Начало большого пути

(СОВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПЕРВЫХ ЛЕТ РЕВОЛЮЦИИ)

История советской литературы начинается с установления в нашей стране советского строя. Но при всей новизне задач, которые встали перед литературой после величайшего в мире социального переворота, она в известной мере была к ним подготовлена. Истоки советской литературы восходят к началу третьего периода освободительного движения в России, к 90-м годам XIX века. В эти годы развертывается массовое рабочее движение, начинает складываться революционная рабочая партия – партия большевиков. Обострение социальных противоречий выразилось в революции 1905 года и в дальнейшем нарастании общественной борьбы, завершившейся Великой Октябрьской социалистической революцией. Ленин писал в «Что делать?» (1901 – 1902) о том, что «национальные задачи русской социал-демократии таковы, каких не было еще ни перед одной социалистической партией в мире». И в непосредственной связи с этим положением выдвигал другое – о том, что русская литература приобретает теперь «всемирное значение»^1. В статье «Партийная организация и партийная литература» (1905) Ленин указывал на исторически обусловленную необходимость возникновения новой, свободной литературы, воодушевленной идеей социализма, обращенной к десяткам миллионов трудящихся, «которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность» ², литературы, отражающей великую борьбу рабочего класса за создание социалистического общества. В этой борьбе формировались типы людей – носителей социалистического сознания. Об одном из таких героических представителей дооктябрьского революционного движения – И. В. Бабушкине – Ленин говорил, что жизнь народных героев, подобных ему, должна стать содержанием книг, которые будут «лучшим чтением для молодых рабочих», будут учить их тому, «как надо жить и действовать всякому сознательному рабочему»^3.

Освободительное движение конца ХIХ – начала XX веков уже несло в себе новое содержание, уже подсказывало литературе новые конфликты, новые образы, которые определяли и новый характер литературного процесса. Максим Горький и явился тем художником, который первый сумел уловить это новое содержание эпохи и найти новые художественные формы для его воплощения. Он первый увидел «человека будущего в России», – по выражению Ленина, – рабочего, и деятельность рабочего класса, ставшего во главе освободительного народного движения, явилась для Горького и в дальнейшем для советской литературы тем основным источником, в котором художник черпает содержание своего творчества. Роман «Мать», пьеса «Враги», повесть «Лето», «Сказки об Италии», Песни о Соколе и Буревестнике – лишь наиболее яркие примеры идейного и художественного новаторства Горького, определявшего те пути, по которым позднее пошла советская литература. Идеи, сюжеты, образы Горького, его романтический пафос и его реалистическая зоркость – все это создавало основу для развития творческих принципов советской литературы.

Но Горький не был одинок. Он лишь с наибольшей глубиной и яркостью воплощал творческие тенденции той новой свободной литературы, в которой выражала себя новая эпоха, эпоха социалистических революций. Различными путями воспринимали и выражали это новое содержание эпохи и А. Серафимович в своих полных драматического напряжения рассказах и в романе «Город в степи», и Д. Бедный в своих баснях, и молодые поэты «Звезды» и «Правды», и Маяковский с его все нарастающим ощущением трагизма окружавшего его мира и предчувствием надвигавшейся революции.

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи –

все ближе казались Александру Блоку.

Трепетом предчувствия надвигавшейся социальной катастрофы было насыщено творчество Валерия Ерюсова^4.

Кризис буржуазно-помещичьего общества, распад его культуры по-своему воспринимали и отражали и А. Толстой, и К. Тренев, и С. Сергеев-Ценский; по-своему, во многом еще находясь в плену буржуазного индивидуализма, стремились оторваться от старой культуры футуристы – В. Каменский, В. Хлебников.

Как перед грозой, в русской литературе накануне Октября с угрожающей резкостью вырисовывались очертания все растущих общественных противоречий. Непримиримость социальных конфликтов, распад буржуазной культуры, черты новых людей, творивших дело революции, – все это – каждым по-своему – осознавалось лучшими писателями, все это готовило их к восприятию событий надвигавшейся Октябрьской революции.

Но вместе с тем события эти были настолько грандиозны, ставили такие новые проблемы и такие небывалые задачи, что каждому нужно было пережить поистине «второе рождение», для того чтобы принять участие в создании новой, советской литературы. Вот почему многие из писателей, сложившихся в дооктябрьский период, не сразу и не легко находили свой путь в революции.

 

2

Великая Октябрьская социалистическая революция начала новую историческую эру. Она явилась коренным переворотом во всех областях общественной жизни. Она потрясла сверху донизу все слои общества бывшей российской империи и поставила перед ними решающие вопросы, на которые могли быть даны лишь самые прямые ответы. Встали эти вопросы и перед писателями и перед художественной литературой.

«Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью.

Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, в душе народной, разрывают сковавшие их путы и бросаются бурным потоком, доламывая плотины, обсыпая лишние куски берегов, это называется революцией»^5. Так воспринял Александр Блок наступившие события. «Какими фантастическими зданиями покроете вы место вчерашних пожарищ? Какие песни и музыки будут литься из ваших окон? Каким библиям откроете ваши души?» ⁶ – спрашивал Маяковский в «Открытом письме рабочим» тех людей, которые вступали в жизнь как носители новой эры – эры социалистической революции.

Крестят нас огненной купелью,

Нам проба – голод, холод, тьма,

Жизнь вкруг свистит льдяной метелью,

День к дню жмет горло как тесьма.

Что ж! Ставка – мир, вселенной судьбы!

Наш век с веками в бой вступил.

Тот враг, кто скажет: «Отдохнуть бы!»

Лжец, кто, дрожа, вздохнет: «Нет сил!» –

писал в те же дни Валерий Брюсов.

А в это время в книжке «Последние стихи» Зинаида Гиппиус, еще совсем недавно печатавшаяся рядом, на одних и тех же страницах с Блоком и Брюсовым, проклинала совершивший революцию народ и угрожала, что «скоро в старый хлев он будет загнан, народ, не уважающий святынь».

Революция надвое разделила деятелей искусства, отбрасывая тех, кто пытался встать на ее дороге или не сумел понять ее величия и кому в лучшем случае (как Ивану Бунину) оставалось тосковать по покинутой родине, и ведя вперед тех, кому предстояло создавать новые художественные традиции, новые художественные формы, отвечавшие целям и задачам революционной эпохи.

Путь передовых представителей русского искусства был нелегок. Но лучшие силы дореволюционной литературы стали по нашу сторону баррикад: М. Горький, В. Маяковский, А. Блок, В. Брюсов, А. Серафимович, Д. Бедный и другие. Остались на родине В. Вересаев, С. Сергеев-Ценский, С. Есенин, В. Шишков, М. Пришвин, С. Подъячев, А. Чапыгин, А. Грин, В. Хлебников, В. Каменский, Н. Асеев, Б. Пастернак, А. Неверов, А. Ахматова, С. Городецкий, Н. Телешов, К. Чуковский, М. Шагинян и другие. Весной 1923 года вернулся на родину А. Толстой. С ошибками и колебаниями, многого не видя и не все принимая в обстановке первых лет резолюции, все эти писатели, каждый по-своему, иные лишь постепенно, не сразу, как А. Ахматова и другие, все же сделали основной, решающий выбор. Не каждый из них мог сказать так решительно и безоговорочно, как это сказал В. Маяковский: «Моя революция», но они остались с народом, с родиной.

Нам – лишь вершить, что ты решила,

Нам – быть с тобой, нам – славословить

Твое величие в веках! –

писал Валерий Брюсов в стихотворении «Россия». «Он ни за что не хотел уезжать из России…, – вспоминает К. Чуковский о А. Блоке. – Покинуть Россию теперь – казалось ему изменой России»^7.

Если старые писатели в годы гражданской войны еще только сближались с новой революционной действительностью, то молодые, наоборот, были настолько непосредственно с нею связаны, что еще и не могли проявить себя как писатели.

«Я редактировал газету, – вспоминал о 1919 годе К. Федин, – был лектором, учителем, метранпажем, секретарем Городского исполкома, агитатором. Собирал добровольцев в Красную конницу, сам пошел в кавалеристы…

Этот год – лучший мой год. Этот год – мой пафос»^8. В Красной Армии, продовольственных отрядах, в трибуналах, в чрезвычайных комиссиях проходили свою боевую школу те, что позднее начали строить новую советскую литературу. Комиссар Чапаевской дивизии Д. Фурманов, председатель Украинского Верховного трибунала А. Аросев и бойцы Первой конной армии И. Бабель и Вс. Вишневский, красногвардеец Вс. Иванов и член Реввоенсовета Республики А. Окулов, А. Малышкин, В. Катаев, Б. Лавренев, Л. Леонов, А. Гайдар, В. Лидин, А. Веселый, А. Фадеев, Н. Островский, М. Шолохов, Н. Тихонов, А. Безыменский, Ф. Березовский, А. Тарасов-Родионов и многие другие-все они могли повторить слова Н. Тихонова: «…Меня сделала поэтом Октябрьская революция. Она открыла мне глаза на мир…» ⁹ С переходом к мирному строительству в литературу хлынула широким потоком молодежь, которая возвращалась с полей гражданской войны, шла из деревень, с заводов и фабрик. «Из народных низин течет сейчас в литературу неудержимым потоком творческая энергия, – подводя итоги литературного десятилетия, писал библиограф И. Владиславлев в 1927 году. – Каждый новый год продвигает – в литературу десятки новых имен, ранее неведомых…

Мы не можем здесь даже просто перечислить всех тех имен, которые творят современную литературу. По нашим приблизительным подсчетам, за эти десять лет выпускали свои произведения отдельными изданиями около 1000 человек. Среди них едва ли сотня наберется таких, которые делали это и до революции.

