Неизвестный Карел Чапек (Новые переводы)

Советский читатель, казалось бы, давно знает творчество Карела Чапека, выдающегося чешского писателя и мыслителя. Однако параллельно систематическому изданию переводов произведений чешского классика протекал и процесс преднамеренного или непреднамеренного сокрытия от нашей читающей публики существенных сторон его творческого наследия. Особенно это коснулось его публицистики и сатиры.

Достаточно сказать, что даже его знаменитый роман «Война с саламандрами»выходил с купюрами. Долгое время «моральный кодекс советского человека»боялись поколебать описанием половой жизни саламандр. До сих пор русский советский читатель не знает текста адресованного саламандрам воззвания, которое от имени Коминтерна подписал некто товарищ Молоков («млок»– по-чешски саламандра). Любопытно будет привести некоторые выдержки из этого «документа».

«Обращение, сохранившееся в бумагах пана Повондры, гласило:

– Товарищи саламандры! Капиталистический строй отыскал свою последнюю жертву. Когда его тирания стала окончательно рушиться под ударами переживающего революционный подъем классового сознательного пролетариата, прогнивший капитализм запряг в свое ярмо вас, труженики моря, душевно поработил вас буржуазной цивилизацией, подчинил вас собственным классовым законам, лишил вас всех свобод и сделал все, чтобы получить возможность безнаказанно и жестоко вас эксплуатировать…

Трудящиеся саламандры! Настает минута, когда вы начинаете сознавать всю тяжесть рабства, в котором живете…

Товарищи саламандры! Революционный пролетариат всего мира протягивает вам руку…»

До самого последнего времени наш читатель не знал и сатирического памфлета Чапека «Удивительные сны редактора Коубека»(см. журнал «Звезда», 1990, N 1). Ждет опубликования «утопический»памфлет «Письма из будущего»(1930), где одна из глав посвящена СССР. Почти не переведена чапековская сатирическая публицистика, в которой писатель нередко высказывал мысли, мягко говоря, противоречившие идее «мировой революции». Даже когда перечитываешь теперь неоднократно публиковавшиеся у нас циклы сатирических миниатюр «Критика слов»(1920) или чапековские побасенки и афоризмы, обнаруживаешь, что внутренний цензор, сидевший в переводчике или редакторе, многого не пропускал. Предлагаемая подборка в известной мере устранит эти «белые пятна». Некоторые из публикуемых здесь миниатюр прозвучали еще в 60-х годах в ленинградском устном переводческом альманахе «Впервые на русском языке», управлявшемся дирижерской палочкой Е. Г. Эткинда.

Цикл «Побасенки о гражданской войне»(характерно, что он вообще никогда у нас не переводился, хотя был опубликован в сборнике, выпущенном в знак солидарности с республиканской Испанией) и цикл «Новые времена»(в нем опускались как раз те побасенки, в которых Чапек явно откликнулся на первый публичный процесс «против врагов народа») были написаны в 1937 году.

Олег Малевич

БОРЬБА, СРАЖЕНИЕ

Это чуть ли не самые употребительные слова нашего общественного лексикона. Мы боремся за хлеб, за признание, за права женщин, за полное запрещение проституции, за создание профессиональных школ или непрофессиональных учреждений, короче – за все на свете; и если бы мирный житель Сатурна прочел наши речи и воспринял их буквально, он бы ужаснулся, представив себе наш мир в безотрадном состоянии вечной гражданской войны, когда один прохожий нападает на другого и сражается с ним не на живот, а на смерть ради куска хлеба или ради признания, когда постоянно происходят кровопролитные битвы между рабочими и фабрикантами, между Социологическим обществом и посетителями пивной «У Флеков», между всеми и вся. На самом же деле человек, «борющийся за кусок хлеба», совершенно негероически сидит в какой-нибудь канцелярии или шьет обувь; художник, «борющийся за признание», ожидает дома или в кафе, когда его озарит сияние славы, даже не раскровавив физиономию тупого критика и не вступив в рукопашную с первым же отвергнувшим его зрителем. Итак, если бы кровожадные слова «борьба»и «сражение»не означали ничего иного, кроме иллюзии героизма в нашей неэпической жизни, не стоило бы отнимать их у людей. Но как идея порождает поступок, так слово порождает идею. Если бы не говорили о «борьбе за кусок хлеба», а просто о необходимости зарабатывать на хлеб насущный, не сидели бы люди в канцелярии или мастерской с чувством такого возмущения и ненависти… Если бы не говорили, что художник «борется за признание», а просто, что он ужасно хотел бы прославиться, стало бы меньше горечи в печальной доле – быть художником. И если бы вообще говорилось не «классовая борьба», а материальная заинтересованность или жажда справедливости, – не кажется ли вам, что мир сразу стал бы гораздо приветливее, а возможно – и щедрее?

