Над рукописями Николая Островского

Высоко оценивая книги Николая Островского, наши критики и «литературоведы в то же время почему-то не изучают творческую лабораторию замечательного писателя. Между тем знакомство с ней весьма поучительно.

До нас дошло очень мало материалов, связанных с работой Островского над первым романом. То, что уцелело, не позволяет представить себе ясную картину творческой лаборатории писателя. Зато по черновикам и различным редакциям его второго романа мы можем от начала до конца проследить весь процесс рождения художественного произведения. Анализируя черновики романа «Рожденные бурей», еще раз убеждаешься, что Н. Островский был прирожденным писателем! Можно с полной уверенностью сказать, что, не случись с ним того, что привело к трагическому исходу, талант его все равно в конце концов заявил бы о себе и, наверняка, засверкал бы еще ярче.

Первая книга Н. Островского охватывала шестнадцать лет, – в романе «Рожденные бурей» он задумал описать события, которые должны были занимать всего три-четыре месяца. И несмотря на это, прежде чем начать писать роман, Островский проделал огромную работу по изучению документов эпохи. Он прочитал много книг – исторических, военных, географических, о культуре и быте, по вопросам дипломатических отношений, мемуары различных деятелей, а также журналы и газеты за 1918 – 1919 годы. Только проделав эту подготовительную работу по сбору фактического материала, писатель начал диктовать главы будущего романа.

Для Островского было характерно последовательное изложение событий. Иногда, правда, он забегал вперед и писал отдельные эпизоды. Так были написаны разговор Вроны с ксендзом, характеристика Петлюры и сцена ареста жены Патлая, ставшая впоследствии началом шестой главы. Черновики романа показывают, с какой тщательностью, преодолевая все трудности, работал писатель над второй своей книгой. В процессе работы над «Рожденными бурей» он неоднократно обращался к товарищам и писателям за советом, спрашивал их мнение. Сохранились письма и телеграммы Островского к М. Шолохову, А. Фадееву, А. Караваевой, В. Ставскому, А. Лахути, М. Колосову с просьбой высказать свое мнение о новой книге и «покрыть прямо в лицо», если она плохая: «Хвалить – это только портить человека. Даже крепкую натуру можно сбить с пути истинного, захваливая до бесчувствия».

Но вот продиктованы последние страницы «Рожденных бурей». По просьбе Островского, в Сочи, где он жил и работал, состоялось первое большое обсуждение романа с группой членов ЦК ВЛКСМ. Затем в Москве было созвано для обсуждения книги специальное заседание президиума Союза советских писателей. На нем выступили А. Серафимович, А. Фадеев, В. Герасимова, Н. Асеев. Н. Островский был благодарен товарищам за дружескую критику. «Выправлять книгу писатель должен собственной рукой, – сказал на заседании Островский. – Продумывать неудачные фразы должен сам автор. Ведь каждому понятно, что писатель, который любит свою книгу, не может отдать ее другому писателю, может быть, глубоко талантливому, чтобы тот ее «дописывал». И Островский сам выправлял свою книгу, учитывая замечания и советы, которые он считал рациональными.

Прежде чем приступить к доработке романа, Островский направляет в ряд издательств письма. Еще раньше он послал туда рукопись «Рожденных бурей». Сейчас он обеспокоен: как бы издательства не поторопились и не опубликовали рукопись, «доработав» ее своими силами. Островский предупреждает: «Рукопись не может быть сдана в набор, пока я не произведу всю редакторскую работу и не внесу все необходимые поправки, пополнения и т. п.». Одновременно Островский просит издательства возвратить ему рукопись с замечаниями. «Лично отредактировав окончательно книгу, верну Вам рукопись вполне готовой к печати» (курсив мой. – И. О.).

Островский снова и снова обдумывает все пожелания, высказанные участниками обсуждений, делает в рукописи поправки. Замечаний много, но он считает, что недостаточно. Взыскательность его к себе не знает предела. Островский не хочет никаких скидок. Он высказывает пожелание, чтобы рукопись была подвергнута более детальному разбору. Машинописные экземпляры рукописи вручаются трем литературным критикам и редакторам, чтобы они дали свои построчные замечания. Через некоторое время все трое встретились у постели писателя. Фразу за фразой читали рукопись. Каждый говорил о своих замечаниях и поправках. Островский внимательно выслушивал их…

Сравнение окончательного текста романа с рукописями, побывавшими в руках критиков-редакторов и хранящимися теперь в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР, показывает, что далеко не все замечания, которые были предложены писателю, были им приняты и нашли место в окончательной редакции.

Так, например, не пришелся по вкусу одному из редакторов мужественный поступок Раймонда Раевского, когда он остановил лошадь на полном скаку и тем самым спас Людвигу. Эти страницы в рукописи оказались вычеркнутыми, но Островский, как мы видим, сохранил их в окончательной редакции. Он понимал, что именно в таких эпизодах и могут наиболее ярко раскрыться характеры. И в самом деле уже в этом эпизоде проявляются смелость и бескорыстие Раймонда, трусость и спесь Владислава, отзывчивость и простота Людвиги, игривость и кокетство Франциски, пошлость и хитрость Стефании, мелкая душонка слуги Юзефа.

Другой редактор счел пошлым поведение Андрея Птахи, когда он в порыве страсти целует колено Олеси. Но Островский категорически отказался убрать этот эпизод. Ведь Птаха и прекрасен непосредственностью своих порывов, своей юношеской целомудренностью.

Еще один редактор почему-то предложил сократить то место в четвертой главе, где описывается нехитрая жизнь семьи сапожника Михельсона. Островский, отлично знавший жизнь и быт еврейской бедноты на Украине, отверг предложение редактора и целиком сохранил в романе эти страницы, ничего не изменив в них. И действительно, от них веет необыкновенной теплотой и лиризмом. (Линия семьи сапожника Михельсона была важна Островскому еще и потому, что являлась ярким образным выражением идеи пролетарского интернационализма.)

Чаще всего Островский учитывает замечание, относится к нему как к пожеланию и находит другое, более удачное выражение или слово.

«Все прут домой, им не до визы», – с каким-то безразличием огрызнулся второй».

Редактор исправил: «Все прут домой, им не до визы», – с нескрываемым равнодушием огрызнулся второй».

На первый взгляд, с такой поправкой можно согласиться: убрано неопределенное каким-то. Но Островский отклонил новый вариант. Реплика исходит от человека, который окажется Пшигодским, а он не может быть равнодушен к происходящему. Пшигодский пострадал и озлоблен. Он горяч и несдержан. Его настроение должно прорываться. Но то, что редактор обратил внимание на это место в рукописи, заставило Островского задуматься. Он понял, что и слова какое-то безразличие в отношении Пшигодского тоже не соответствуют характеру этого человека: