Нужны конкретные исследования

Публикуя статьи Е. Маймина, В. Кожинова и В. Кулешова, журнал продолжает дискуссию о литературной критике ранних славянофилов, начатую в N 5 (статьи А. Янова, С. Покровского, Б. Егорова) и в N 7 (статьи А. Дементьева, А. Иванова, Л. Фризмана). В одном из ближайших номеров обсуждение будет завершено и редакция подведет итоги дискуссии.

Я думаю, что от разговора, начатого на страницах журнала, трудно, да и не обязательно, ожидать каких-либо «окончательных» решений. Для таких решений требуется гораздо больше материала, нежели у нас имеется. Слишком мало мы еще сделали в области изучения славянофильской литературы вообще и еще меньше – в изучении литературного наследия отдельных славянофилов: А. Хомякова, Киреевских, Ю. Самарина и др. А без такого изучения всякие претензии на окончательные и безусловные выводы могут быть не только малополезными, но и в чем-то опасными. Перелистаем библиографический указатель «История русской литературы XIX века», составленный под редакцией К. Муратовой. Мы с трудом отыщем в нем одну-две статьи об А. Хомякове, написанные, в наше время, то есть за последние сорок – пятьдесят лет. Не больше монографических статей и об И. Киреевском. Ю. Самарин даже не включен в указатель. Это очень характерные факты, и в них повинны, разумеется, не составители библиографического справочника. В нашем литературоведении случилось так, что мы, сами того не желая, отдали славянофилов почти в исключительное «владение» дореволюционной науке. Теперь представим себе положение человека, который захотел бы узнать побольше об И. Киреевском, или А. Хомякове, или Ю. Самарине. Он должен был бы поневоле обратиться к дореволюционным источникам, методологическая основа которых нас, естественно, не может удовлетворить.

Мне понятен и близок общий пафос статьи А. Янова, его стремление показать всю сложность и нерешенность проблемы славянофилов. Хотя далеко не со, всеми частными положениями его статьи я готов согласиться. Мне, например, показалась несколько «стилизованной» и заметно односторонней та предыстория славянофильства, которую нарисовал в своей статье А. Янов. Из нее, во всяком случае, выпали многие важные элементы и важные связи. Она никак не учитывает движения общеевропейской мысли и того несомненного влияния, которое оказали на ранних славянофилов немецкая философия (в частности, философия Шеллинга) и немецкая романтическая школа. Картина, нарисованная А. Яновым, не учитывает в нужной мере и чисто русских источников славянофильской мысли: войны 1812 года и связанного с нею роста национального самосознания, отдельных течений внутри декабристов и т. д. и т. п. Строить полную «модель» исторического развития славянофильской мысли, как это пытается автор статьи «Загадка славянофильской критики», в связи с недостаточной изученностью предмета, видимо, тоже еще рано.

Мне понятен не только общий пафос выступления А. Янова, но и пафос суждений о славянофилах – по видимости противоположных – С. Покровского. С. Покровский, а вслед за ним и А. Дементьев явно (и справедливо!) опасаются апологетического разговора о славянофилах, опасаются нездорового, «обывательского» интереса к ним. Это, повторяю, можно понять. Стремление поднять на щит славянофилов действительно выглядело бы как страшный анахронизм, как историческое недоразумение и нелепость. Но, насколько я понял, к этому не призывают ни А. Янов, ни Б. Егоров. Об этом но помышляют ни А. Иванов, ни Л. Фризман. Призыв к критическому изучению славянофилов во всей их сложности и противоречивости законен и ничего общего с апологией не имеет. С. Покровский заканчивает свою статью словами: «Только анализ всех сторон идейной и эстетической позиций славянофилов может дать исторически верную оценку этого сложного явления». Я охотно присоединяюсь к этому выводу. И уверен, что каждый из участников разговора тоже охотно бы присоединился. Но возникает вопрос: всесторонний анализ идейной и эстетической позиции ранних славянофилов – это дело уже решенное или дело, которое всем нам еще предстоит решить? Но может быть, чтобы автор статьи «Мнимая загадка» всерьез полагал, что со славянофилами все ясно, все загадки разгаданы и для науки эта тема – уже пройденный этап!

