Единство творческих устремлений

Алесь Адамович, Литература, мы и время. Статьи и выступления, «Мастацкая літаратура», Мінск, 1979, 384 стр. (на белорусском языке).

Широкому кругу читателей Алесь Адамович известен прежде всего как автор романов «Война под крышами», «Сыновья уходят в бой», «Хатынская повесть», «Каратели», а в последнее время – как документалист, один из создателей «Я из огненной деревни…», «Блокадной книги» – этих потрясающих человеческих документов, которые и читать трудно, не говоря уже о том что должен был переживать писатель, месяцы и даже годы собирающий и пропускающий через себя ужасный «материал» минувшей войны. Раздумывая над первой из этих документальных книг, созданной А. Адамовичем, Я. Брылем и В. Колесником, Олесь Гончар писал: «Хотелось бы, чтобы как можно больше людей прочитало эту книгу – книгу скорби и страданий. Много скажет она тем, кто прошел войну, а также и людям молодым, кто, к счастью, не видел войны, однако должен знать о ней все, чтобы и мыслью, и чувством эмоциональным присоединиться к тому, что перенес народ в часы лихолетья, понять, во имя чего советские люди не щадили себя» ¹.

Документальность последних книг А. Адамовича – особого рода, имеющая принципиальное значение для автора. В статье «Необходимость Толстого», возвращаясь к замыслу создания «Я из огненной деревни…» и «Блокадной книги», он признается: «Поверить, что из таких подробностей, даже самых пронзительных, можно составить целую книгу неиспробованного жанра, и что она будет нужной, чтобы в это поверить, надо было и мне, и Брылю, и Колеснику, и Гранину пройти сначала через литературу, для которой самое главное и подходящее – правда и искренность. Которой никто так не утверждал и не утвердил, как Толстой». Документальность как выражение высшей правды – вот к чему стремится Адамович-писатель. К этому же стремится и Адамович-критик, выступающий с докладом за «круглым столом», посвященным проблемам документальной литературы (Минск, 1978 год). На многих примерах он показал значительность и, главное, незаменимость документальной литературы. Вопреки голосам, уже призывающим: «Назад, к вымыслу!» (мол, только на этом пути могут появиться новые Шекспир, Толстой, Достоевский), Адамович выдвинул иной лозунг: да не убоится документалистики любой профессиональный писатель, самый профессиональный. Кроме собственного опыта и опыта своих коллег (Я. Брыля, В. Колесника, Д. Гранина), А. Адамович мог сослаться и на такой убедительный пример, как «Разные дни войны» К. Симонова. И рядом – пример «отрицательный», противоположный: как бывшая участница войны, санинструктор танковой роты, хранящая в памяти множество ярких и трагических военных эпизодов, написала – по канонам плохой беллетристики – книги о войне, которые никого не могут взволновать. Примеры далекие и разные, а бьют в одну цель.

Адамович позволяет себе даже прогнозировать: «Документалистика с приходом в нее крупных писательских сил, талантов становится и будет становиться более разносторонней, более богатой и по форме. И очень важно, чтобы документально-художественная форма не переводила «документ» в разряд беллетристики. На этом пути ей действительно не выжить рядом с полноценной художественной литературой».

Об огромной роли документа говорится не только в упомянутом докладе «В соавторстве с народом», но и в ряде иных материалов, вошедших в книгу «Литература, мы и время», – «Гневная память», «Хатынь», «Вблизи и издалека», «Революции и народу обязанная», «Память народа – память писателя» и др. Разговор о значении документа непосредственно связан с темой войны в белорусской литературе, а еще шире – с мыслью о самоутверждении белорусского народа, о национальном характере в литературе, об интернациональном значении белорусской литературы, развитие которой автор видит в контексте многонациональной советской литературы.

В постановке и решении этих вопросов А. Адамович не одинок. Созвучные мысли он находит у И. Мележа: «Подвиг народа был огромный; война обострила у каждого чувство слитности, единства с народом; наверно, никогда с такой силой, как в войну и послевоенные годы, не чувствовали мы, что мы – народ». Можно привести высказывание И. Науменко, который, выступая на страницах украинского журнала «Вітчизна» (1975, N 6), отмечал: «В белорусской литературе нет, очевидно, писателя, который не писал бы о партизанской борьбе». И дальше, как бы перекликаясь с А. Адамовичем: «Литература просто не могла дальше развиваться, не ответив на вопрос, что такое фашизм, потому что фашизм посягнул на само существование белорусского народа, народов нашей страны, на те духовные ценности, без которых литературу нельзя представить. Интересно, что о войне пишут и самые молодые писатели, развившиеся в конце сороковых, в пятидесятые годы, которые не видели войны даже детскими глазами».

