№9, 1976/Обзоры и рецензии

Новые грани таланта

Franz Fühmann, Zweiundzwanzig Tage Oder die Hälfte des Lebens, Hinstorff Verlag, Rostock, 1973, 228 S.; Franz Fühmann, Erfahrungen und Widersprüche. Versuche über Literatur, Hinstorff Verlag, Rostock, 1975, 222 S.

Франц Фюман – поэт и прозаик, автор переложений эпоса и классики, поэтический переводчик. Две его книги, которые вышли с перерывом в два года в издательстве Хинсторфф в Ростоке, – «Двадцать два дня, или Половина жизни» и «Выводы и противоречия», – знакомят нас с новыми гранями этого большого таланта. Первая книга – путевой дневник, вторая – сборник статей, эссе и выступлений за десять лет, с 1964 по 1974 год. Обе книги внутренне связаны. Не только потому, что некоторые мысли, намеченные в дневнике, развиты в сборнике, например проблематика мифологии и фольклора. Но, прежде всего потому, что сквозь обе книги проходит главная тема – размышления художника о своей ответственности перед историей и искусством, и всепоглощающая страсть – стремление как можно более полно и совершенно выразить все, что его волнует. Исторические, философские, политические, эстетические размышления в обеих книгах проникнуты необычайным лиризмом, любое высказывание о литературе и искусстве звучит как итог глубоко личных раздумий. Здесь все искренне, серьезно, ответственно, написано с верой в то, что читатель согласится следовать за самым сложным ходом мысли писателя, выслушать самое доверительное его признание. Обе книги вводят нас и в творческую биографию, и в творческую лабораторию мастера. Вот что позволяет объединить их и говорить о них вместе.

«Двадцать два дня, или Поло: ша жизни» – книга экспериментальная. Это и традиционный дневник путешествия, и записная книжка писателя. Мимолетные строки содержат точные, несколькими словами охарактеризованные впечатления: подробность ландшафта или быта, своеобразное словечко собеседника, неожиданную деталь. Порой они вырастают до фрагмента будущего рассказа, до наброска философской притчи.

Для литературоведа и критика эти фрагменты прозы представляют несомненный интерес как лабораторные опыты мастера, опыты не только «поставленные», но и прокомментированные. Сквозь всю книгу проходят размышления о трудностях писательского ремесла. Возможности слова исследуются в ней и практически и теоретически. Эта же проблематика пронизывает и эссе, собранные в книге «Выводы и противоречия». Так, например, в «Речи о Георге Маурере», произнесенной в 1972 году в связи с посмертным присуждением поэту литературной премии, Ф. Фюман подробно говорит о заслугах Г. Маурера перед немецким литературным языком.

В дневнике «Двадцать два дня…» путь поисков точного слова реализуется в виртуозных описаниях, где точнейшие эпитеты сочетаются с парадоксальнейшими метафорами. Так описан, например, будапештский рынок. Поисками точного слова порождены не только описания, но и теоретические рассуждения со ссылками на диалектику, логику, в том числе и математическую, психологию, философию. Далеко не все философские, лингвистические и эстетические построения писателя бесспорны, но они – интересны.

Художник владеет такими способами полемики с некоторыми литературными концепциями, которых нет у критика и литературоведа. Вероятно, для Ф. Фюмана не составило бы труда теоретически определить свое отношение к некоторым современным стилистическим приемам. Вместо этого он дает подробнейшее, не упускающее ни одной детали, описание будапештского кафе. Точнейшие подробности и подробнейшая точность доводятся вначале до предела, а потом – до абсурда. Описание это – явная пародия на стилистические принципы «нового романа», не менее убедительная, чем иное теоретическое построение.

В книге «Двадцать два дня…» отражен и творческий путь, и творческие ипостаси автора. Он начинал как поэт и отдал немало сил публицистической поэзии Мы находим на страницах ею дневника размышления о путях современной лирика.

Вот одно из них: «Почти полное исчезновение политической лирики – феномен, который должен был бы вызвать беспокойство. Конечно, на смену ей пришли другие формы, например песни протеста, но это не полное возмещение утраченного. Причина в том, что я знаю о Вьетнаме не больше, чем газета, и поэтому не могу сказать о нем больше, чем уже сказала газета. Нет ничего хуже, чем зарифмованная передовая, – она не приносит никакой пользы правому делу».