Наше недостаточное, только поверхностное знакомство со славянофилами сказывается прежде всего в том, что мы воспринимаем их часто как бы скопом, на одно лицо, как шесть дочерей князя Тугоуховского в комедии Грибоедова «Горе от ума». О «западниках» мы давно уже так не говорим и более или менее ясно понимаем разницу между Грановским и Кавелиным, Боткиным и Анненковым. О славянофилах же мы продолжаем сплошь и рядом говорить обобщенно, сами порой не замечая, как обвиняем А. Хомякова цитатою из Н. Данилевского, а И. Киреевского – ссылкою на Константина Леонтьева.

Между тем даже ранние славянофилы очень разные и ни в коей мере не несут друг за друга коллективной ответственности. И. Киреевский, например, в 1844 году не считал себя вполне славянофилом. Он писал А. Хомякову: «…Может быть, вы считаете меня заклятым славянофилом и потому предлагаете мне Москв[итянина]. То на это я должен сказать, что этот славянофильский образ мыслей я разделяю только от части, а другую часть его считаю дальше от себя, чем самые эксцентрические мнения Грановского… ¹

Тремя годами позже, в 1847 году, И. Киреевский в письме «московским друзьям» так говорит о различии во мнениях среди славянофилов: «…Не бесполезно будет, я думаю, выяснить те разногласия, которые находятся в наших мнениях, и пояснить те противоречия, которые доказывают неразвитость нашего внутреннего сознания.

Во-первых, мы называем себя Славянами, и каждый понимает под этим словом различный смысл. Иной видит в славянизме только язык и единоплеменность, другой понимает в нем противоположность Европеизму, третий – стремление к народности, четвертый – стремление к православию. Каждый выдает свое понятие за единство законное и исключает все выходящее из другого начала…

2. Само понятие о народности между нами также совершенно различно. Тот разумеет под этим словом один, так называемый, простой народ; другой ту идею народной особенности, которая выражается в нашей истории; третий – те следы церковного устройства, которые остались в жизни и обычаях нашего народа и пр., и пр. Во всех этих понятиях есть нечто общее, есть и особенное. Принимая это особенное за общее, мы противоречим друг другу и мешаем правильному развитию собственных понятий. К тому же каждое из этих особых понятий противоречит само себе и потому доказывает неразвитость сознания…» ²

У И. Киреевского это не хвала себе и своим «единомышленникам», а критическое самопризнание, и у нас нет оснований ему не доверять. Тем более нет оснований отрицать, что различия во мнениях у славянофилов мы можем и сами заметить, если только внимательно будем читать их работы. И подход к славянофилам только «синтетический», вневременной и внеиндивидуальный нельзя с научной точки зрения признать сколько-нибудь удовлетворительным.

Известно, например, что все без исключения славянофилы не были революционерами и к революции в целом относились отрицательно. Но достаточно ли для нас этого «в целом»? Так ли уж безразличны нам заметные оттенки в их позициях, в их мнениях? А. Хомяков в молодости и в 20-е годы был убежденным консерватором и, посещая собрания К. Рылеева, доказывал там, что из всех революций «самая несправедливая есть революция военная» ³. В то же время А. Кошелев и И. Киреевский выражали самое горячее сочувствие идеям и намерениям декабристов. А. Кошелев в своих «Записках» так писал об этом: «Никогда не забуду одного вечера, проведенного мною, 18-летним юношею, у внучатого моего брата Мих. Мих. Нарышкина; это было в феврале или марте 1825 года. На этом вечере были: Рылеев, кн. Оболенский, Пущин и некоторые другие, впоследствии сосланные в Сибирь. Рылеев читал свои патриотические думы;

1. И. В. Киреевский, Полн. собр. соч., т. II, М. 1911, стр. 233.[↩]
2. Там же, стр. 246 – 247.[↩]
3. См.: В. З. Завитневич, А. С. Хомяков, т. 1, кн. 1, Киев, 1902, стр. 93.[↩]