Непрерывно растущий человек (К проблеме характера в социалистическом реализме)

Изучение творчества Горького все более тесно связывается с теоретическими проблемами социалистического реализма. Наиболее внимательно с этой точки зрения изучены «Мещане», «Мать», «Враги» – произведения, в которых рождался новый метод, где впервые получила художественное изображение революционная борьба рабочего класса.

В последующие годы, после поражения первой русской революции, Горький создает вещи, в которых углубляется в историческое прошлое общества и народа. Но «Жизнь Матвея Кожемякина» и автобиографические повести, где материалом являлось прошлое, не стали от этого менее современными по своей художественной сущности. Новый метод раскрылся многообразно уже в дооктябрьском творчестве Горького.

Изучение горьковской художественной автобиографии помогает нам сегодня в решении проблемы, столь остро стоящей перед советской литературой и ее теорией: в чем современность творчества? Опыт Горького убеждает, что проблема современности – это прежде всего проблема метода творчества, современности художественного мышления писателя. В творческом процессе, какой бы материал ни разрабатывал писатель, метод выступает как аккумулятор современного жизненного содержания.

В автобиографической трилогии перед нами – 70 – 80-е годы прошлого века, время детства и юности Алеши Пешкова, героя трилогии. Художник повествует об этом времени спустя несколько десятилетий: «Детство» начато в 1912 году. Исторические события и процессы, перевернувшие в эти десятилетия всю русскую жизнь, не могли быть изображены в трилогии Горького, но они как бы скрыто присутствуют в мысли художника, исследующей ушедшую действительность. Исторический опыт этих Десятилетий, преломленный сознанием писателя, претворился в логику его образной мысли, организовал ее, определил ее направленность и цельность.

Трилогии о детстве и юности Алексея Пешкова близки по материалу и проблематике многие произведения, параллельно ей создававшиеся, – это прежде всего рассказы 1912 – 1917 годов, объединенные позднее в книгу «По Руси», это в те же годы написанные «Случай из жизни Макара», «Хозяин», это, наконец, автобиографические рассказы 20-х годов – «Время Короленко», «О вреде философии», «Сторож», «О первой любви» и ряд других. Все эти вещи в совокупности образуют грандиозный горьковский автобиографический эпос.

Автобиографическая задача требует обращения к прошлому, но любое художественное исследование прошлого освещено настоящим, так сказать пишется современностью. Трилогия Горького создана после первой русской революции, и в этом есть закономерность. Революция 1905 года завершила целую полосу исторического развития России и одновременно явилась прологом социалистической революции, открыла новый Исторический этап, приведший к Октябрю семнадцатого года. 1905 год стал историческим узлом, собравшим нити, протянутые как в прошлое, так и в будущее.

Вскрывшийся исторический опыт и вызвал к жизни горьковский эпос, дав художественной мысли необходимые для эпопей кругозор и широту. Такова была почва, позволившая превратить автобиографическое повествование в «движущуюся панораму» народной жизни, причем огромный и многообразный материал, обрисовывающий целую эпоху в развитии страны, народа, общества, предстал как достояние личного опыта и внутренней психологической жизни отдельной личности, автобиографического героя.

Опыт прогремевшей революции требовал изучения прошлого; в эпическом творчестве Горького оно явилось обоснованием органичности революции, ее «почвенности», исторической необходимости! Вместе с тем, как уже сказано, опыт пятого года не только требовал такого ретроспективного изучения, но и сделал его возможным, раздвинув горизонты художественного мышления. На этой основе возникает горьковская эпопея,’ изображающая прошлое, но глубоко современная по своей проблематике.

Настоящая статья и имеет целью показать, как содержание современной Горькому исторической жизни повлияло на его познание мира, его метод, способствовало рождению принципиально важных сторон метода социалистического реализма.

Исследование законов истории было у Горького художественным исследованием, «полем» которого являлись человеческие характеры и судьбы. Пространственные и временные масштабы автобиографического повествования представили особые возможности для того, чтобы раскрыть процесс становления нового типа человеческой индивидуальности, рожденного революцией. Горьковское искусство социалистического реализма тем самым решало по-новому центральную проблему литературы, изменяло представления о связи человека и мира, характера и обстоятельств, вносило глубокие изменения в сам метод художественного творчества.

