Начало (К истории создания «Морской души»)

1

В то июньское утро подмосковный писательский городок проснулся в ожидании уже привычного полуденного зноя. Но еще не начали истекать смолой золотоствольные переделкинские сосны и прохладен был сумрак еловых крон. На подоконнике, на письменном столе играли в пятнашки солнечные зайцы.

По случаю воскресенья он сел за работу в одиннадцать. Нужно было вычитать гранки выходящего к осени в Гослитиздате сборника «Краснознаменная Балтика». А главное – решил наконец взяться за еще один давно выношенный сюжет из цикла юмористических рассказов «капитана Кирдяги».

«Ваше Величество» – так должна была называться эта веселая и, как прочие рассказы, входящие в цикл, в основе своей невыдуманная история о Кронштадте 20-х годов.

Ему так и не удалось ни тогда, ни позже завершить эту забавную новеллу. В дверь тревожно застучал Лев Кассиль – принес весть о грянувшей военной беде.

Час спустя иные слова, горячие и гневные, вспыхивали из-под соболевского пера: о предательском ночном прыжке зарвавшегося хищники, о том, что не впервые поднимаются русские люди на защиту Родины, на защиту своей свободы от иноземных поработителей, но ныне мы встаем не на равнинах старой России, а на просторах Советского Союза. «Встаем одним человеком – с одной волей, с одним сердцем, с одним умом.

…И каждый из нас точно знает, что нужно делать.

А нужно одно: все мысли, все чувства, все поступки, самую жизнь свою отдать великому историческому делу, привычному нам: отстоять родину, разбить тупую и жестокую волю очередного незадачливого «гения»…

За оружие, товарищи и друзья!..»

На следующий день статья «Отстоять родину» появилась в «Правде»: Соболев открыл свой боевой писательский счет военной поры. Еще днем позже – 24 июня – он, уже в качестве спецвоенкора-правдиста, выехал в Ленинград, а оттуда в Таллин в распоряжение начальника Управления политической пропаганды КБФ. Одновременно с ним туда же направлялся и Всеволод Вишневский – предполагалось, что он и Соболев, как и во время финской кампании, будут работать совместно.

Шел шестой день войны – 27 июня 1941 года…

Это была четвертая война в его жизни. И, по странной прихоти судьбы, по совпадению, едва ли не символическому, он встречал ее в том же древнем, многим дорогим ему эстонском городе, который в дни его юности назывался Ревелем и откуда ровно четверть века назад, исполненный гардемаринского честолюбия и романтических надежд, он ушел в свой первый боевой поход.

Из-за седых башен и стен Вышгорода, уже заметно пригревая, выкатывалось омытое ночною росой янтарное балтийское солнце. Вечно милою сердцу андерсеновской сказкой возносились в синеву знакомые шпили и петушье-красные гребни черепичных крыш. Над ними, над тенистыми ущельями крутых средневековых улочек, кружили голубиные стаи. И немыслимо было представить себе, что на все это уже наползла еще незримая зловещая тень. Что в этот же ласковый утренний час погибают в неравном бою, прорывают удавку вражьего окружения моряки, пехотинцы, ополченцы, курсанты – последние защитники не столь уж далекой Лиепаи – Либавы. И что на следующий день падет Минск…

Первые дни этот контраст между тем, что необратимо надвинулось, и тем, что упрямо не хотело уходить, пожалуй, больше всего бросался в глаза, и душа воспринимала его с пониманием и болью. Каждая новая сводка Информбюро, каждая воздушная тревога с ознобным волчьим разноголосьем сирен, с тяжким уханьем бомб и пальбою зениток в гавани и на высотах за Кадриоргом делали атмосферу в городе все беспокойней. Но война еще не обрушила на Таллин всей беспощадной силищи, обтекая его до поры с юга и юго-востока. И во многих сердцах еще теплилась надежда на перелом к лучшему.

К тому же и лето выдалось на удивление щедрым и буйным – жаркое солнышко днем, теплые грозовые ливни ночами…

Но 9 июля фашисты захватили Псков, яростные сражения развертывались на Березине, под Витебском, на подступах к Смоленску и Луге…

В который уже раз внезапно и грозно изменилось на его глазах качество времени. Его течение вновь обернулось клокочущей стремниной, увлекающей всех и каждого без исключений, жалости и разбора в непредставимые, непредсказуемые дни. И значит, снова требовалась мобилизация и переплавка души, перенастройка глубинных механизмов сознания в соответствии со все более жестокой, незнаемой прежде действительностью. Все представления и понятия, сложившиеся прежде, причем в том числе и связанные с войной, либо оказались вовсе несостоятельными, либо нуждались в неотложной и решительной корректировке. Началось, труднее трудного, накопление нового опыта. Разумеется, и это более и прежде всего испытали участники сражений – от рядового бойца до командиров самого высокого ранга: они получали день ото дня воистину беспощадные уроки и расплачивались за них самой большой ценой. Но огненная школа времени была всеобщей – никто не мог избежать ее ускоренного, чаще всего мучительного, трагического прохождения. Однако у каждого был при этом собственный, личный путь исканий, ошибок, обретений и утрат.

Не миновал своей стези и Леонид Соболев.

Конечно же, он понимал, что новая война будет более грозной и трудной по сравнению с тем, что довелось ему увидеть полтора года назад во время боев в Финляндии. Но представить или предугадать действительный ход событий ему, как и всем, кто перешагнул их раскаленный порог, разумеется, было не дано. И потому, привычно мобилизовавшись и настроив себя на строгий военный лад по первому сигналу боевой тревоги, он эти начальные недели жил и действовал, питая свою творческую энергию по преимуществу опытом вчерашнего, свежепамятного дня.

Соответственно военкоровская деятельность в Таллине виделась ему поначалу прямым продолжением того, что он делал во время финской кампании. Его вновь ждали встречи с балтийцами воспетого им славного третьего поколения, может быть, даже и скорее всего – с недавними знакомцами и героями. Знакомы были с юности море, небо и берега, ставшие театром военных действий, сама боевая работа моряковалетчиков. Еще живы были впечатления, положенные в основу рассказов и очерков «Краснознаменная Балтика».

Ко всему прочему рядом опять находился Вишневский. Это еще больше усиливало ассоциации, нацеливало на проверенные методы знакомства с происходящим, с людьми, на привычные формы творческой реализации полученного материала.

Работа обрушилась каждодневная, неотложная, нужная нарасхват…

Сперва писатели попытались как-то разделить «сферы влияния» и тематическую нагрузку: Вишневский брал на себя эскадру, Соболев – авиацию. Однако очень скоро выяснилось, что «границы» соблюдать практически невозможно и большую часть навалившихся обязанностей надо выполнять вместе. «Действуем!.. Вооружены, как ковбои: автоматами, карабинами. Мотаемся по всей обороне – и на море, и на берегу. Часовые уже нам улыбаются: знают… Сегодня взяли в руки всю прессу. Гвоздим… Нужно. Мы с Леонидом – целая оперативная группа. Видим очень много, всюду бываем. Работа горячая…» ¹-пишет Вишневский домой 7 июля.

С 22 июня по 26 августа 1941 года Таллин оставался главной базой Краснознаменного Балтийского флота. Здесь находилось флотское командование во главе с адмиралом В. Ф. Трибуцом, Военный Совет и Управление политической пропаганды КБФ. Здесь же сосредоточилась мощная эскадра боевых кораблей, пополнившаяся после падения Лиепаи и Риги: крейсер «Киров», лидер «Минск», эсминцы новейшей постройки, подводные лодки, тральщики, морские охотники, торпедные катера. В окрестностях города, на островах Моонзундского архипелага, на полуострове Ханко базировались соединения военно-морской авиации. Это была грозная для врага сила – нынешние германские военные историки свидетельствуют, что в самом начале войны балтийские наши летчики (к сожалению, на весьма недолгий срок) добились почти неоспоримого господства в воздухе. Они бомбили Мемель, Данциг, Гдыню и другие порты, которыми пользовался враг, ставили мины вблизи его баз, наносили серьезный урон морским конвоям. И это они, летчики-балтийцы, в составе пятнадцати экипажей, ведомые полковником Е. Н. Преображенским, подняв тяжелые бомбардировщики с острова Эзель, обрушили в ночь с 8-го на 9 августа 1941 года наш первый удар по столице «третьего рейха». «Если по воздуху добрались, то и по суше дойдем!» – пророчески прокомментировал этот налет Вишневский…

Отважно и дерзко дрались истребители, прикрывая город, базы и корабли. А те в свою очередь атаковали врага на морских коммуникациях, отправляя на дно транспорты и баржи с войсками и снаряжением, охотясь за подводными лодками, расчищая фарватеры от мин. И помогали им в полную меру мужества, умело и беззаветно трудясь, гражданские, «вольнонаемные» моряки, доставлявшие в Таллин воинское пополнение, боеприпасы и продукты, вывозя раненых и население из города, над которым все неотвратимей нависала угроза осады.

Вместе с тем, по признанию адмирала Н. Г. Кузнецова, возглавлявшего в те годы народный комиссариат ВМФ СССР, «обстановка на Балтике в первые недели войны была нервозной… Именно на Балтике… мы подверглись суровым испытаниям, именно здесь обнаружили свои промахи и переживали потери более остро, чем на любом другом флоте» ².

