Пути интеграции и самосохранения национальных культур

Обострение общей политической ситуации в нашей стране отозвалось мощным взрывом национальных проблем, политических и культурных, всегда неразрывных. Два основных процесса организуют это движение. Один из них – культурно-экологический, и второй, не менее грандиозный, – процесс реабилитации национальной культуры, процесс восстановления целостного феномена культуры того или иного народа как коллективной индивидуальности человечества. Острота культурно-экологической проблемы больших, в статусе «малых»и собственно малых народов не является особенностью именно нашего государственного развития. Это проблема мирового масштаба – будь то Африканский континент или Индия, федеративная Югославия или демократический Вьетнам. С одной стороны, ее создают процессы деколониализации и сохранившаяся роль колониальных языков, с другой – многонациональный характер большинства государств мира, где политический приоритет одной нации создает ущербность других. Кроме того, как отмечает югославский философ М. Маркович, говоря о проблемах отчужденной политики, – «всегда имеющиеся местные властители могут оказаться даже более неприятными, чем отдаленные общенациональные» ¹.

Агония «малых»языков (которые и есть судьба культуры) – достаточно драматичный процесс, и быть или не быть той или иной культуре зависит и от того, насколько способен к выживанию ее этнопсихологический генотип, и от причин политико-идеологического свойства, и от усилий всех и каждого. Верно сказал Г. Гачев: «А ведь «отсталая»национальная культура в сравнении с «универсалистской»современной – это что скрипка Страдивари или Амати рядом с массовым фабричным производством стандартных скрипичных изделий» ². Создалась ситуация нового прозрения, когда, отбросив стандартные скрипки, все отчаянно прижимают к груди свою Амати, доселе отринутую, наслаждаются чистотой ее тона, и никто не хочет играть вместе, оркестр не звучит. Эти тенденции набирают силу, что отчетливо видно и по опубликованным в «Вопросах литературы»материалам «круглого стола» «Национальные культуры и межнациональные отношения»(1989, N 8, 10). Однако обозначившийся национальный эгоцентризм вступает в противоречие с общекультурной гуманистической позицией, которая только и может способствовать целостному философскому осознанию исторической ситуации, столь необходимому для выбора верных ориентиров развития национальной культуры. «…Процесс культурного изоляционизма наших народов… угроза глухоты друг к другу не только в экономической, но и в духовной сфере» ³обрекают национальные культуры на большие потери.

Ведь, хотим мы этого или не хотим, литература, как и национальная жизнь в целом, развивается, с одной стороны, путем интеграции, с другой – действуют тенденции сохранения национального образа жизни, религии, языка, традиций, культуры. Императив интеграции как атрибут исторической жизни есть условие жизнедеятельности культуры, причем важно отметить, что интеграция (при всем многообразии ее исторических форм) – не просто атрибут, но имманентное свойство культуры. Это обеспечивает ее движение, ее прогресс и в то же время неизбежно ведет к трансформации неких исконных субстанций, когда «незыблемое зыблется»в созидании нового порядка, нового уровня. В этом диалектика развития культуры любого народа (в особенности и в первую очередь малого), и, думается, именно здесь – основа философской оценки ситуации, «снимающей»ожесточенность современных «неоромантиков». К сожалению, представители национальных меньшинств, участвующие в реабилитации своих культур, как правило, уходят от этого общефилософского тезиса теории культуры, сохраняя обвинительный пафос. Муссируется, например, вопрос о введении в 30-е годы нового алфавита, новой письменности как факт отлучения культуры от исконных традиций. Это сейчас приравнивается к акту вандализма, решившего судьбу культур «новописьменных»народов Дагестана. Такая историческая постинтерпретация жестка и прямолинейна, потому что, во-первых, арабская письменность и культура была сугубо элитарной, во-вторых, так или иначе она не была традицией собственно национальной (исконной) ни для одного из этих народов⁴, – для персидской культуры она была экспансионистской, для других – бесписьменных («культур бескультурных народов») – просветительской.

Культура – это органическая система, в которой главная ее часть, субъект-субстанция (то есть собственно национальное), есть порождающее и конструирующее начало, специфически трансформирующее всякое новое содержание: «чужое»в системе национальной культуры становитсясвоим, так как оно попадает в сферу целого, где определяющей остается субстанциальная часть культуры. Так было и с арабской традицией: не она, а собственно национальное («дух»,»язык – голос национальной природы»,»национальная логика»,»некий порог национально-эстетического восприятия»,»Космо-Психо-Логос», – Г. Гачев) определяло любую культуру – таджиков, казахов, дагестанцев и т. д.

Что касается «экспансии»русской культуры, то она имела следствием не гибель национальных культур, ибо  культуры умирают только вместе с народом, а еще большее усложнение их органических систем. Экспансия, как это ни парадоксально, есть одна из форм интеграции культуры. В период непосредственной экспансии «чужой»культуры основополагающая часть органического целого функционально ослабевает, но лишь до тех пор, пока внешние связи с новой традицией не превратятся в органические, системные, необходимые, и тогда новое содержание становится частью специфического целого. И поскольку культура любого народа – это открытое развивающееся целое, где изначальное, повторяю, – всеобъемлюще и основополагающе, постольку конечное (новое содержание) в ней – бесконечно. Итак, русская экспансионистская традиция тем не менее расширила и обогатила системы национальных культур и сделала их подсистемами более сложного единства, то есть вывела их на орбиту европейской цивилизации.

Развитие каждой культуры строится на многомерной диалектике обретений и потерь в становлении целостного ее феномена. Процессы эти всегда неоднозначны и противоречивы, ибо действительно «нет природного или исторического логоса, согласно которому человеческие существа (как и народы, культуры. – З. К.) «неизбежно»стали бы воплощать в жизнь оптимальные возможности» ⁵.

Фигурально – Петербург стал новым Багдадом. Дагестанская интеллигенция XIX века получала образование в городах России – училась в гимназиях и университетах Ставрополя, Харькова, Киева, Москвы, Петербурга, и в Европе – в Сорбонне и Геттингене, Берлине и Варшаве. Именно из этой среды вышли выдающиеся революционные и общественные деятели – Уллубий Буйнакский, Джалалутдин Коркмасов, Солтан-Саид Казбеков, Саид Габиев, Махач Дахадаев и многие другие. Русский язык, русская культура, общественная мысль России стали неотъемлемой частью их деятельности. Однако это вовсе не означало забвения родной культуры, наоборот, благодаря прогрессивным идеям, исходившим из России, обострялось чувство их национального самосознания, а в конечном счете способствовало действительно благотворному взаимовлиянию⁶.

Возвращаясь к вопросу о введении нового алфавита, не надо забывать, что унификация графики облегчила задачу всеобуча, задачу ликвидации безграмотности всех народов, входящих в состав Советского государства. Мы никак не можем отрицать того факта, что были решены глобальные культурные задачи народного просвещения. Ведь именно культурная революция связала нерасторжимыми узами интеллигенцию многонациональной страны с Советской властью. «Советская интеллигенция – и это одна из самых важных ее заслуг в решении острейших проблем своей творческой свободы – никогда не забывала об общем освободительном значении культурной революции. Как можно не понять, что интеллигентный человек не мог стать ярым врагом режима, осуществлявшего такие преобразования, и что ради них можно было мириться со многими недостатками? И даже сегодня, чтобы решиться назвать маской это прекрасное лицо, мы должны отвернуться от него» ⁷, – писал в 1977 году Клод Фриу, автор ряда работ и статей по советской литературе.

Истинная трагедия национальных культур состояла отнюдь не во влиянии «чужой»культуры, а в идеологической экспансии, которая всегда, во все времена не расширяет, а суживает, обезличивает, унифицирует систему любой культуры. Создавалась и официально признавалась лишь новая, пролетарская культура, которая была идеологически задана. Сейчас, – мы уже можем об этом говорить, – как бы очевиден тот факт, что революция повернула русло естественного движения культуры, произошла насильственная ее переориентация – долженствованием здесь становится определенный идеологический порядок.

