Наработанная высота. Максим Амелин
Стаж профессионального служения Максима Амелина современной поэзии перевалил за десять лет и, похоже, он — один из немногих, кто в ней за это время остался. Поэзия Максима Амелина сочетает характеристики, которые здравый смысл склонен разводить, — современность и архаизм. Причем фокус в том, что современен сам архаизм, выбранный сознательно и защищаемый последовательно.
Родившийся в 1970 году, Амелин по литературным меркам еще вполне молод, однако из «молодых писателей» он уже вышел, примкнув к старшему поколению поэтов. В последние годы он — руководитель одного из поэтических семинаров на ежегодных Форумах молодых писателей в Липках, проводимых Фондом интеллектуальных и социально-экономических программ (ФСЭИП). Амелин — строгий преподаватель. В основании этой строгости — ориентация поэта на идеалы высокой поэзии, несущей через века свою особую миссию. Амелин стремится к истокам этой поэзии — к античности и «русской античности», то есть поэтическому XVIII веку.
Из освоения языка русского XVIII века для поэта логично вытекало повышенное внимание к древним языкам. В результате Амелин немало сделал как переводчик с латинского и греческого, переведя «Приапову книгу», поэтическое наследие Катулла; известны его переводы Пиндара. Максим Амелин выбрал, пожалуй, наиболее трудный поэтический путь. Отзвук этого труда слышен и в амелинских стихах, и в его высказываниях о поэзии.
В поэзии Амелина все, что воспринимается как архаика, во многом обязано жанру, который по большому счету остался в XVIII столетии русской поэзии. Речь об оде — магистральном жанре «русской античности».
Галерея одических разновидностей довольно широка — горацианская, пиндарическая, анакреонтическая, духовная и т. д. Однако нужно учитывать, что стихи поэта неканонической эпохи вписывать в классицистическую жанровую ячейку можно только с рядом весьма существенных оговорок. Максим Амелин принадлежит эпохе, каждое стихотворение переводящей в пространство жанровой борьбы; эпохе, в которой жанры конкурируют за право завершить целое лирического произведения. Нерв такой жанровой борьбы обнаруживается и в амелинском творчестве.
С высоты оды
Амелин вошел в поэзию в 1997 году — с первой подборкой, опубликованной «Новым миром». Годом ранее, впрочем, вышла книга стихов «Холодные оды».
По результатам 1998 года Амелин удостоен литературной премии «Нового мира» и независимой премии «Антибукер». Из стихов, опубликованных в эти два года, был составлен второй сборник — «Dubia», вышедший в 1999 году тиражом 500 экземпляров в карманном формате и мягкой обложке.
Третья книга — «Конь Горгоны» (2003), отличное издание в ведущей поэтической серии издательства «Время». За четыре года Амелин стал признанным и состоявшимся поэтом.
Прежде чем обратиться к стихам, с которыми Амелин прозвучал, хотелось бы заглянуть в самое начало. Вот первое стихотворение первой книги:
Раздерган Гомер на цитаты рекламных афиш:
по стенам расклеены свитки,
гексаметра каждый по воздуху мечется стиш
на шелковой шариком нитке, —
то долу падет, то подскочит горе. Не о том,
что лирой расстроенной взято,
рожки придыханий о веке поют золотом:
что небо по-прежнему свято,
мечи не ржавеют от крови, курится очаг,
волам в черноземе копыта
приятно топить и купаться в лазурных лучах.
Но чаша страданий отпита
однажды навеки, — скорбей и печалей на дне
горючий и горький осадок,
железного века достойному пасынку, мне
да будет прохладен и сладок.
Первой же строкой заданы верх и низ картины мира: вверху подлинник — Гомер, внизу цитаты из него — реклама. Гомер — «раздерган». Далее образ дается в других координатах: тяжелый гекзаметр современность низводит до легкого шарика, гонимого ветром («то долу падет, то подскочит горе»). «Лира», поющая об этом, тут же признается «расстроенной» — вторжением низкого в сферу высокого. Стихотворение начинается сатирой, но поэтическое сознание борется с ней. Во второй строфе распознан тематический камертон: «рожки придыханий о веке поют золотом». Здесь жанр еще не установился: неожиданно чувственные сентиментальные «придыхания» соседствуют то ли с романтическими охотничьими, то ли с одическими военными «рожками». Но главное — искомая высота «золотого века». После двоеточия — одический полет надмирного взгляда. Здесь и высота, и святость, и бессмертие. Важно, что лирическое «я» появляется и видит себя именно на этом фоне — выбранного жанра.
Поэзия Амелина прямо заявляет о своей связи с традицией, хранительницей ценностного абсолюта, присутствие которой — в образе ли античного бога, римского поэта или библейского Господа, не суть важно, — поэтическая константа. Начиная со второй книги, образы традиции и Абсолюта у Амелина пополнятся при обращении к русским поэтам XVIII века.