Здесь же Н. Г. Кузнецов разъясняет, что прежде всего он имеет при этом в виду отсутствие опыта взаимодействия флота с армией: нужные решения принимались слишком поздно. Почти сразу ощутилась острая нехватка тральщиков и тральных средств – их оказалось впятеро меньше необходимого. Устаревшим и слабым было зенитное вооружение боевых кораблей, а прикрывать их с воздуха становилось все труднее, – преимущества, завоеванные поначалу флотской авиацией, чем дальше, тем больше сводились на нет. Истребители, бомбардировщики, торпедоносцы все чаще приходилось перенацеливать на сухопутные участки фронта: танковые колонны врага, его мотопехота все напористей рвались к Таллину, Ленинграду, все чувствительней были потери, все меньше оставалось не захваченных гитлеровцами аэродромов… И все ближе надвигались завершающие, трагические события таллинской обороны – последние схватки на окраинах города, эвакуация и посадка его защитников на корабли, прорыв на восток, начатый в ночь на 29 августа, и переход в Кронштадт через минные поля, под почти безнаказанными ударами пикировщиков и торпедных катеров. Из 195 транспортов и вспомогательных судов 53 корабля пошли ко дну на этом страдном пути. Из 23 тысяч человек, находившихся на их борту, погиб каждый пятый…

Возник слух, что в их числе оказался и Леонид Соболев, который якобы покидал Таллин на транспорте «Верония», наскочившем на мину. В первых числах октября слух этот добрался до писателя в Севастополь. «Не иначе, долго буду жить», – полушутя-полусерьезно прокомментировал он эту версию на страницах фронтового дневника.

Нет, ему не довелось участвовать в прорыве и отходе. Задолго до того, как фашисты начали решительное наступление на Таллин (это произошло 19 августа), он был вызван отсюдавЛенинград приказом вышестоящего начальства, В Таллине он провел всего месяц. Но то был самый первый месяц войны, и все увиденное, пережитое, сделанное и задуманное за это время стало для него началом нового и трудного творческого восхождения.

Каждый из этих дней приобщал его к грозной реальности, которая складывалась буквально на глазах в причудливом переплетении тревожных, трагических, а порою смешных ситуаций. Приходили вести о вылазках местных фашиствующих националистов – кайтселийтов, об изъятых у них тайных складах оружия, о ночных одиночных выстрелах ко советским командирам. Дважды вспыхивали в городе и гавани «эвакуационные» настроения, – о них Соболев не без иронии поведал в дневниковых записях 4-го, а затем 8 июля. 7-го же он с гневом и отчаянием записал в дневник о том, как некий вполне солидный по званию, но отнюдь не по разуму начальник, собрав группу минеров-командиров на палубе тральщика, стоящего в гавани, лично принялся разряжать у них на глазах немецкую мину и она «фукнула», убив и искалечив свыше сорока человек («..Все это над артпогребом. Удивительная, трагическая беспечность, что за люди, боже мой!..»). Зато день 12 июля был «отмечен событием голых девушек – работницы ликерного завода, присланные для работы на стенке (в гавани. – В. С), скинули платья и пошли в трусах. Эффект. Е. взвыл: «Я дам пятьдесят краснофлотцев, только уберите их!» Моряки же на торпедных катерах, наоборот, потребовали девичью бригаду к себе «для погрузки угля»!!!»

Между прочим, этому «событию» нашлось местечко в очерке «Вольнонаемные моряки». Само собой разумеется, оно было изображено здесь в совершенно ином, абсолютно приличном, приподнято-патриотическом и даже отчасти поэтическом освещении:

«На территории гавани вдруг появляется грузовик. Издали кажется, что он полон цветов. Оказывается, это женская бригада одного из заводов прибыла на помощь погрузкам. Веселые быстрые девушки кидаются на самую трудную и грязную работу,..»

Кстати, последнее обстоятельство делает более чем понятным отмеченное Соболевым в дневнике и весело взбудоражившее гавань легкомысленное, едва ли не вызывающее поведение молодых работниц. Девчатам просто-напросто было жаль своих летних нарядных платьев, а спецовок для них не нашлось, скорее всего не хватило: судя по тому же очерку, на гаванской стенке уже трудилась еще одна бригада, притом в комбинезонах.

Но, сказав о том впрямую, изобразив этот, по нынешним понятиям, очевидно «выигрышный» для журналиста эпизод в его выразительной наглядности, Соболев неизбежно внес бы диссонанс в созданную им в очерке маленькую симфонию слаженности, порядка и духовного подъема, царящего в таллинском порту. Упоминать, хотя бы шутливо, о неполадках, даже таких, в общем-то, пустяковых и, видимо, неизбежных, представлялось по тем временам, особенно в первые недели войны, но меньшей мере неуместным. Тем паче немыслима была речь о головотяпстве, приводящем к трагическим последствиям, а также о жертвах и потерях. Весь материал, всю вбираемую им разнокалиберную и многообразную информацию Соболев подвергал тщательному отбору и обработке, неизменно добиваясь в своих корреспондентских работах духоподъемной окраски и соответствующего звучания.