В книге А. Адамовича можно встретить имя не одного такого писателя, как и мысль о непреходящем значении военной темы в белорусской литературе. Вот что он говорит о романах И. Чигринова «Плач перепелки», «Оправдание крови», в которых события развиваются как бы по принципу «замедленного действия»: «Кажется, о деревне военных лет белорусская литература рассказала неплохо «из первых рук» – свидетели, участники войны писали, пишут. Что осталось на долю «молодого», – поучившись у них, добавить некоторый психологический или лирический штрих? И. Чигринов отважился на большее и достиг значительно большего. Он пишет «свою войну», подробно, день за днем, как бы час за часом. При этом на плацдарме вовсе не детской памяти, а масштабной, эпической».

Отстаивая закономерность и неисчерпаемость военной темы в белорусской литературе, А. Адамович решительно выступает против описательства, иллюстративности, топтания на месте. Касаясь военной темы, Адамович-писатель и Адамович-критик как бы сливаются в одном лице, словно забывая о различии жанров, в которых, выступают. Например, в тексте «Хатынской повести» начинает превалировать публицистическая тональность, – это почувствовал И. Мележ, сказавший о ней в предисловии к изданию 1974 года: «Необычно большой удельный вес размышлений в общем строении повести, размышлений нередко прямых, открытых, позволяет говорить о «Хатынской повести» как о произведении в значительной степени публицистическом. Да, в повести А. Адамовича очень большое место занимает публицистика – взволнованная, умная, убеждающая, зовущая к серьезным раздумьям».

Страстная публицистика проникает и на страницы критических размышлений А. Адамовича по поводу военной темы; нередко при этом автор прибегает к ярким образам, психологизму – и тогда его критика оказывается в стихии художественного самовыражения («О тех, кто выстоял», «Хатынь», «Вблизи и издалека» и др.).

Можно ли на основании всего, что было сказано, отнести книгу А. Адамовича к разряду так называемой писательской критики, которую в последнее время выделяют в особый вид и о которой существует хоть не единое, но тем не менее вполне определенное мнение? Как, например, вот в этом выступлении В. Поволяева на страницах «Литературной газеты»: «Критик судит – или должен судить – о художественном произведении объективно (подчеркиваю – объективно), с равным вниманием анализируя и его конструкцию, и стиль, и сюжет, и язык, и лепку характеров. Прозаик же, мне кажется, имеет право на субъективность и отличает в творчестве своего товарища по цеху прежде всего те грани, что близки и созвучны его видению, его пониманию литературных задач» («Литературная газета», 6 февраля 1980 года). Не место сейчас спорить с автором данного высказывания, хотя очевидно: ни у прозаика, ни у критика никто не отнимал права на субъективность, дело в том, на какой опыт, вкус, мировоззрение она опирается, в какой степени близка к научной истине. С другой стороны, трудно себе представить критика, который с «равным вниманием», объективности ради, анализировал бы все без исключения компоненты художественного произведения. Но суть не в этом.

Сам А. Адамович, кажется, далек от склонности теоретизировать насчет литературной критики, например о том, куда ее отнести – к искусству или науке, к литературе или же к литературоведению. Правда, однажды он обронил: «Полезно бывает для всех: и для критики, и для литературы, и для читателя побыть иногда наедине, вглядеться в самих себя. Сиамские близнецы – это утомляет. Пусть каждый будет, станет самим собой – литература литературой, критика критикой, наука о литературе наукой, потом они полезнее будут и друг для друга, больше дадут друг другу. Да и читателю вовсе не обязательно постоянно толкаться на литературной кухне и подсказывать, что готовить и как, что класть и чего не надо: всегда вкуснее, когда тебе вынесут готовенькое!» Конечно, это может быть шуткой, но может выражать и принципиальную точку зрения, если бы автор захотел ее аргументировать.

