Некоторые замечания по поводу «Горя от ума»

Советские литературоведы немало сделали для изучения эпохи, биографии и литературного наследия Грибоедова. Они глубоко раскрыли творческую историю, общественное и художественное содержание его комедии. Автор «Горя от ума» предстал перед нами как один из замечательных деятелей эпохи декабризма, а его бессмертная комедия – как широкое реалистическое полотно огромного общественного значения, воссоздающее один из главных конфликтов эпохи. Большую роль в изучении жизни и деятельности Грибоедова сыграли работы Н. Пиксанова, М. Нечкиной, В. Орлова и других исследователей. Однако нельзя сказать, что достигнута полная ясность в оценке грибоедовской комедии. За последние десять лет в научной и учебно-методической литературе о «Горе от ума» распространилась точка зрения М. Нечкиной, обосновавшей в трудах «Грибоедов и декабристы» и «Движение декабристов» своеобразную трактовку образов Чацкого, Репетилова и Софьи. Заслуги М. Нечкиной как серьезного исследователя истории декабризма и творчества Грибоедова несомненны, но некоторые ее выводы, касающиеся «Горя от ума», представляются мне спорными.

1

По мнению М. Нечкиной, комедия Грибоедова отразила тот период в развитии тайных декабристских обществ, когда они придерживались тактики завоевания общественного мнения, консолидации единомышленников, стягивания общественных сил к определенному лагерю – тактики «Союза благоденствия». Заговорщики в это время ограничивались устными выступлениями, «гремели в гостиных», полагая, что многого можно добиться словом, пропагандой. Это полностью определяет поведение Чацкого: он выступает с проповедью в доме Фамусова.

Но исторически сложилось так, что декабристы вынуждены были переменить тактику, перейти к решительным действиям, так как влияние словом на дворянское общество оказалось безуспешным. Образ действия Чацкого как раз и является примером неудачной попытки пропаганды в барской гостиной: он никого не убедил, оказался непонятым, одиноким, был побежден и оставил поле сражения, а его тактика, как не соответствующая требованиям развивающейся жизни, была осуждена самим автором. В данном случае произошло расхождение между Грибоедовым и Чацким.

Мы читаем; «Чацкий едва ли не единственный положительный герой, удавшийся русской литературе XIX века. Однако всей ситуацией пьесы автор породил сомнения в методе действий героя. Горячая проповедь нового не могла не иметь – и исторически, и в ходе пьесы, в ее внутренних закономерностях – одной цели: завоевания сторонников, создания мнения, поддерживавшего новое. Однако ни сторонники не были завоеваны, ни мнения не создалось. Результат получился обратный: новатор больно столкнулся с иным «общественным мнением», сформированным старым миром».

Далее М. Нечкина приходит к выводу: «Грибоедов явно показал неудачу проповеди Чацкого, а через это разоблачил и отбросил надежды на дворянское общественное мнение, которое может-де перевернуть мир… В силу этого внезапно снимается сама основная общественная функция проповеди, во имя которой ею, проповедью, занимались сотни молодых ораторов из «Союза благоденствия» и их друзей. Авторская позиция в комедии – отнюдь не энтузиастическое отношение к тактике воздействия словом, проповедью на косное дворянское общественное мнение.

Рожденная из глубины передового общественного течения эпохи, задуманная в эпоху энтузиастического отношения к смелой агитации словом, комедия в процессе своего создания вдруг сняла эти установки на проповедь… Она доказала несостоятельность способа… Герой как бы задержался на старых позициях, автор же пошел далее, вместе с общественным движением» ¹.

Точка зрения М. Нечкиной была многими воспринята как авторитетная и бесспорная. С. Петров в книге «А. С. Грибоедов» утверждает: «Политическая обстановка, отделяющая действие комедии от ее выхода, изменилась. В условиях усиливающейся аракчеевщины перед декабристами все острее вставала необходимость от слов перейти к делу… выступления в петербургских и московских гостиных становились уже анахронизмом, и, вероятно, поэтому Пушкин иронически отнесся к речам Чацкого.

Сам Грибоедов прекрасно понимал это. Тем фактом, что Чацкий за свои пламенные выступления был осмеян и во многом просто не понят, драматург не только указывал на глубокую пропасть между ним и Фамусовыми, но и подчеркивал недостаточность и слабость надежд на силу одного слова, одних идей и убеждений… Грибоедов шел дальше своего героя…» ².

Н. Спицына в пособии для учителей «Грибоедов в школе» (1956) говорит о бесплодности действий героя: «Чацкий ничего не сделал, но он говорил, и за это его объявляют сумасшедшим» (стр. 109). Она настойчиво рекомендует разъяснять учащимся, что Чацкий как деятель относится к периоду лишь раннего декабризма, когда действовала установка на создание общественного мнения с помощью слова. Можно назвать и другие работы и пособия, авторы которых распространяют и популяризируют эту точку зрения М. Нечкиной³. Между тем согласиться с ней никак нельзя.