Мосты наводятся сами собой: в «Холодные оды» включено несколько старательных переложений псалмов Давида — обычный для XVIII века жанр духовной оды. Но русская античность в первой книге еще в подтексте: так, за стихотворением «На смерть Тишинского» (речь идет о Тишинском рынке) читаются сразу два классических державинских текста — «На смерть К. Мещерского» и «Евгению. Жизнь Званская», один из которых замечателен рефлексией о смертности, второй — воспеванием быта.
«Холодные оды» на деле, пожалуй, — самая теплая книга поэта. В ней много прямого и вдумчивого разговора со Всевышним. Здесь поэзия не оторвалась от жизни: окрашивая жизнь, она сама раскрывается в бытовых домашних образах:
У случайных стихов особый
аромат и особый вкус, —
точно дымчатый чай со сдобой
пьешь из чашечки белолобой
в окружении нежных Муз.
Однако поэтическое сознание уже чувствует хрупкость минутной гармонии:
Пей, но знай: все это в рассрочку,
и за все: за снедь и за чай,
за «подлейте-ка кипяточку»
и за каждую эту строчку —
не отвертишься — отвечай.
В лирическом событии появляется второй голос. Он утверждает, что за все высокое нужно будет ответить низким, за всякое обретение — потерей. Сначала неясно, кому этот голос принадлежит. Две строфы он выкладывает свои условия, пока не получает ответа в последней строфе:
— Нет,
переулочек гнусный, гнутый —
точно кто завязал узлом —
ты меня не сбивай, не путай! —
Расплатиться — какой валютой?
за каким конкретно углом?
Голос опознан — это голос «гнусного переулочка». Его вторая характеристика — «гнутый» — вырастает в способность «сбивать» и «путать». Низ пытается навязать верху свой кодекс, по которому за все надо платить. Но поэтическое сознание в финале будто отряхивает эту логику, убивает ее простыми вопросами: чем можно расплатиться за дар самого бытия? Ода высотой и масштабом непроизнесенного вопроса вновь одолела низкий жанр — на этот раз ей угрожал городской романс.
Одическое начало опознается в поэзии Амелина прежде всего по высоте «точки зрения», с которой виден уклад мироздания. Низ постоянно пытается втянуть поэтическое сознание в свою игру, лишить его кругозора «большого времени». Традиционный для оды «восторг» здесь не главное: вызванный то творением Божьим, то полнотой проживаемого момента, он у Амелина чаще всего между строк. Впрочем, ярко выраженное состояние восторга было обязательным в первую очередь для торжественной (пиндарической) оды — этот эмоциональный градус кажется Амелину чрезмерным. В целом же для оды характерно более широкое понимание восторга: «Восторг, или восхищение, есть умственное созерцание предмета, рассмотрение его умными очами <…> Все доступно взору поэта и дано в едином фокусе его мысленного зрения <…> С запредельной высоты мир предстает огромным и многообразным и, что самое важное, гармоничным»1. Для Амелина с самого начала гармоничный уклад Божьего мира — необходимая рама для любой картины.
Памятник Хвостову
Вторая книга Амелина задает новую конфигурацию конфликту между верхом и низом. Отчасти она обозначена уже в названии: «Dubia» — раздел в собраниях сочинений, в который помещаются стихи, чье авторство с уверенностью установить нельзя. Название задает тему и проблему подлинности. Причем проблема звучит гораздо шире, нежели предполагает соответствующий раздел: вопрос не столько в том, чьи это стихи, сколько в том, что есть настоящая поэзия.
Пожалуй, самое известное стихотворение в книге — «Графу Хвостову». Им заканчивалась и первая новомирская подборка Амелина. А первое стихотворение в той же подборке предваряется эпиграфом из Хвостова. Этот поэт, таким образом, сразу стал ключевой фигурой в системе образов Амелина, который с «хвостовством» в поэзию вошел:
Певец Кубры, бард Екатерингофа
и прелагатель Буало — с тобой,
какая б ни грозила катастрофа,
навек одной мы связаны судьбой;
днесь под одной, как добрые соседи,
обложкою вплываем в море книг.
Себе ты памятника — тверже меди
и пирамид превыше — не воздвиг,
но в вечность воспарил, недосягаем,
сев на Пегаса задом наперед:
перед тобой широкошумным Раем
простерт цветник Божественных щедрот.
Надо заметить, что это единственное стихотворение в подборке, на котором определенно лежит печать архаики: лексика («прелагатель», «днесь»), характерные для русского XVIII века, непривычные уху инверсии. И, конечно, признания «с тобой <…> навек одной мы связаны судьбой», «я памятник тебе» — интригуют:
- Алексеева Н. Ю. Русская ода. Развитие одической формы в XVII-XVIII веках. СПб.: Наука, 2005. С. 191-193.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 2009