… Действительно, можно говорить о создании у нас за истекшее десятилетие новой литературы»^10.

Но, определив свой решающий выбор, став по эту сторону баррикады, писатели делали только первый шаг навстречу революции. Понятие «советский писатель» было отнюдь не географическим понятием; оно было с самого начала политическим понятием, и в этом была его и сила, и ценность, и почетность. И достигалось оно недаром. Первое поколение советских писателей должно было выдержать травлю, бойкот, клевету, должно было рвать с привычной средой для того, чтобы завоевать это право. О характерном факте сообщает Вл. Орлов: «Поспешно убегая за границу, Гиппиус оставила в Петрограде свой интимный дневник 1917 – 1918 гг. Теперь этот дневник находится в одном из государственных архивохранилищ. В дневнике имеется составленный Гиппиус проскрипционный список «интеллигентов-перебежчиков», очевидно заготовленный впрок, в расчете на победу контрреволюции. Блок занимает в этом списке второе место»^11. О бойкоте, клевете, угрозах говорят дневники и воспоминания А. Блока, В. Брюсова, А. Серафимовича и других. Когда в «Известиях» в декабре 1917 года было опубликовано сообщение, что литературным отделом газеты «Известия» будет заведовать А. Серафимович, литературное общество «Среда», под председательством Ю. Бунина и при участии И. Бунина, Е. Чирикова и других, исключило за это А. Серафимовича из числа своих членов. «Я не могу подать ему руки», – заявил Е. Чириков на этом заседании. Уходя, А. Серафимович сказал: «Пропасть вырыта, глубокая пропасть между вами и народом… И писатели, которые так трогательно, так хорошо писали о бедном мужике, оказались по одну сторону пропасти, а мужичок по другую»^12. О том же говорил Брюсов в известной инвективе «Товарищам интеллигентам»

То, что мелькало во сне далеком,

Воплощено в дыму и в гуле…

Что ж вы коситесь неверным оком

В лесу испуганной косули?

И в ответ из лагеря внешней и внутренней эмиграции шли мрачные предсказания и яростные нападки на молодую советскую литературу.

Линия огня в идеологической борьбе тех лет проходила там, где прежде всего определялось самое отношение к новому строю, где «Оде Революции» противостояло «Слово о погибели Земли Русской» (А. Ремизов), где отрицалась самая возможность создания революционного искусства и русской литературе оставлялось, по выражению Е. Замятина, лишь одно будущее: ее прошлое. Как было объявлено в журнале «Россия» – «великая русская литература временно перестала существовать».

Говоря о классовой борьбе в литературе после Октября, нужно иметь в виду эту основную межу. На ней шли предельно напряженные столкновения, переходившие в своей острейшей форме в те предательские выстрелы, от которых тогда гибли селькоры и рабкоры, новобранцы советской литературы.

В то же время не приходится представлять лагерь советских писателей как лагерь, в котором не было внутренней идейной борьбы, внутренних противоречий; важно, однако, отличать их от тех непримиримых противоречий, которые разделяли писателей Советской России и писателей внешней и внутренней эмиграции. Многим писателям нужны были годы для того, чтобы разобраться в том, что произошло в России, как это было, например, с А. Толстым. Не сразу могли они преодолеть тяжелое наследие буржуазного индивидуализма, упадочничества, аполитизма, формализма, тем более что всякого рода литературные группки весьма энергично все это пропагандировали. Естественно, что, в особенности в эти годы, и в творчестве и в теоретических выступлениях писателей обнаруживаются зачастую ошибочные положения, возникают жестокие споры, в которых не всегда рождается истина, сказываются чуждые идейные влияния. В письме ЦК РКП о Пролеткультах (1920), в Резолюции о политике партии в области художественной литературы (1925) и в других партийных документах был дан глубокий анализ идейной борьбы в литературе, партия помогала советским писателям искать путь к художественной правде, к искусству социализма.

 

3

В этой обстановке и складывались черты новой советской литературы. Понятно, в какой мере сложен был этот процесс, поскольку и в самой действительности еще неясно проступали контуры рождавшегося нового мира. И в еще большей степени противоречивым и неясным было восприятие этого мира писателями, которым приходилось идти к нему, отказываясь от предвзятых взглядов и предрассудков, накапливая новый жизненный опыт в условиях, когда, по выражению Ленина, надламывалось и разваливалось старое, а рядом в неописуемых муках рождалось новое^13.