В целом же в книге А. Адамовича о критике говорится неоднократно, в разных аспектах – не только в специальных статьях «Об эстетической глухоте в критике», «Выступление на пленуме правления СП БССР (1962 г.)», «Ответ профессору К*.», «Новые черты «сравнительной критики», «Литература в свете сравнительного изучения». Достижения «сравнительной критики» он связывает с именами Л. Новиченко, Г. Ломидзе, Ю. Суровцева, В. Кубилюса, Г. Березкина, А. Бочарова и других известных критиков, в работах которых опыт многонациональной советской литературы присутствует не как географическое понятие, а как наивысший уровень, высота критериев в оценке того или иного писателя. Он показывает достижения белорусской критики последних десятилетий: «Без преувеличения можно говорить, что 60-е и 70-е годы дали нам критику, которая стоит – по квалифицированности, талантливости и искренности – наравне с выдающейся нашей прозой, поэзией, драматургией. Если, известно, брать лучшее – и там, и там. Никогда такого мощного, авторитетного отряда критиков белорусская литература не имела, авторитетного не весом «довбни», «оглобли», а весомостью мысли и таланта». И называет два десятка (!) лучших белорусских критиков, одни имена которых уже являются «обещанием и гарантией вполне определенной гражданской позиции, своей манеры, хорошей квалифицированности». И конечно, свидетельством зрелости и возмужания белорусской литературы.

Это вовсе не значит, что коллегам-критикам А. Адамович адресует одни комплименты, – это не в его манере. В рецензируемой книге проанализированы «уроки» критического прошлого, в ней показан тот вред, который нанесен был литературе «рыцарями» критической «дубинки», приводятся выразительные, порой анекдотические примеры, за которыми столько иронии, сарказма, а то и горечи, – примеры невежества, беспринципности, перестраховки». Адамович-критик последовательно выступает против вульгарно-социологических тенденций, схематизма, помпезности, самодовольства и самолюбования в среде писателей и критиков. Некоторые наблюдения и замечания А. Адамовича, высказанные порою и четверть века назад, сохраняют свою актуальность и ныне. Как, например, мысль о недопустимом благодушии критиков, которые, отмечая остроту и актуальность темы произведения, советуют автору «доработать» его художественный уровень, вместо того, чтобы открыто высказать горькую, но честную правду.

Высокая требовательность критика проявляется в самом подходе к литературе. Книга открывается статьей «По шаблону», написанной в 1959 году. Молодой тогда критик выступает в ней против штампа, примитивной риторики, статичности, неубедительности конфликтов. Он ратует за живую писательскую наблюдательность, необходимость руководствоваться собственными жизненными впечатлениями, а не устоявшимися литературными шаблонами. В других своих ранних выступлениях «Стиль и творческое направление», «Изучать литературное наследие», «Учеба писателя и его индивидуальность» он ставит вопросы, еще слабо разработанные в то время белорусским литературоведением. Так, он говорит о необходимости более объективно подойти к творчеству К. Чорного, отбросив критические «наслоения» 20 – 30-х годов. Не случайно именно с творчеством К. Чорного так или иначе связана почти вся критическая деятельность А. Адамовича: здесь ожидали его первые открытия, вырабатывались и шлифовались критерии идейно-эстетических оценок, не замедлившие проявить себя.

Сборник наглядно показывает, как интенсивно расширялась сфера интересов критика: «Рассказы 1955 года», «Заброшенный жанр» (заметки об очерке 1955 года), «Писатель и народ», «Криницы бьют из глубин» (о творчестве И. Шемякина), «Общественное значение литературы», «Об эстетической глухоте в критике». От анализа отдельных произведений, взгляда на творчество отдельного писателя он переходит к разговору о литературе в целом, о характере критики, о ведущих тенденциях литературного процесса.