Дело заключается прежде всего в упрощенности такого подхода к «Горю от ума» – как к иллюстративному материалу, механически фиксирующему то или иное понимание Грибоедовым тактики декабристов. Специфика образного отражения действительности в произведении искусства в данном случае не учитывается. Художественный образ огромной обобщающей силы, заключающий в себе определившиеся в течение долгого времени типические черты целого поколения, настолько обеднен и сужен, ограничен во времени, что по нему можно составить некоторое представление (да и то отрицательное) лишь о тактике раннего декабризма.

Тактика декабристов, безусловно, менялась. Но Грибоедов не ставил своей задачей проследить эти изменения и отразить их в своем произведении. Он стремился показать более устойчивые явления общественной жизни, изобразить передового деятеля эпохи в противоречии с защитниками аракчеевского режима, указать на возникновение нового политического мировоззрения и передать психологическую сущность образа.

М. Нечкина, стараясь найти в комедии иллюстрацию к тому, что характеризует тактику «Союза благоденствия», пытается опереться на «внутренние закономерности комедии», на развитие действия и исход интриги, но при этом не считается ни с той мотивировкой поведения Чацкого, которая убедительно дана в комедии, ни с неизбежной сценической условностью.

На наш взгляд, Чацкий действует в полном соответствии со своим мировоззрением, именно так, как нужно было действовать в подобной ситуации. Ни о каком смешном положении Чацкого, о поражении или несостоятельности его проповеди в фамусовском обществе не может быть и речи.

С какой целью приезжает Чацкий в дом Фамусова? Увидеть любимого человека, Софью, а не за тем, чтоб навербовать сторонников, создать «общественное мнение» в гостиной. Знает ли Чацкий, что с Фамусовым, Скалозубом и Репетиловым говорить бесполезно? Несомненно! Ведь только что встретившись с Софьей, еще до перепалки с Фамусовым, он обнаруживает прекрасное понимание окружающей обстановки:

Что нового покажет мне Москва?

Вчера был бал, а завтра будет два.

Тот сватался – успел, а тот дал промах.

Все тот же толк, и те ж стихи в альбомах.

Еще до прямого столкновения с фамусовским обществом Чацкий говорит о крепостнической морали, мракобесах из ученого комитета, барской системе образования и воспитания молодежи, о смешении языков французского с нижегородским, об Английском клубе и т. д. – разве из этого не видно, что он имеет законченное представление о фамусовской Москве?

Чацкий был бы действительно Дон-Кихотом (так иногда толковали этот образ), если бы он не имел представления о своих противниках с самого начала и убедился бы в их консерватизме лишь под конец. Весь ход действия показывает, что он не думал ни в чем убеждать ни Фамусова, ни его гостей, что он искал для себя собеседника лишь в лице Софьи. Он хорошо знает, кто такой Фамусов и его родня:

Опять увидеть их мне суждено судьбой!

Жить с ними надоест, и в ком не сыщешь пятен?

Грибоедов и не думал изображать пропагандиста, возлагающего надежды на силу своей проповеди в доме Фамусова. У исследователей нет оснований игнорировать ту подлинную мотивировку поведения Чацкого, которая дана в комедии. Почему он выступил с обличительным словом? К этому его вынудили. Фамусов дал ему понять, что он, Чацкий, может стать женихом Софьи, только отказавшись от «завиральных идей», а главное – поступив на службу, На это Чацкий дал сдержанный, но точный ответ:

Служить бы рад, прислуживаться тошно.

Промолчи при этом Фамусов, не было бы и спора. Не было бы его и в том случае, если бы Чацкий сразу понял свои заблуждения в отношении Софьи: он немедленно уехал бы из дома Фамусова, о чем определенно говорит в заключительном монологе, обращаясь к Софье:

Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,

Мой вид, мои слова, поступки – все противно,

Я с вами тотчас бы сношения пресек…

Грибоедов так говорит о Чацком: «Его насмешки неязвительны, покуда его не взбесить…» Но его «взбесили» люди, которые повели атаку против революционной молодежи. Фамусов самодовольно поучает «нынешних, гордецов», как надо жить, ставит в пример подхалимов и карьеристов типа Максима Петровича. Могли бы в подобном случае промолчать, ну, скажем, Рылеев, Грибоедов, Герцен, Белинский? Вряд ли! ⁴ Вот почему так естественно входят в пьесу обличительные реплики и монологи Чацкого. Герой отвечает ударом на удар. Особенно важно не то, кому он говорит, а что и как говорит. То, что «общественное мнение» в среде Скалозубов и Загорецких сложилось и непоколебимо, Чацкому хорошо известно, отсюда «катоновская суровость» его обличений, исключающая всякий компромисс.

Где же Чацкий действует не так, как нужно?

Не слабость, а сила его в том, что он не молчал, когда его задели, не унизил себя снисходительным отношением к староверам, не пошел на сделку, не пожелал «хранить молчанье в важном споре». Кто же Чацкий – победитель или побежденный? Победитель! Его боятся. Никто не в силах парировать его остроумных замечаний, прямого издевательства над крепостниками, карьеристами, космополитами и пр.