А объем этой информации возрастал каждодневно. Соболев стремится поспеть и на фронтовой аэродром, и к причалам,, где швартуются иссеченные осколками и пулями транспорты и боевые корабли. Он встречается с участниками сражений за Лиепаю, Ханко и Моонзундские острова, интервьюирует флотское руководство, переписывает в. дневник письма, отобранные у пленных гитлеровцев, беседует с группой финских солдат-резервистов, сдавшихся нашим бойцам…

Корреспонденции и очерки, построенные на впечатлениях каждого таллинского дня, пишутся, как правило, либо той же ночью, либо на следующее утро. Напряжение работы крайне велико. «Утром проснулся, думая о газете, – записывает Соболев 8 июля. – Психологический шок: надо ежедневно давать подвал. Искать формы [подачи] тем и рассказчика. Так и встал, не найдя. Мерещится: «из дневника». Трудность в том, что надо работать в три адреса: флот, эстонцы и город…»

Говоря об «адресах», писатель имел в виду прежде всего местных, таллинских «заказчиков» – флотские газеты («Красный Балтийский флот» я «Боевая Балтийская»), Эстонское агентство печати (газета «Советская Эстония», выходившая на русском языке, а также две на эстонском – «Коммунист» и комсомольская газета). Нередко очередное его выступление перепечатывалось одновременно несколькими из них, а ведь у каждой из этих газет был свой круг читателей, свои требования, которые нужно было принимать в расчет. Наконец, был самый ответственный «адресат» – «Правда». Там тоже нетерпеливо ждали вестей со сражающейся Балтики. И Соболев трудился, добиваясь максимальной оперативности. Рукописи его частью сразу же засылались в набор, частью отправлялись в Москву, притом охотнее всего с оказией, ибо это было надежней и быстрее.

Так, 5 июля он встречается с командиром тральщика БТЩ-216, и тот рассказывает, как встретил войну в ночь на 22 июня, находясь в дозоре на линии Такхона – Оденсхольм Как столкнулись они с финскими катерами, вытралили первые вражеские мины, как вели бой с бомбардировщиком, дважды атаковавшим корабль, Все эти эпизоды Соболев положил в основу очерка «Балтийские тральщики», который написал на следующее утро и тем же днем 6 июля послал его в столицу с едущими туда товарищами. 14 июля очерк появился в «Правде». Тогда же, 14-го, у Соболева происходит беседа с капитаном Калитаевым, который на пути из Кронштадта в Таллин искусно вывел свой транспорт «Казахстан» из-под многочисленных торпедных атак. 15 июля утром пишется очерк «Восемь торпед». 16-го он печатается в «Красном Балтийском флоте»…

Перечитывая газетные выступления Соболева, приходящиеся на первые недели и месяцы войны (с июня по сентябрь 1941 года), можно увидеть, как они становятся целеустремленней, конкретней, насыщаются «плотью» войны. Пафос призыва к оружию и победе над врагом, прозвучавший в статье «Отстоять родину», пронизывает и последующие соболевские работы. Само слово «победа» – «знакомое, старое русское слово», «хорошее слово», «высокое слово» – становится как бы паролем и «позывными» писателя в эти дни, неизменно увенчивая его фронтовые корреспонденции. Но содержание их получает особый прицел и определенную «боевую задачу». Главным образом это задача освоения первого фронтового опыта летчиков и моряков: недаром же Соболев так терпеливо расспрашивает своих собеседников о мельчайших деталях проведенного ими боя, вычерчивает по ходу записи схемы произведенных маневров, дотошно разбирается в целесообразности и логике тех или иных решений и действий. И вот уже оживают под его пером рассказы и схемы, обретая зримые очертания устремившихся на противника самолетов и кораблей.

1. Вс. Вишневский, Письма из Таллина и Ленинграда. – «Литературное наследство», 1966, т. 78. «Советские писатели на фронтах Великой Отечественной войны», в двух книгах, кн. II, с. 199 – 200.

   Вишневский как всегда увлекся: в Таллине в те дни, помимо него и Соболева, успешно работали Анатолий Тарасенков, Всеволод Азаров, Николай Михайловский, Владимир Рудный, Николай Браун, Орест Цехновицер, Юрий Инге, Александр Зонин, Филипп Князев, начальник военного отдела «Комсомольской правды» Яков Гринберг…[↩]

2. Н. Г.Кузнецов, На флотах боевая тревога, М., 1971, с. 22 – 23.[↩]