Горький рисует в автобиографических повестях пореформенную русскую жизнь; по замечанию Ленина, трудно представить более меткую характеристику этого времени, чем та, которую ему дал Толстой: «все переворотилось и только укладывается». Перевороченной, взорванной и предстает народная жизнь в эпопее Горького. «Пошел и увидел дикий хаос, буйное кипение бесчисленных, мелких и крупных, совершенно непримиримых противоречий», – рассказывал писатель в «Беседах о ремесле» о своем вступлении в мир. В художественной системе автобиографических произведений огромную роль играет этот образ кипения противоречий, образ трения, осмысленного как условие и внутренний источник движения: «чем сильнее трение, тем быстрее идет жизнь к своей цели, к большей разумности» («Сторож»).

Многое в художественном методе Горького объясняют эти слова. Присмотримся к людям, возникающим на страницах трилогии, к способам, которыми решены их характеры.

«Я видел, что почти в каждом человеке угловато и несложенно совмещаются противоречия не только слова и деяния, но и чувствований, их капризная игра особенно тяжко угнетала меня». Очень четко сам писатель формулирует особенности, отличающие людей, им нарисованных: угловатость и несложенность. Вот в иконописной мастерской пляшет Жихарев, «противоречиво изменяя лицо, – кажется, что пляшет не один, а десять человек, все разные». Здесь обнаженно выступает метод раскрытия человеческого характера. Человек дан как будто в разрыве, в следующий момент он уже не тот, совсем не похож, это уже как будто другой человек. Такими представляются юному герою автобиографической трилогии окружающие его лица. Изменения в их поведении наступают сразу, резким и внезапным скачком, без переходов, это «фокусные прыжки из одного положения в другое». Алеша наблюдает необъяснимо шатких, «поразительно-неустойчивых» людей. Человек неожиданно для окружающих и для себя самого выпадает из привычной колеи, точно переламываясь пополам.

«Закачалась, заиграла матушка Русь!» Горький рисует жизнь несложенную, разлаженную, жизнь, стронувшуюся с места. Это конец патриархальной неподвижности, острая ломка, как ее определил Ленин, всех старых, веками державшихся устоев. Эпоха эта явилась в полном смысле слова «почвой» для творчества крупнейших художников второй половины XIX века – Толстого, Достоевского, Щедрина, Успенского, Лескова. Однако горьковский эпос вырастает на иной исторической почве.

«1861-ый год породил 1905-ый» ¹, – писал Ленин «по поводу юбилея» падения крепостного права. Эта историческая связь уже открыта Горькому – автору «Детства» и «В людях». Художественная мысль писателя познает эту связь, движение истории, в автобиографической трилогии, рисующей ломку пореформенного быта. «Дикий хаос», «трение» непримиримых противоречий сознано как революционный процесс; веру в него выражает горьковский метод, принципы раскрытия человеческого характера.

Я чувствовал себя, говорится в «Моих университетах», «куском железа, сунутым в раскаленные угли, – каждый день насыщал меня множеством острых, жгучих впечатлений». Образ разогретой, накалившейся от трения противоречий жизни – образ, проходящий сквозь все творчество Горького, – определяет способы типизации характеров в полярных противоположностях. Пои нагревании тела слабеют молекулярные связи и сцепления. Так и здесь: произошел резкий сдвиг, и то, что слежалось и срослось веками, пришло в движение, изменило внутренние соотношения. Люди предстают перед рассказчиком несложенными, как бы «разобранными», состоящим из граней, чуждых одна другой. Разные стороны сплетены вместе в одном характере («путаница») и в то же время четко отграничены и разделены как несовместимые. Оптимизм художника, рисующего «дикий хаос», проявляется именно в том, что он показывает, как перспективное и здоровое в народном характере высвобождается из старых, патриархальных, распадающихся сцеплений и связей. Оно еще перепутано и перемешано с косным, привычным, темным, но оно более не сращено и не сплавлено с ним, отделилось и встало изолированно, как полюс характера, противостоящий другому полюсу.

Символична картина, которую наблюдает Алеша Пешков в иконописной мастерской. Все здесь отмечено разложением прежней цельности. Мастера, работающие в этой атмосфере, утеряли любовь к делу, раздробленному «на длинный ряд действий, лишенных красоты». Разделение труда вторгается в древнее ремесло; мастер, не создающий более целой иконы, лишается и отношения к ней как к произведению искусства, видит в ней механическую совокупность составляющих ее частей. «Очень неприятно видеть большие иконы для иконостасов и алтарных дверей, когда они стоят у стены без лица, рук и ног, – только одни ризы или латы и коротенькие рубашечки архангелов. От этих пестро расписанных досок веет мертвым; того, что должно оживить их, нет, но кажется, что оно уже было и чудесно исчезло, оставив только свои тяжелые ризы».

