На подступах к большим обобщениям
«Развитие зарубежных славянских литератур на современном этапе», «Наука», М. 1966, 440 стр
Заглавие сборника, выпущенного Институтом славяноведения, – «Развитие зарубежных славянских литератур на современном этапе» – обещает многое. Ведь несомненно, что в литературах Польши, Чехословакии, Болгарии, Югославии, как и в литературах других европейских социалистических стран, появилось в последние годы много чрезвычайно интересного. Главное, что определяет сегодняшний этап, – это новизна проблематики, многообразие стилевых и жанровых исканий, богатство ярких индивидуальностей. Но в то же время литературный процесс отличается сложностью и противоречивостью. Конечно, определить закономерности этого развития, – а они дают себя знать, – осмыслить и обобщить накопившийся материал – задача чрезвычайно важная и увлекательная.
В какой мере выполняет эту задачу сборник, изданный Институтом славяноведения? С одной стороны, в ряде статей нащупаны интересные и чрезвычайно важные для современного этапа тенденции развития. С другой – авторы словно робеют, когда требуются более широкие обобщения, выходящие за пределы одной национальной литературы, хотя многие выводы, даже не сформулированные в статьях, потенциально содержатся в очень богатом привлеченном материале.
Статьи построены по жанровому принципу. Такой подход дает возможность более глубоко анализировать художественную ткань произведения. Другое дело, что авторы в разной степени используют эту возможность.
Наибольший интерес, на наш взгляд, представляют те статьи, авторы которых отходят от позиции летописца, старающегося равно обстоятельно воспроизвести все факты, и пытаются исследовать наиболее характерное в современной литературной жизни. Лучше это удается, пожалуй, в работах, посвященных прозе.
Важный и новый круг проблем затронут в статье В. Вединой «Человек и общество в современной польской прозе». До последнего времени считалось, что проблема свободы индивидуума, совершаемого им выбора, определяющего степень и направление его активности, его ответственности перед самим собой и перед обществом, – монополия экзистенциализма. При этом подчас забывалось, что этическая проблематика чрезвычайно глубоко раскрывалась в произведениях мастеров современного критического реализма. Достаточно назвать романы Г. Бёлля или Г. Грина. Эти же проблемы с особой остротой ставились в лучших произведениях социалистического реализма. В таком аспекте, скажем, творчество М. Горького и Б. Брехта проанализировано еще недостаточно.
В. Ведина справедливо отмечает, что в литературе Польши 40 – 50-х годов наблюдалось недостаточное внимание к внутреннему миру человека (это же можно сказать не только о польской литературе). Сейчас положение изменилось: главнейшие вопросы этики составляют живой нерв польской прозы 60-х годов. В. Ведина сравнивает повесть К. Филиповича «Дневник антигероя» с романами Камю; действительно, в произведении польского писателя ощутима полемика с экзистенциалистами, а в исповеди «антигероя» содержится невольное саморазоблачение (очень тонкое) эгоистичной натуры труса и предателя. К сожалению, автор статьи почти не говорит об углублении мастерства психологического анализа у польских писателей – факте чрезвычайно показательном для’ современного этапа развития всех социалистических литератур Европы. Проблема времени в повествовании и преломление прошлого и настоящего через сознание героев, на что специально обращает внимание В. Ведина, – также один из важных художественных аспектов, связанных с психологическим анализом. Но тут, видимо, недостаточно частных наблюдений, которых немало в статье В. Вединой, а нужны обобщения.
Словацкая проза о национальном восстании и войне, которую рассматривает в своей статье Ю. Богданов, дает интереснейший материал для постановки тех же проблем, что и статья о польской литературе. Ю. Богданов ставит перед собой задачу проанализировать эволюцию военной темы в словацкой литературе, начиная с первых послевоенных лет. Удачен разбор так называемой «лиризованной прозы» конца 40-х годов, которую, несмотря на ее значительную роль в словацкой литературе, до последнего времени почти не изучали. Чрезвычайно интересно наблюдение, сделанное Ю. Богдановым, относительно судьбы этого направления в условиях клерикально-фашистского Словацкого государства в военные годы: «В гипертрофированном внимании писателей к скрытой от постороннего глаза интенсивной духовной жизни индивидуума субъективно утверждалось право на особую, независимую позицию человека в мире диктата и мракобесия». От такой постановки проблемы в «лиризованной прозе» – сложный, но все же неоспоримый путь к гораздо более осознанному пониманию свободы и ответственности индивидуума с позиций социалистического гуманизма в произведениях Р. Яшика, Л. Тяжкого, В. Минача.
Некоторые положения Ю. Богданова представляются спорными. Критик пишет, что интерес авторов к своего рода крайним ситуациям, в которых «герои балансируют между жизнью и смертью, малодушием и подвигом, предательством и самопожертвованием», – лишь инерция «неоромантической» поэтики. Думается, дело не только в «инерции», – интерес к «крайним» ситуациям объясняется трагизмом реальных конфликтов. Это же характерно и для «второй», более поздней, волны словацкой литературы, посвященной войне и восстанию.