И если бы то, что я здесь пишу, желая подольститься к автору, вы назвали бы «борьбой за лучшее познание истины», вы сразу внушили бы мне мысль, что я с кем-то сражаюсь, что где-то есть враг, которого я должен оскорбить или хотя бы возненавидеть. Однако я пишу это без тени ненависти в сердце; порой задумаюсь, порой улыбнусь… и если когда-то мне кажется, что я хоть немного прав, у меня возникает ощущение, будто я протягиваю кому-то руку, а вовсе не борюсь; не борюсь ни за что, даже за правду.

ДОЛГ

Это волшебное слово, настолько могучее, что если бы его не было, Канту пришлось бы его выдумать. Скажем, вам как-то не хочется, чтобы вас ударили дубинкой; но если бы вы получили от достаточно высокой инстанции приказ под угрозой невесть какого наказания встать на углу Мустка и бить дубинкой каждого, кто проходит мимо, вы, по всей вероятности, сделали бы это с детски чистой совестью и после каждого крепкого, добросовестного удара испытывали бы почти приятное чувство: «Я всего лишь выполняю свой долг». Скажем, вы не пожелаете этого делать даже под угрозой смерти, но согласитесь… за жалованье советника с вытекающим отсюда продвижением по службе и обеспеченной пенсией; и тогда вы только будете «исполнять свой долг». Но не так уж непременно это должна быть примитивная дубинка убийцы; бывают обязанности более жестокие, более элегантные и менее утомительные – обязанности, которые вы исполните единым росчерком пера, одним словом или кивком головы. Итак, существуют две нравственные силы: «совесть», которая многого не позволяет, и «долг», который позволяет то, чего не позволяет совесть, – тем самым заполняется зияющий пробел, который совесть оставляет в мире человеческих деяний. Долг – могучее и успокоительное слово, наводящее в мире порядок. Заплечных дел мастер – лично вовсе не плохой и не мрачный человек – о, отнюдь нет! Он выполняет свой долг, и совесть его чиста. Многие, очень многие люди имеют такую же чистую совесть – чего вы от них хотите? Они лишь выполняли свой долг! И пусть росчерк их пера, одно их слово, один кивок головы принес невероятную боль – они делали это потому, что выполняли… И тут нужна вся злая ирония Шоу, чтобы его «ученик дьявола»Дик Даджен перед казнью прервал успокоительную речь судьи: «М-р Даджен, обращаю ваше внимание, что мы делаем это лишь потому…»– отнюдь не философским: «…что нам за это платят».

КУЛЬТУРА

Культура обычно определяется как образованность, как духовное творчество, как царство ценностей или что-то подобное. Но в привычном смысле слова культура – это нечто систематизированное и организованное в отличие от всего случайного и неорганизованного. Например, никто не назовет фактом культуры, если кого-то осенило написать стишок. Зато считается фактом культуры то, что в Чехии за год появляется, скажем, 2657 публикаций (или несколько больше). Никто не назовет фактом культуры, если кто-то, гуляя под звездами, пытается ухватить за хвост родившуюся в его голове химеру, но все относят к факту культуры то, что у нас столько-то и столько-то слушателей философского факультета. Когда ты сидишь на каком-нибудь холме и любуешься прекрасным пейзажем, счастливый, как полевая лилия, это якобы не факт культуры; но твое поведение сразу же превратится в факт культуры, если ты делаешь это, будучи делегатом Общества Распространения Знаний о Родном Крае. События индивидуального характера почему-то не включаются в понятие «культура»: они слишком случайны, слишком… естественны. Только нечто суммарное считается культурой.

С некоторых пор мы стали страстно любить свою культуру; однако от этого мы не стали как-то более страстно любить стихи или идеи, не стали с нетерпением к ним рваться и с жаром ими наслаждаться… И тут ответствует мне глас велий: как же! Неужели мы мало сделали для стихов и идей? Что ж, в таком случае примем срочную резолюцию: «Да будут немедленно организованы: 1. Высшая школа для создателей стихов и идей; 2. Институт для собирания и хранения стихов и идей;