Книга А. Адамовича «Литература, мы и время» состоит из статей и выступлений, охватывающих «временную дистанцию» в двадцать пять лет. И возникла она как будто очень уж просто. «Собрал давнее и новое (главным образом то, что не вошло в предыдущие сборники), – сообщает автор, – перепечатал, перечитал сам, и рука потянулась, чтобы кое-что исправить, улучшить. Но вовремя спохватился, вспомнил свою статью («Новые черты «сравнительной критики»), в которой упрекал других за то, что боятся своих прежних работ, оценок, взглядов… Решил оставить все, как было написано, самому не править, не вычеркивать. Даже если сегодня иначе оцениваю, вижу, другой фразеологией пользуюсь». Следует согласиться: в противном случае бесследно исчезли бы приметы времени, как утеряна была бы и возможность проследить за развитием литературы, не говоря уже о потере возможности видеть творческую эволюцию самого автора. К сожалению, подобная практика не стала общеобязательной – ни для писателей, ни для критиков. И большинство изданий даже «избранного» является к читателю в таком виде, будто авторы всегда были «сегодняшними».

Не каждый критик пойдет на подобный риск: лишь важность, весомость тем и проблем, затронутых в давних критических выступлениях, сохраняют им жизнь и сегодня. Надо обладать особым умением и чутьем, чтобы не дать взять себя в плен всевозможным случайностям, от которых не застрахован ни один критик. Да, только «умения» и «чутья» недостаточно, если будет отсутствовать настоящая, партийная принципиальность и своя собственная, осмысленная и прочувствованная, эстетическая позиция, способность видеть проблемы национальной литературы в связи с всесоюзным и мировым литературным процессом.

«Литература, мы и время» – не история белорусской прозы (поэзия и драматургия сравнительно редко рассматриваются автором), даже и за последние двадцать пять лет. Но благодаря стремлению критика отметить, выделить, а затем и обстоятельно «высветить» основные, самые характерные эпизоды и черты во всей истории белорусской литературы, нам кажется, будто в книге она, история, постоянно присутствует, а мы, читатели, имеем возможность представить себе как нечто цельное, хотя и постоянно движущееся, всю белорусскую литературу в самых ярких ее проявлениях. Я. Купала и Я. Колас, К. Чорный и Т. Гартный, М. Лыньков и К. Крапива, а затем целая плеяда писателей «среднего» и «младшего» поколений – И. Мележ и И. Науменко, И. Шамякин и В. Карпов, Я. Брыль и М. Стрельцов, И. Чигринов и В. Быков, – сколько неповторимых индивидуальностей! Широко показаны связи белорусской литературы с ее соседями, в первую очередь с русской литературой, и прежде всего с творчеством Достоевского и Толстого, Чехова и Горького, а в наше время – Твардовского и Шолохова.

Особенно «неравнодушен» А. Адамович к Л. Толстому. «Необходимость Толстого» – не просто название юбилейной статьи в книге А. Адамовича (вспомним, что его монография «Горизонты белорусской прозы», опубликованная в 1974 году, открывается разделом «Толстовский шаг»), это – мера художественной ценности, это призыв ко всем собратьям по перу, это и глубоко личный девиз Адамовича-писателя и Адамовича-критика.

В книге «Литература, мы и время» не много материалов, близких к жанру литературного портрета, – «Изучать литературное наследие», «Классик белорусской прозы», «Криницы бьют из глубин», «Сквозь годы и произведения», «Рассказы Ивана Науменко», «Искусство простоты» и некоторые другие. Однако в них в полной мере проявилась оригинальность критика, смелость его суждений и оценок, умение выявить особенности индивидуального стиля писателя. Но более всего автор склонен к мышлению синтетическому, к постановке и решению проблемы общего характера (стиль и творческое направление, традиции и современность, писатель и народ, общественное призвание литературы, народ – война – литература и др.). Свежие мысли, точные оценки, острая полемичность присущи, как правило, выступлениям А. Адамовича.

В итоге можно сказать, что книга «Литература, мы и время» менее всего свидетельствует о принадлежности к некоей «писательской критике», признающей за собой единственное право – субъективизм в оценках и суждениях, да и то «выборочного» характера – мол, о ком хочу, о том и говорю. Критика А. Адамовича далека и от ложного академизма. Это критика страстная, борющаяся, отрицающая и утверждающая, образная и доказательная, по-настоящему научная и творчески оригинальная. Для нее активное участие в литературном процессе – первейшая обязанность и необходимость.

г. Львов

1. »Література і сучасність. Літературно-критичні статті», вип. IX, «Радянський письменник», Киев, 1976, стр. 42. [↩]