В 1913 – 1914 годах В. И. Ленин в обстановке растущих националистических тенденций, борясь с великодержавным шовинизмом, еврейским и украинским оппортунизмом и т. д., гневно выступил против лозунга «национальной культуры». Полностью отбрасывая первую часть лозунга (ибо национальное – синоним реакционного), он писал о необходимости вычленить из понятия «культура»элементы культуры демократической и социалистической (так как лишь они жизнеспособны и органичны настоящему и будущему), противопоставляя им господствующую культуру буржуазии. Ленин считал также, что лозунг «национальная культура»стирает и затушевывает противоположность интересов пролетариата и буржуазии. Таким образом, понятие «национальная культура», понятие о трех основаниях – «национальное»,»культура господствующих классов»и «интернациональная культура демократизма и всемирного рабочего движения», – оказалось сведенным лишь к одному, последнему, основанию. Под целостностью национальной культуры мы имеем в виду восстановление изначального триединства этого понятия. Собственно, в этом и состоит процесс реабилитации культуры.

Мы не вправе сбрасывать со счетов остроту исторического момента, однако сейчас понимаем и можем об этом писать, что Толстой дорог нам не только и не столько тем, что «отразил кричащие противоречия первой русской революции», но, главное, тем, что он – именно – представитель той самой «национальной культуры», расчленение которой на нужное и чуждое «нам»– исходя из сиюминутной необходимости – превратилось в драматический раскол национальной культуры, национальных культур. После победы революции произошло не диалектическое, а физическое снятие основного пласта культуры и деформация ценностного ее аспекта.

Трагедия советской многонациональной культуры, литературы состояла в первую очередь в том, что она действительно «стала частью общепролетарского дела»,»колесиком и винтиком»одного-единого, великого социал-демократического «механизма». Мы знаем, как действенны оказались традиции декрета Совета народных комиссаров «О Революционном Трибунале Печати»  (1918) ⁸, которые активно осуществлялись в разных формах вплоть до последнего времени. Наконец, трансформацией ленинского снятия лозунга «национальной культуры»стала совершенно абсурдная сталинская формула – «национальная по форме, социалистическая по содержанию». Ибо не может быть национальной формы без национального содержания, и наша сегодняшняя драма – это взрыв содержания, неадекватного форме.

Это-то расчленение, раскол национальной культуры, построение нашей «новой»культуры и создало тотальное качество «молодости»всех советских литератур, независимо от исторического возраста их традиций.

Однако надо двигаться вперед, сегодня надо вновь создавать условия для расцвета национальной культуры. Болезненная сосредоточенность на прошлых обидах и потерях, «удревнение»и канонизация своей национальной истории и культуры не могут стать основой национального прогресса того или иного народа. Да разве древнее всегда значит лучше? Известно: непрерывного развития не имеет ни одна культура ни одного народа, нации, однако именно этот критерий становится нередко чуть ли не основным поводом для воинственных национальных амбиций. Ведь великая русская литература не то что молода, она – дитя в семье европейских литератур, так что же? Несколько странно воспринимаются в этом контексте амбиции того же Сафара Абдулло, ратующего за тридцатипятивековую древность таджикской литературы. Этот тезис нуждается в доказательстве. В Дагестане есть ученые, которые во имя «удревнения»устанавливают прямую связь своей литературы с литературой Кавказской Албании на том основании, что часть территории Дагестана входила в это государство⁹. Ни территория, ни даже язык не являются абсолютными критериями наследования традиций. К примеру, ираноязычные таты – иудеи никакого отношения к культуре Ирана не имеют.