Можно лишь завидовать смелости и успеху Чацкого, отразившему сплоченный натиск целой оравы влиятельных глупцов, за которыми стояли «общество», власть, вековая традиция. «Он… всем наплевал в глаза и был таков», – говорит о Чацком Грибоедов.

Почему М. Нечкина считает, что в ходе пьесы проповедь нового могла иметь только одну цель – завоевание сторонников? Ход действия доказывает другое: Чацкий и не пытается вербовать себе сторонников из Фамусовых и Скалозубов, повлиять на них. На это в комедии нет малейшего намека. Он презирает, негодует, издевается, обвиняет, при этом часто мыслит вслух, не обращая внимания на то, как к его размышлениям отнесутся окружающие. Чацким владеет кипучая страсть революционного борца. Это определяет его смелость и горячность. Он увлечен поэзией открытой борьбы, хочет довести врагов до белого каления и высказать всю правду. Гнев и обида гражданина, бесспорная правота придают Чацкому энергию. Отсюда пафос его монологов, психологически вполне оправданных. Неужели Чацкий должен был молчать, когда его задевают, лишь бы не уронить себя во мнении людей фамусовского круга? Или он имел право обличать врагов, только находясь среди единомышленников, и говорить правду сообразно с обстоятельствами? Ведь было же у Лермонтова желание:

О, как мне хочется смутить веселость их

И дерзко бросить им в глаза железный стих,

Облитый горечью и злостью!..

И выступление Чацкого нельзя считать бесплодным. Скандал в доме известного московского барина получит огласку. Одни будут восхищаться смелой дерзостью обличителя, другие с ужасом заговорят о «завиральных идеях».

Ход действия пьесы обстоятельно раскрыт самим автором в письме к П. А. Катенину, написанном в январе 1825 года, то есть в разгар полемики вокруг комедии. Грибоедов говорит, что он вывел «25 глупцов на одного здраво мыслящего человека… и этот человек разумеется в противоречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих, сначала он весел, и это порок: «Шутить и век шутить, как вас на это станет!» – Слегка перебирает странности прежних знакомых, что же делать, коли нет в них благороднейшей заметной черты! Его насмешки неязвительны, покуда его не взбесить, но все-таки: «Не человек! змея!», а после, когда вмешивается личность, наших затронули, предается анафеме: «Унизить рад, кольнуть, завистлив! горд и зол!» Не терпит подлости: «Ах! боже мой, он карбонарий!» Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший, никто не поверил, и все повторяют, голос общего недоброхотства и до него доходит, притом и нелюбовь к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объясняется, он ей и всем наплевал в глаза и был таков. Ферзь тоже разочарована насчет своего сахара медовича. Что же может быть полнее этого?»

Есть ли тут хоть малейший намек на поражение Чацкого, на его смешное положение, на ошибочность его «тактики» и пр.? Никакого! Слова автора разительно расходятся со схемой М. Нечкиной.

Обычно возникает вопрос: как понимать поведение Чацкого, произносящего монолог «Французик из Бордо» в опустевшем зале? Не поставлен ли он и в самом деле в смешное положение? Конечно, если знаменитый монолог понимать как безуспешную либеральную апелляцию к закосневшему в космополитических предрассудках барству, то Чацкий выступает в довольно смешной роли. Но в том-то и дело, что он не просто проповедует, а обличает.

Известно ли было Чацкому, что его не будут слушать? Еще бы! Он сам рассказывает о своей стычке с галломанами, которая только что произошла в другой комнате:

Я, рассердясь и жизнь кляня,

Готовил им ответ громовый;

Но все оставили меня.

Вот случай вам со мною; он не новый…

1. М. В. Нечкина, Грибоедов и декабристы, изд. 2-е, М. 1951, стр. 359, 361.[↩]
2. С. Петров, А. С. Грибоедов. Критико-биографический очерк, изд. 2-е, М. 1954, стр. 59 – 60. Говоря об ироническом отношении Пушкина к речам Чацкого, С. Петров имеет в виду известное утверждение поэта: «Чацкий совсем не умный человек, – но Грибоедов очень умный». Отношение Пушкина к «Горю от ума» нуждается в специальном рассмотрении. Заметим лишь, что в своей оценке комедии Грибоедова Пушкин меньше всего имел в виду изменение тактики декабристов.[↩]
3. См. «Методические указания к преподаванию литературы в VIII классе» (1956) И. Корста и С. Смирнова; статью А. Гордина, предпосланную сборнику «А. С. Грибоедов в русской критике» (1958, стр. XIII); ныне действующий учебник по литературе для восьмого класса С. Флоринского и его же статью «Изучение комедии Грибоедова «Горе от ума» («Литература в школе», 1952, N 5).[↩]
4. Вспомним хотя бы знаменитый спор Белинского с магистром «в синих очках» по поводу Чаадаева и гильотины на вечеринке «у романиста, наблюдавшего для своих людей посты», – спор, о котором с таким сочувствием рассказал Герцен в «Былом и думах».[↩]