№12, 1980/Обзоры и рецензии

Не уходящее былое

Маргарита Алигер, Тропинка во ржи, «Советский писатель», М. 1980, 400 стр.

Прошлое советской литературы, становление ее мастеров, развитие идей находят отражение и истолкование в трудах наших ученых, в изысканиях исследователей. Но наряду с этим история литературных открытий творится и самими художниками. Все большее значение приобретают книги, написанные прозаиками, драматургами, поэтами, которые рассказывают о товарищах по перу.

Тут, естественно, налицо индивидуальность художника. Появляются воспоминания, где преобладают подробности, которые могут быть весьма ценными, расширяя наше знание о герое. Но все же в таких случаях вспоминающий на поверку ограничивает свои возможности, отказывается от развертывания целостной, самостоятельной характеристики, как бы считая, что он исполнил свой долг, добавив к нарисованному портрету кое-какие ему известные штрихи.

Иной, более высокий смысл имеют те воспоминания, в которых присутствует анализ личности и творчества собрата, представление о том, что сделал он для развития отечественной литературы, какое место занял в ее истории.

Здесь вовсе не обязательны какие-либо точные и выверенные формулировки. Ведь речь идет о писательском действии, о работе литератора, владеющего образной речью, в которой соединяется разум и чувство, обобщение и пластика, решимость поделиться своим индивидуальным и стремление к объективности…

Вот это сочетание разнородных свойств изложения и придает особый интерес писательским воспоминаниям. Рождая ответный отклик о читателях своей непосредственностью, личностностью, они вместе с тем позволяют постичь те глубинные движущие силы, которые сказываются и в книгах, и в биографии их создателя – того, кому посвящено слово памяти. Здесь нет надобности напоминать о том, как возрос интерес к подобного рода изданиям, как хотят читатели побольше узнать о тех, кто прочно вошел в их душевную жизнь своим словом. Таким образом, происходит как бы встречное движение. И обе стороны должны быть достойны друг друга. Сборник воспоминаний Маргариты Алигер «Тропинка во ржи» имеет точный подзаголовок – «О поэзии и о поэтах». Действительно, герои этой книги – поэты. Именно поэты, а не просто авторы стихов. Рядом с Твардовским, Ахматовой, Маро Маркарян, Заболоцким, Светловым, Первомайским встают и прозаики – Эренбург, Казакевич, и ученый – Чуковский, и даже Марья Павловна Чехова. Все они могут быть названы поэтами в высоком смысле слова, потому что облик и слово каждого из них исполнены подлинной поэзии, той, что не может быть сведена к тем или иным особенностям стихового строя, а имеет более широкое значение. Именно это утверждал Белинский, когда в своем «Разделении поэзии на роды и виды» разбирал вместе с поэмами и стихотворениями романы и драмы и в статье 6 повестях Гоголя писал о поэзии обыкновенной жизни. Именно поэтому Л. Н. Толстой записал в Дневнике 1851 года, что никак не может понять, где граница меж прозой и поэзией.

Именно поэтому Даль в своем «Толковом словаре» дает слову «поэт» определение, подчеркивающее отнюдь не жанровые особенности стиха, а самую суть поэтического постижения и выражения: «…Человек, одаренный природою способностью чувствовать, сознавать поэзию и передавать ее словами…». Подразделения на прозу и стих здесь не предусмотрены.

Однако здесь необходимо еще одно важное дополнение: речь идет о людях, способных не только своими образами, но и всем своим существом, обликом, поведением подтверждать могущественную силу поэзии, подкреплять ее поступками, действиями, убеждениями, высказываниями, уже не теми, что складываются в книги, а теми, что произносятся в беседах, на собраниях, в рабочих спорах.

Тем-то и привлекательны воспоминания М. Алигер, что ей удалось передать тонкую, порою не так-то легко обнаруживаемую, но крепчайшую связь меж тем, что пишут – ее герои, и тем, как они действуют в том обиходе, который именуется повседневным и складывается из самых разных сторон человеческой деятельности. Те, о ком она рассказывает, по преимуществу предстают в своей сложной, подчас противоречивой цельности. Это не сумма сведений, а живой, реальный портрет, как правило – динамический.

Стоит отметить, что М. Алигер отказывается – и притом неоднократно – от разбора написанного ее героями. Она говорит, к примеру: «Я не умею анализировать стихи и, по совести говоря, не вижу в этом нужды… И не надо никому объяснять стихи, никому навязывать свое их восприятие, если речь идет об истинно лирической поэзии» (стр. 97). М. Алигер здесь, разумеется не оригинальна. Сколько раз произносились подобные «запреты на анализ», а между тем трудно себе представить историю нашей поэзии без блистательных разборов, сделанных Пушкиным, Блоком, Маяковским да и другими мастерами стиха.

И сама М. Алигер на поверку не отказывается от этого трудного, но необходимого дела, требующего, конечно, вкуса, проницательности, чуткости. Достаточно прочесть то, что пишет она о стихах Арсения Тарковского: «Естественность интонации поэта отнюдь не упрощает сложности мира, в котором существует человек, но делает естественной даже эту сложность…» (стр. 46). И еще: «Строительный материал, из которого Тарковский возводит стихи, отличается прочностью, надежностью, плотностью каждой строки, целостностью каждой строфы» (там же), – следуют примеры. Чем же это не анализ?