Кстати, эту традицию «удревнения»и культивирования самобытности в нашем литературоведении начал Д. С. Лихачев, уже летописание XI века причисляя к художественной литературе и говоря о «мировом значении русской литературы XI-XIII вв.».»Русская литература не нуждалась в стимулах извне, – писал он, – для своего возникновения и развития. Она сложилась под влиянием внутренних потребностей русского феодального общества. Ее отношение к византийской литературе было отнюдь не пассивно воспринимающим. Из византийской литературы русские активно брали, а не пассивно получали, прежде всего то, что было нужно для потребностей создания своей литературы» ¹⁰. С этим нельзя не согласиться, однако «активно брать, не нуждаясь в стимулах», есть несколько парадоксальное обозначение процесса: активно берут именно тогда, когда нуждаются в стимулах, в опыте чужой культуры, и эта способность – лучшее, естественное свойство и молодой, и высокоразвитой культуры.

Здесь, может быть, будет уместно остановиться на теме полемики, заданной Д. Урновым за упомянутым «круглым столом»: национальный феномен, «свое»– «чужое»как его составляющие.

1. М.Маркович, Маркс об отчуждении. – «Вопросы философии», 1989, N 9, с. 49.[↩]
2. ГеоргийГачев. Национальные образы мира, М., 1988, с. 27.[↩]
3. А.Мигранян, Долгий путь к европейскому дому. – «Новый мир», 1989, N 7, с. 173.[↩]
4. Культурные контакты Дагестана с Востоком восходят к XI-XIII векам. Дагестанцы-арабисты совершенствовали свои знания в культурных центрах мусульманского Востока, где в том числе занимались перепиской наиболее значительных религиозных и философских произведений. Отдел востоковедения Дагестанского филиала АН СССР обладает семью тысячами таких рукописных книг. Самая древняя датируется 694 годом – «Комментарий Ал Ахмада Мовсилина к Юридическому трактату Абу Исхака Аш-Ширазин», переписана в Багдаде в 1095 году, обнаружена в с. Цахур в 1987 году (см.: А. Р.Шихсаидов. Культурные контакты Дагестана и Багдада. Рукописная книга XI-XIII вв. Доклад методологического семинара. – Рукописный фонд Дагестанского ФАН СССР, 1988).[↩]
5. М.Маркович, Маркс об отчуждении, с. 50.[↩]
6. Что касается родного языка, то специальный указ царя Николая I от 1829 года «Положение о кавказских училищах»предписывал преподавание кумыкского языка в Новочеркасской, Ставропольской гимназиях и в Моздокском, Георгиевском, Кизлярском уездных училищах. До этого изучением кумыкского языка занимались в учебных заведениях Тифлиса и Астрахани. Обучение кумыкскому языку (он был тогда широко распространен на Кавказе) предписывалось всем ученикам (в вышеуказанных заведениях), даже взамен латыни. Оно начиналось с третьего класса, и по программе этому предмету отводилось 22 часа в неделю. По завершении учебы для совершенствования разговорного языка выпускники направлялись к приставам, которые использовали их в качестве переводчиков и посредников (см.: М. В.Краснов, Просветители Кавказа, Ставрополь, 1913, с. 46). Автор первой кумыкской грамматики Т. Н. Макаров писал: «Из племен, говорящих на татарском (тюркском) наречии, мне более всего понравились кумыки, как по определенности и точности языка, так и по близости к европейской цивилизации, но главное, я имел в виду то, что они живут на левом фланге кавказской линии, где все племена кроме своего языка говорят по-кумыкски»(Т. Н.Макаров, Татарская грамматика кавказского наречия, Тифлис, 1848, с. 4). Без излишнего обольщения нужно, однако, признать стратегическую мудрость великодержавной политики, учитывающей взаимовыгодные национальные интересы.[↩]
7. Клод Фриу, Советская революция, интеллигенция и культура. – «Нувель критик», 1977, N 108.[↩]
8. См.: «О партийной и советской печати. Сборник документов», М., 1954 с. 175.[↩]
9. Ф. И.Вагабова. Дагестанская средневековая литература в контексте цивилизации ислама. – Рукописный фонд Института истории, языка и литературы Дагестанского ФАН СССР, 1985.[↩]
10. Д. С.Лихачев, Возникновение русской литературы, М. – Л., 1952, с. 233.^[↩]