Несобранные иконы воспринимаются как символ кризиса всей народной жизни, знаки которого на каждом шагу видит Алеша. Ему и живые люди представляются словно «несобранными», распавшимися на отдельные проявления. Тяжело и больно наблюдать эту шаткость, но Алеша инстинктивно предпочитает ее прежней устойчивости. Он сознает оборотную сторону этой патриархальной идиллии; он видит, живя в мастерской, как ограничено и замкнуто существование находящихся здесь людей, с детства запертых «в тесную клетку мастерства», лишенных широкого общения с миром. Юноша скоро понял, что все эти люди, и среди них многоопытные, искусные мастера, видели и знают меньше, чем видел и знает он.

Поляризация сил внутри характера сознана как признак роста, взрывающего устарелые отношения, вызывающего расчленение некогда плотного, единого, целостного. Из этого исчезающего единства, раскалывая его, уже им не удерживаемые, выходя из его рамок, выделяются противоречия и поляризуются для открытой борьбы. Такой внутренне расщепленной, взорванной видится жизнь горьковскому герою.

Выразительный пример – рассказ «Ледоход» из цикла «По Руси». Наблюдая старосту Осипа в обычных условиях и в минуту опасности, рассказчик видит двух разных людей. «Показалось, что это не Осип, – лицо странно помолодело, все знакомое стерлось с него». И Осип после совершенного подвига – снова такой, каков он всегда: «где же тот воевода-человек?»

Про Осипа говорят в рассказе, что в нем работник подох, а хозяин не родился. Тем самым его противоречия получают социальное объяснение и характер его приобретает единство. Однако самые способы художественного решения характера отрицают это единство, показывают его непрочность, расшатанность, утверждают подвижность, поляризацию и борьбу противоречий внутри единства, их неравновесие, дисгармоничность, стремятся вывести противоречия за рамки единства.

Упомянутую оценку Осипа высказывает в разговоре с рассказчиком- «проходящим» – плотник-мордвин. Разговор кончается так: «И еще подумав, мордвин беспокойно договорил: «А так он ничего, добрый человек…»

Мордвин видит кричащее противоречие, но не способен продумать его до конца и из него вывести окончательную оценку Осипа. Ему неловко и неприятно («беспокойно») оставить свою характеристику характеристикой раздирающих личность противоречий; он чувствует потребность закончить обобщающим суждением, снимающим противоречивость, и это говорит о том, что он не верит в возможность изменений, видит жизнь неподвижной.

Напротив, для «проходящего» Осип именно будет складываться из двух несложенных половин, как олицетворенное непримиримое противоречие. Рассказчику присущ динамический взгляд на человека, он не боится сосредоточиться на противоречиях и обострить их в своем восприятии до полярности. Поэтому Осип так и останется в его сознании фигурой, расколотой контрастами, синтез которых невозможен.

Такой взгляд на характер дает возможность рисовать человека словно в полете, в бурном движении, которое разрывает личность, отслаивая в ней родственное себе, динамичное, перспективное – от чуждого, консервативного, тянущего вниз.

Динамика, насыщающая горьковские характеры, – это, пользуясь удачным выражением Е. Тагера, «динамика социальных разрывов» ².

Мотив разлада как симптома устремленного вперед движения проникает все стороны стиля автобиографических произведений. Метод писателя определяет цельность его художественного мышления, видения жизни. Описания и пейзажи, наполняющие рассказы цикла «По Руси», насыщены той же динамикой взрыва. Природа и вещи словно находятся в напряженном ожидании, в сдвиге или готовности к нему. Й природа во впечатлении «проходящего» рвется к переделке, переформированию, стремится нарушить порядок, стронуться с места, готова к изменениям: осенью у моря сгибаются под ветром, качают вершинами деревья, «точно хотят вырвать корни из земли и бежать в горы…» И общий тон пейзажа: «Все вокруг нахмурено, спорит друг с другом» («Калинин»).

С первых же страниц «Детства» маленьким Алешей владеет упрямое желание расчленить поверхностное, разъять то, что снаружи кажется вполне плотным, непроницаемым, элементарным. Мальчику надо знать, что такое «яко же», это слово приобретает скрытый смысл, который должен быть разгадай. Слово подвергается нарочитому искажению: «Яков же», «я в коже». Такова первоначальная форма поисков, стремления сдвинуть привычное, сместить, окаменевшее. «Говори просто», – советует тетка Наталья.

1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 99.[↩]
2. Е. Б. Тагер, Горький и Чехов, «Горьковские чтения», 1949, стр. 417.[↩]