Или о поэзии Маро Маркарян сказано: «Она видит мир в цвете и пишет его в цвете, и живопись ее стихов очень отвечает живописи ее земли…» (стр. 89), «Маро Маркарян пишет не маслом, не большие полотна, а маленькие, подчас крошечные акварели…» (там же). Метафорическое мышление прекрасно служит для истолкования – осмелимся произнести столь ненавистное М. Алигер слово, – для объяснения стихового строя.

Нет, гармония не обязательно теряет свою жизненность, когда ее обдумывают и оценивают! Все зависит от того, кто прикасается к ней – Моцарт или Сальери. Что доступно первому, не удается сделать второму, Опыт прошлых веков и нынешняя практика пишущих о поэзии поэтов и критиков – тому свидетельство.

Вот и М. Алигер находит точные, выверенные слова, чтобы сказать о впечатлении, произведенном на нее «Страной Муравией» Твардовского: «В поэме Твардовского было нечто такое, что ставило ее вровень с классикой, – зрелость, значительность, крупность и замысла, и выполнения». И далее: «В поэтическом строе поэмы не было никаких новаций, она была убежденно и сознательно традиционна по форме, и такая твердость была в этой традиционности, такая уверенность была в поступи стиха, во всем его движении, не говоря уже о сути, о проблематике вещи, о ее глубине и значительности, что никому и в голову не приходило говорить о традиционности. Перед нами была русская поэзия в самом… классическом смысле» (стр. 218 – 219). Очень проницательное объяснение поэмы!

Затем М. Алигер рассказывает о том, как выглядел, как вел себя молодой Твардовский, о рабочих встречах с ним в «Новом мире», где Твардовский был редактором, а Алигер печатала свои стихи, об их спорах над рукописью, об отношениях с другими поэтами и прозаиками, о беседах под домашней крышей или под открытым небом. Все эти наблюдения дополняют друг друга, сливаются воедино. Перед нами возникает образ, исполненный обаяния. Как бы итожа сказанное, Алигер пишет: «Он был крупным человеком, крупным во всем, никогда не был причастен ни к какой мелкой возне, никогда не ронял себя, своего великолепного чувства собственного достоинства. Люди такого калибра рождаются не часто и никогда не остаются в тени, всегда делают в жизни нечто крупное, яркое, нужное людям» (стр. 247). Слова эти глубоко справедливы, М. Алигер высвечивает самую суть Твардовского – человека, поэта, литератора, гражданина, давая нам ощутить взаимозависимость этих граней. А к тому же эта обобщающая характеристика подкреплена десятками страниц, заполненных собственно воспоминаниями, той жизненной плотью, изображение которой и сообщает рассказу убедительность.

То же – можно сказать и о портрете Анны Ахматовой. М. Алигер начинает с того, что вводит нас в маленькую комнату, где жила приехавшая в Москву Анна Андреевна, цитирует ее слова о Байроне и пытается охарактеризовать особенности ее голоса. Потом следует описание новых и новых встреч военного и послевоенного времени, звучат слова Ахматовой о войне, о подвиге советского народа, о фашизме. Потом, когда Ахматова побывала за рубежом в послевоенной Европе, горько и беспощадно говорила она о господствующем там небрежном отношении к поэзии («в жизни их поэзия не занимает никакого места и даже отдаленно не несет той огромной духовной нагрузки, которую несет у нас» – стр. 391). Вольные, достоверные записи, фиксирующие слышанное и виденное. И вместе с тем замечаешь, как постепенно сходятся, собираются они воедино, срастаясь с поэзией Ахматовой, с ее творческой судьбой. Не напрасно так охотно приводит М. Алигер новые и новые строки поэта. Она не хочет ограничиться положением наблюдателя. Ей надо сказать о высоком назначении стихов Ахматовой, ясном и для тех, кто никогда ее не видел, но был потрясен и воодушевлен ее строками. М. Алигер, как и некоторым другим, повезло; она знала Анну Андреевну, слушала ее, что ж, счастливый долг – поведать обо всем этом читателю. Но и для нее и для нас было бы недостаточно, если бы она не пошла далее этих аккуратных информационных записей! Нет, к счастью, М. Алигер, общаясь со своей героиней, неизменно помнила о главном – о ее поэзии! А все, что было подмечено воспоминателем в четырех стенах комнаты Ахматовой, как бы подтверждало те впечатления, которые оставляли стихи, проникшие в тысячи сердец и умов, ставшие новой прекрасной страницей русской поэзии советского времени. Что и говорить: многое значат приводимые здесь слова Ахматовой о неизбежности краха гитлеровцев и об очаровании Средней Азией, куда ее занесла эвакуация; нам интересно знать, как она слушала солдатские песни и как высока была ее эрудиция, как почтительно относился к ней Твардовский и как охотно общалась она с поэтической молодежью. И в заключительном разделе произнесены слова, воспринимаемые как вывод из всего, что запомнилось рассказчику. «Ее прекрасной внешности вполне гармонически соответствовало истинное величие духа, огромная душевная сила. Она была большим человеком, большой личностью» (стр. 396). И далее – о судьбе поэта Анны Ахматовой, о ее органическом и возвышенном сближении с эпохой.

Вот и убедились мы еще раз в том, какие добрые плоды приносит способность М. Алигер различать в художнике его человеческую основу и прослеживать, как личные качества, склонности дают о себе знать в движении образного слова.

Нет ли в только что высказанном определении зряшного мудрствования, не усложняется ли здесь очевидное умение М. Алигер вести свой рассказ толково, дельно, содержательно? Пусть так, но, право же, надо видеть принципиальный смысл ее характеристик, выражаемый, быть может, и без заранее обдуманной цели, но – выражаемый.

Вот в воспоминаниях о Первомайском оказывается, что его быстрый, очевидный творческий рост в годы войны имел нравственную, личную подпочву. Его довоенным стихам не хватало, как пишет М. Алигер, «душевной боли, живого чувства человеческого, судьбы человеческой. Они были слишком благополучны и спокойны…» (стр. 317). В годы кровавой борьбы это благополучие исчезло: изменился и сам поэт, и его стихи. И они стали человечнее, тревожнее, драматичнее. Источник умножившейся силы строф Первомайского в его душевном возмужании. И это отнюдь не общее умозаключение, а реально установленный факт.

Еще один пример несколько иного рода-воспоминания о Юхане Смууле. М. Алигер рассказывает о том, как ездила она вместе с ним по дорогам летней Эстонии, как радовался он родной стране, как любовался ее просторами, как крепко жило в нем хозяйское, трудовое чувство, как он был внимателен к другим людям. И когда речь заходит о его прекрасной «Ледовой книге», становится ясно, что именно эти качества были нужны ему для ее создания, что именно такой человек мог ее написать…

Естественно, вряд ли М. Алигер, составляя свою книгу, задавалась педагогическими целями, но на поверку лучшие ее страницы несут в себе заряд высокого нравственного воодушевления. Да, гений и злодейство, талант и внутренняя неразвитость – «две вещи несовместные». Да, книги, входящие в жизнь общества, участвующие в общенародных трудах, создаются людьми мужественными, широко мыслящими, умеющими понимать свое время.

М. Алигер удалось выразить эту истину еще и потому, что книга ее, как говорит нам подзаголовок, – и о поэтах, и о поэзии… Иначе говоря, она не только ведет речь об отдельных мастерах литературы, но и руководствуется ощущением общности усилий, движущих наше словесное искусство. Да, неповторимы судьбы, ею воплощаемые, но между ними существует нерушимая, подчас очевидная, подчас еле улавливаемая связь. Она особенно отчетливо выступает на тех страницах, что посвящены военным дням. М. Алигер и здесь может быть достоверной: в осенние дни 1941 года ей довелось видеть Фадеева и Пастернака, Маршака и Шкловского, Квитко и Ахматову, вахтанговцев и Кукрыниксов, охваченных общей тревогой, живущих едиными чувствами. С полным на то основанием она может воскликнуть: «Великое это спасение в трудные минуты истории – общность человеческая» (стр. 340).

Верное чувство! Но и в иные минуты, более спокойные, трудовые, эта могучая и благотворная сила – общность идейных, нравственных устремлений, раскрывающаяся в бесконечном разнообразии индивидуальных творческих действий, – властно и постоянно присутствует в нашей литературе.

Многие страницы книги М. Алигер тому подтверждение, – те, что характеризуют отношения, скажем, Мартынова и Казакевича, Заболоцкого и Либединского, Фадеева, и Твардовского, Чуковского и Пантелеева, Асеева и К. Некрасовой, Ахматовой и Петровых. Перечень этот не полон. Главное: ненароком, постепенно возникает и: упрочивается ощущение огромности нашей литературы, ее многоликой монолитности. Какие великолепные люди, какие чудесные мастера ее создают, – вот чувство, овладевающее читателем, по мере того как он переходит от одного жизнеописания к другому.

Среди других действующих лиц книги и сама М. Алигер. Да, она не тушуется, она охотно вспоминает о собственных переживаниях и настроениях, об этапах своей судьбы – литературной и человеческой.

Мы узнаем о том, как работала она над поэмой о Зое Космодемьянской, что она думает о свободном стихе, что испытала, прочитав впервые «Страну Муравию», познакомившись с Анной Ахматовой, нечаянно обидев беззащитную Ксению Некрасову. Что ж, все это жизнь нашей литературы… Маргарита Алигер рассказывает о том, что произошло, свершилось, но очень многое из прошедшего остается настоящим, потому что и те, кого уже нет, создали книги, которые останутся частью духовной жизни Советской страны. За стихами и романами стоят их создатели, узнавая которых мы лучше, яснее постигаем, в чем сила и достоинство искусства, созданного социалистической революцией.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №12, 1980

Цитировать

Гринберг, И. Не уходящее былое / И. Гринберг // Вопросы литературы. - 1980 - №12. - C. 270-276
Копировать