Начав как поэт, Ф. Фюман продолжал как прозаик. Его дневник содержит многочисленные характеристики немецкой, венгерской, русской – классической и современной – прозы, собственных прозаических книг. Особенно часто вспоминает он прозу Жан Поля, то сетуя, что этот большой писатель забыт довольно основательно, то сопоставляя его с другими, например с Эрнстом Барлахом, то противопоставляя его произведения – идейно и стилистически – книгам Эрнста Юнгера, то делясь своим желанием закончить незавершенный роман Жан Поля «Комета». Интерес Ф. Фюмана к Жан Полю неслучаен и показывает, как чуток художник к тому, что происходит в отечественной литературе. Творчество Жан Поля сейчас перевивает в ней своеобразный ренессанс. В этой связи достаточно назвать исследование В. Хариха «Революционное творчество Жан Поля. Опыт истолкования его героических романов» и художественную биографию Гюнтера де Бройна «Жизнь Жан Поля Фридриха Рихтера».

Автор книги «Двадцать два дня…» отдает много сил и времени переводу поэтов социалистических стран. Особенно упорно и успешно переводит он венгерских поэтов. И дневник его полон раздумий об истории этой страны и истории ее литературы, об особенностях ее языка и своеобразии ее культуры. Для тех, кто занимается теорией и практикой перевода, многие страницы этой книги – неоценимое свидетельство того, как глубок и широк должен быть контекст ассоциаций переводчика. Из отдельных высказываний вырастают общие выводы о задачах и путях поэтического перевода. Все они опираются на многолетний опыт, на самокритические, порой безжалостно самокритические, оценки собственных переводов. Говоря о вкладе в социалистическую культуру поэтов-переводчиков стран социалистического лагеря, Ф. Фюман, отнюдь не склонный к громким словам, с оправданной гордостью пишет: «Мы поднимали целину».

Итак, размышления о возможностях слова, о поэзии, о прозе, о переводах. Но это не все. Ф. Фюман ранее пересказал для юного читателя древнегреческий и германский эпос, немецкие народные сказки, шекспировские пьесы. Это породило его обостренный интерес к проблемам мифологии и фольклора. Они занимают Ф. Фюмана не только как теоретическая основа для собственных работ, но и потому, что он знает, какое место в современной эстетической мысли принадлежит мифологии и фольклору в их связи с историей, этнографией, философией. Этой проблематике посвящены многие страницы книги «Двадцать два дня…». Однако там они были лишь разведкой темы и послужили заготовкой для большого эссе «Мифический элемент в литературе» – центральной работы в книге «Выводы и противоречия». Ф. Фюман не обещает готовых истин – он стремится обратить внимание на вопросы, для него самого не во всем и не до конца решенные, вовлекая нас в процесс творческого соразмышления. Не такой уж частый случай в сочинениях на литературоведческие темы!

Вот он анализирует стихотворение Маттиаса Клаудиуса «Вечерняя песня», описание солнечного заката из «Невидимой ложи» Жан Поля и внутренний монолог Марион Блум – героини джойсовского «Улисса» – и спрашивает: «Что трогает нас, приводит в волнение, захватывает, приковывает к себе… покоряет, преобразует, волнует, завораживает… в чем общее могущество, присущее этим столь различным текстам?»

В подробном стилистическом анализе всех трех отрывков проявляется важная особенность статей Ф. Фюмана о литературе: чуткий к слову, он любит и умеет тончайшим образом (пример тому его статья о поэзии Сары Кирш: «Путеводитель для читающих колдовские заклинания») интерпретировать стиль художественного произведения. Ни одна значащая деталь не оказывается обойденной, и вместе с тем никоим образом не упускается из виду целое, его внутренние живые связи, его непосредственное воздействие…

Остроумным анализом текста Клаудиуса Фюман доказывает, что ни содержание – сообщение о вечере в лесу, ни раздумья поэта по поводу природы особой силой воздействия не обладают. Но и поэтическая форма сама по себе, как показывается в дальнейшем, тоже лишена этой захватывающей силы. Так же обстоит дело и в двух других примерах. «Чем же, черт возьми, действует подобный текст? Говорятся известные вещи… ощущение природы, о котором сообщается в нем, можно без труда испытать непосредственно, форма сама по себе даже приблизительно не оказывает такого воздействия, как музыка, – так, может быть, все дело в сочетании двух несовершенств? Единство формы и содержания? Это звучит внушительно и привычно, но представить себе его трудно… То, что в этих трех текстах воздействует на нас, я и называю мифологическим элементом в литературе».

