал слова «кадровый рабочий» и уловил в них какой-то особый, глубокий смысл, то ли еще почему, но случай этот врезался в память, наверное, на всю жизнь. Я вспомнил о нем, прочитав главу «Все за одного» в «Продолжении легенды» А. Кузнецова. В ней рассказывается, как по оплошности Толи раскрылась бадья с бетоном. На выручку тут же приходят девушки-бетонщицы, шофер самосвала Генка, крановщики Саша Гурзий и Ефремович. Работая, они переговариваются, шутят как ни в чем не бывало, будто виновника тут и нет. Такая деликатность очень характерна именно для простой немногословной спайки рабочих. Душевная близость людей одного большого, трудного дела, солидарность, присущая рабочим, – все это и рождает ту совершенно естественную для рабочего человека норму поведения, которая называется взаимной выручкой.

Мне памятно еще одно впечатление…

О морской дружбе я читал в книгах, слышал в песнях. Но, придя на корабль, заметил – никакой морской дружбы нет. Вернее, она была только на берегу, когда мы коллективно ходили в кино. На судне же я видел самую настоящую вражду между машинной и палубной командами. Недоразумения вспыхивали по самым различным поводам. То матросы, скатывая палубу, нальют воду в какой-нибудь агрегат, то мотористы, принимая топливо или масло, загрязнят палубу; бывает, что рулевой плохо держит на курсе, «рыскает», отсюда лишние мили пути, а значит – лишние килограммы топлива, за экономию которого борется машинная команда. Опять скандал. Но через некоторое время я понял, что эта «вражда» не разъединяет, а объединяет экипаж, потому что каждый болеет за свой участок, а все вместе – за один корабль.

О повести А. Кузнецова у нас на судне говорили много. Правда, людей, у которых «жизнь началась» бы только после десятого класса, не нашлось. Поэтому никто не мог вспомнить, когда он впервые узнал, что такое труд, так же, как никто не помнил, когда он начал дышать. Некоторые говорили даже, что такой путь в жизнь типичен для весьма небольшой части молодежи. Но все согласились, что повесть подкупает как раз правдой поведения молодого героя. От панического страха перед «мазутом» через сомнения в правоте своего «подвига» приходит он к ясному сознанию рабочего достоинства. Мне же лично с вчерашними десятиклассниками, «не имеющими опыта», доводилось встречаться. В 1958 – 1959 годах они приходили к нам на судно отрабатывать стаж, правда, совсем не похожие на робкого юношу, описанного Кузнецовым, скорее – излишне самоуверенные. Я не хочу сказать.

что писатель преувеличил страхи своего героя перед сложностью жизни. Просто в моряки идут ребята другого типа.

Об одном из них, мне кажется, интересно бы рассказать подробнее.

Поначалу это был препорядочный задавака и ужасно недисциплинированный матрос. С ним долго возились, чтобы, как говорят моряки, «привести в меридиан».

Цитировать

Смородин, М. О берегах далеких и близких / М. Смородин // Вопросы литературы. - 1962 - №1. - C. 67-82
Копировать