«…Как будто пропала одна из главных и необходимых опор художественного творчества: тип и типичность, – писал И. Касаткин в статье «Литературные ухабы». – Ушло знаемое и общупанное. Нет ни в чем оседания и устойчивости… В художественной хватке и приемах чего-то недостает такого, что приличествовало бы нашей эпохе, гигантским сдвигам и страшной обнаженности всех соотношений в человеческом житье-бытье…»^14.

Естественно, что в этих условиях трудно было бы предположить возможность широкого и разностороннего отражения в литературе потока событий революционной действительности в эпическом плане, в развернутой системе характеров и событий. И характер нового человека еще не проявился в достаточной степени многомерно и повсеместно, и в самом потоке событий еще трудно было уловить закономерности и связи явлений и логику в их’развитии. Понятно, что в первые годы для художественного освоения революции характерно было субъективное ее осмысление, эмоциональное ее восприятие. В литературе доминировало стремление выявить прежде всего отношение писателя к революции, а это вело к развитию лирических жанров. «В грозовые годы революции, – писал в то время П. И. Лебедев-Полянский, – мы жили преимущественно стихами… О романе он (читатель. – Л. Т.) и мечтать не смел». ¹⁵

Именно в этом эмоциональном осмыслении революции улавливалась на первых порах грандиозность поставленных ею целей, величие совершавшейся во имя их борьбы.

Утверждение революции и социализма определяло характер эмоционального романтического пафоса литературы первых лет революции, как бы своеобразно он ни проявлялся – от «Двенадцати» Александра Блока до «Главной улицы» Демьяна Бедного.

Романтически окрашенную картину первого периода революции и лирическую взволнованность в ее изображении мы увидим позднее и в произведениях прозаиков – М. Шагинян, Л. Сейфуллиной, Вс. Иванова, А. Толстого, и в пьесах К. Тренева, В. Билль-Белоцерковского. С самого начала развития советской художественной литературы ее романтические тенденции в своей основе вытекают из самой реальной жизни, из характера и природы пролетарской революции, начавшей сложный и трудный путь человечества к коммунизму. Следует иметь в виду, что романтизм в советской литературе, в особенности ее первых лет, представлял собой весьма сложное явление. В нем перекрещивались различные творческие тенденции, имевшие различные истоки. Романтизм поэтов «Кузницы» и А. Блока, В. Маяковского и Вс. Иванова, А. Малышкина и А. Серафимовича во многом был различен.

В основе революционного романтизма в прошлом лежала революционная мечта, обращенная в будущее, видевшая в грядущем те революционные события, тех героических людей, которые создадут новую жизнь. «Я зрю сквозь целое столетие», – восклицал когда-то Радищев. Романтизм, по выражению Белинского, пересоздает жизнь. Революционная романтика советской литературы возникает тогда, когда уже в самой действительности начинает реально воплощаться то представление об идеале, те цели, к которым стремится писатель. В основе ее лежит воспроизведение героики самой революционной действительности.

1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 342.^[↩]
2. Там же, Сочинения, т. 10, стр. 31.[↩]
3. Там же, Сочинения, т. 16, стр. 334.^[↩]
4. Очень характерно, что, по воспоминаниям И. М. Брюсовой, еще до Октябрьской революции «в разговоре с одним поэтом В. Я. сказал: «Скоро все переменится, ведь приехал Ленин!» – «А кто такой Ленин?» – спросил молодой поэт. Валерий Яковлевич встал и, слегка дотронувшись до плеча своего собеседника, удивленно спросил: «Как, вы не знаете, кто такой Ленин? Погодите, скоро все узнают Ленина». (Валерий Брюсов, Избранные стихи, «Academia», М. -П.. 1933, стр. 144).^[↩]
5. А. Блок, Интеллигенция и революция, в кн.: Александр Блок, Собр. соч., т. VIII, «Советский писатель», Л., стр. 48.^[↩]
6. »Газета футуристов», М., 15 марта 1918 года, N 1; см. В. В. Маяковский, Полн. собр. соч., т. 2, ГИХЛ, М. 1939, стр. 465. [↩]
7. К. Чуковский, Александр Блок как человек и поэт, изд. «А. Ф. Маркс», П. 1924, стр. 34.^[↩]
8. «Литературные записки», 1922, N 3, стр. 28.^[↩]
9. Николай Тихонов, Избранные произведения, т. 1, Гослитиздат, М. 1955, стр. 14.[↩]
10. «На литературном посту», 1927, N21, стр. 20 и 24.^[↩]
11. Вл. Орлов, Александр Блок, Гослитиздат, М. 1956, стр. 242.^[↩]
12. «Правда», 22 декабря 1917 года. ^[↩]
13. См. В. И. Ленин, Сочинения, т. 27, стр. 133.^[↩]
14. «Красная новь», 1923, N 7, стр. 248, 250. ^[↩]
15. «Печать и революция», 1922, N 2, стр. 380.[↩]