И далее в форме парадоксов, вызывающих активное согласие или несогласие, Ф. Фюман формулирует свой взгляд на мифологический элемент в литературе. Он опирается на противопоставление, – насколько я могу судить, целиком ему самому принадлежащее, – однозначной метафизической морали сказки и многозначной противоречивой диалектической морали мифа. Вот одно из высказанных в этой статье интересных суждений о мифе: «…Он не является примитивным предшественником науки… он не носит ни этиологического, ни аллегорического характера. Он опыт нетеоретический, он подтверждение моего личного опыта, только это подтверждение, выходя за свои собственные пределы, несет в себе объяснение, правда, в особом смысле слова: оно объясняет вещи, которые не могут быть объяснены научно».

Доклад Ф. Фюмана о творческой, созидательной, оплодотворяющей искусство роли мифа был бы неполон, если бы он прошел мимо манипулирования мифами в реакционных идеологиях, прежде всего в нацистской: «Не удивительно, что после злоупотребления мифом со стороны Розенберга, Штрайхера и иже с ними боевой антифашизм стал очень скептически относиться к этому понятию, и мы низко кланяемся Томасу Манну; ему принадлежит большая заслуга, он вырвал это понятие из рук врага». Какую, казалось бы, отдаленную во времени теоретическую проблему Ф. Фюман ни рассматривал, он непременно связывает ее с современностью и с художественной практикой. Недаром в заключительном разделе эссе о мифе, как пример современного произведения, проникнутого мифологическим элементом, он анализирует рассказ Анны Зегерс «Тростник».

А всю книгу «Выводы и противоречия» открывает работа, посвященная сугубо современной проблеме. Это «Письмо министру культуры», впервые напечатанное в 1964 году. В этом письме, отвечая на приглашение принять участие в очередной Биттерфельдской конференции по вопросам культуры, Ф. Фюман страстно говорит о том, что недостаточно лишь расширять базу культуры. Ее необходимо углублять. Дело не столько в темах, которым будут посвящены новые произведения, сколько в том, каково будет художественное качество этих произведений. В этой связи Ф. Фюман требовательно анализирует свой собственный опыт. Он говорит о том, что жизненный путь писателя делает для него одни темы возможными и органичными, другие, увы, оставляет далекими. У него был опыт создания книги на производственную тему. И книга эта имела успех. Однако сам писатель видел ее слабости. Ф. Фюман подробно объясняет, почему он не написал и не сможет написать «производственного» романа. Его жизненный опыт недостаточен, чтобы глубоко проникнуть в психологию современного рабочего, но общение с производственным коллективом он считает для себя очень полезным. Вспоминает он и о том времени, когда, еще не посвятив себя целиком писательскому труду, он всячески стремился изучать заводскую и сельскохозяйственную жизнь республики. Все это вошло неотъемлемой частью в жизненный опыт писателя и убедило его в том, как важно точно определить свои темы, которые не может воплотить никто другой. «Письмо» проникнуто чувством ответственности художника за свое творчество.

Это же чувство определило содержание и пафос «Слова к будущим коллегам» – речи в Академии искусств ГДР, куда были приглашены молодые авторы. С огромной убежденностью пишет Ф. Фюман о том, каким повелительным должно быть внутреннее побуждение писать, чтобы оправдать занятие литературой. Сарказмом проникнуты те строки, в которых речь идет о литераторах, способных легко и просто рассказать о будущем произведении, ибо им кажется, что главное в нем – тема. Он находит слова большой силы, чтобы сказать о бремени, которое ложится на плечи человека, почувствовавшего, что литература – его призвание, о категорическом императиве, без которого нет настоящего художника. Высокая творческая одержимость, непрерывные искания, собственная готовность без всяких компромиссов отвергнуть то, что не удалось, – вот содержание эссе Ф. Фюмана о скульпторе, графике и литераторе Виланде Форстере.

Старшеклассники одной из западногерманских гимназий разослали пятистам авторам, пишущим на немецком языке, в том числе писателям ФРГ и ГДР, письмо с вопросами об их отношении к обществу, о том, считает ли писатель себя «ангажированным».

Фюман ответил на вопросы молодых читателей с предельной серьезностью и откровенностью. Столько раз писавший о своем прошлом, он, обращаясь именно к западногерманским школьникам, счел необходимым ничего не смягчать в нем: «Меня не послали в Освенцим, я не получал приказа расстрелять партизана, сжечь крестьянский дом или проводить реквизицию и т. д. Но на вопрос, как бы я реагировал на соответствующий приказ, ответ может звучать только: «Всего вероятнее, так же, как большинство из моего поколения…» Ошеломляющим выводом, в конце концов изменившим всю мою жизнь, был следующий вывод: не кто-то в далеком польском, литовском или французском селении или кто-то за письменным столом в кабинете, куда я никогда не входил, совершил некие злодеяния, которые меня не касаются или касаются только в метафизическом смысле, а Освенцим был бы невозможен без меня и мне подобных, я был частью национал-социалистского целого, частью, которая функционировала точно так, как она должна была функционировать… Проблема состояла в том, как жить после того, как я понял это, и решением этой проблемы был поворот к той силе, которая единственно была способна уничтожить корни фашизма, – этой силой был социализм… Так я, подобно многим, пришел к социализму, и не к социализму личной позиции или социализму в облике идеи, а к социализму, существующему в государственной форме, решающее завоевание которого – преобразование отношений в области собственности».

Далее Фюман рассказывает о том, что вызвало перелом в его душе и привело его на путь антифашизма: поражение гитлеровской Германии в войне, крах геббельсовской лжи о Советском Союзе и большевизме, правда об Освенциме и других преступлениях нацизма против человечности. И, наконец: «несравнимое духовное переживание – встреча с диалектическим материализмом, с классической советской литературой… и с оказавшими на меня глубокое воздействие повседневными доказательствами гуманистического сознания и поведения со стороны почти всех советских людей, от часового до соседа по рабочему месту».

Ответ Ф. Фюмана полон уважения к молодым людям, которые задают ему вопросы, и внутреннего понимания того, что их вопросы продиктованы желанием разобраться в существующем мире. О своем месте в обществе он пишет так: «Своей литературной работой я хочу служить моему обществу, это значит социалистическому обществу, на немецкой земле Германской Демократической Республики; слово «служить» выбрано сознательно. Я не рассматриваю литературу, как область, лежащую вне общества, и не как нечто самоцельное… Я понимаю, что это стремление служить и хотеть служить своему обществу средствами литературы, как всякое общественное явление, имеет свои специфические проблемы и свои внутренние противоречия. Я знаю, что ангажированность – это процесс».

Одно из самых волнующих произведений Ф. Фюмана – эссе «Поэт между двумя войнами» – тоже вошло в этот сборник. Это краткий очерк трагической жизни и гениального поэтического творчества венгерского поэта Миклоша Радноти. Ф. Фюман нашел замечательные слова, чтобы охарактеризовать «Почтовые открытки» – последнее произведение Радноти, написанное в 1944 году (которое, кстати, Ф. Фюман превосходно перевел): «Это свидетельство достоинства, силы и могущества поэзии, свидетельство, которое он дал, пока его пинали сапогами, пока в него стреляли мясники, украшенные черепами… это было свидетельство достоинства, разума и надежды человеческого рода, свидетельство, данное тридцатипятилетним поэтом, перешедшим из необычайно напряженной умственной жизни в агонию, поэтом, который был тогда почти неизвестен за пределами литературной среды своей родины, но будет сохранен в той сокровищнице, которую являет собой сердце человечества, и будет почитаем им, как один из великих, ибо Миклош Радноти был его верным солдатом и чистым певцом».

Самокритичность, страстность и откровенность, с которыми написаны обе эти книги, поиски точной мысли и точного слова, которыми пронизана каждая их страница, свидетельство того, что работа в литературе, как ее понимает Ф. Фюман, – постоянный и неутомимый, мужественный и самоотверженный поиск истины.

Цитировать

Львов, С. Новые грани таланта / С. Львов // Вопросы литературы. - 1976 - №9. - C. 279-285
Копировать