Серьезную, написанную с безупречным знанием дела статью Ю. Богданова можно упрекнуть в чрезмерной обстоятельности, подчас мешающей выделить основное. Тем же грешит и статья о современном болгарском романе, принадлежащая В. Андрееву. Он видит новаторство болгарского романа о современности в его исследовательском характере, в переходе от «внешне понимаемой эпичности и формальной масштабности к динамическому вскрытию злободневных конфликтов». С исследовательским пафосом романа В. Андреев связывает и обновление художественных средств: «Ряд молодых авторов, отказываясь от «закостенелых» традиций, устремились к обновлению выразительных средств беллетристики. В некоторых из упоминавшихся романов нельзя не заметить стремления авторов сделать сюжет более обобщенным, более синтетичным, разгрузить его от обременительной тяжести всего второстепенного, раскрыть характер героев не столько в прямом действии, сколько в диалоге или монологе, построенном как «самовыражение ощущений и дум персонажа…». Эти новые черты характерны ие только для болгарского романа, но в той или иной степени для других европейских социалистических литератур.
Проблематика македонского романа, рассмотренная в статье Ю. Беляевой, представляет особый интерес, потому что здесь происходит одновременно становление национальной литературы и литературного языка. Очевидно, развитие македонской литературы, для которой особенно важен опыт сербских, хорватских и словенских писателей, сходно с путем, пройденным некоторыми литературами народов СССР. Вместе с тем особенности этого развития, определяемые сложнейшим переплетением реалистических и модернистских тенденций, дают большой материал для теоретических обобщений, к которым автор статьи только еще подходит.
Удивительно ярко изменения, происшедшие в социалистических литературах, дают себя знать в драматургии. Так, на первый план в искусстве Болгарии выступает, – об этом пишет Н. Пономарева, – «драма-размышление, драма-дискуссия». И здесь, хотя и в меньшей степени, чем в других национальных литературах, используются такие условные приемы, как ретроспекция, ведение действия в разных планах, комментарий к происходящим событиям или даже изображение героя в четырех лицах, как бы воплощающих разные стороны его характера (в пьесе Г. Маркова «Супруга господина торговца брынзой»). В драматургии других социалистических стран мы также видим интерес к условным приемам. Но за этим внешним сходством стоит более глубокая общность: интеллектуализация драмы, стремление авторов разобраться в важнейших философских и этических вопросах современности.
Статьи, посвященные поэзии, так же как и работы о прозе и драме, содержат большой материал; в них прослежены общие тенденции литературного процесса, но рассмотрение специфики поэзии как таковой только намечается. В качестве примера можно назвать статью Ю. Булаховской о польской поэзии. Подобный упрек можно адресовать и Е. Шпилевской («О некоторых новых явлениях в современной болгарской поэзии»).
С. Шерлаимова рассматривает группу чешских поэтов «кветновцев», чрезвычайно показательную для современного состояния поэзии. Критик часто подходит к поэзии с тематической стороны, и ограниченность подобного подхода в работе сказывается. Она не всегда дает представление о художественном своеобразии творчества интересующих ее поэтов; пожалуй, наиболее удачны портреты К. Шиктанца и М. Флориана. Однако показать группу «кветновцев» как нечто целое автору удалось в меньшей степени.
С. Шерлаимова считает программу «поэзии будничного дня», на почве которой объединились эти поэты, лишь «эпизодом в их творческой биографии». Поэтому трудно ставить вопрос о месте всей группы (или даже каждого из поэтов) в сложном процессе развития современной чешской поэзии. Тезис о том, что характерными для них всех является гражданственность и пристальное внимание к человеку, – слишком общий, чтобы понять специфику того или иного поэтического направления. С. Шерлаимова приводит высказывание К. Шиктанца: «Реальные факты – это лишь первый план стихотворения… Но существует еще искусство второго плана». Видимо, исследователям поэзии желательно внимательно всматриваться в этот «второй план».
В кратком предисловии к сборнику говорится: «Каждая статья имеет свой аспект и свои рамки. Но так как исследуемые отдельные явления неизбежно несут в себе и какие-то общие тенденции, в статьях содержится ряд выводов о некоторых общих закономерностях развития зарубежных литератур в наши дни». Действительно, процессы, которые рассматриваются в сборнике, наталкивают на такие выводы. Первый и самый главный из них следующий: сейчас нужно говорить об общих признаках нового периода развития литератур социалистических стран. А это обязывает нас к изучению литератур в типологическом аспекте. Богатые возможности для такого сопоставления дает и рецензируемый сборник.
Другой вывод, вытекающий из рассмотренных выше статей, связан с осмыслением общих проблем метода.
Хорошо, что авторы не занимаются схоластическими спорами, а стремятся вскрыть богатство литературной жизни, свидетельствующее о многообразии национальных вариантов беспрестанного развития социалистических литератур. Картина современного литературного процесса подтверждает, насколько чужда социалистическому реализму доктринерская регламентация средств художественной изобразительности, насколько близоруко сводить этот метод к примитивно понятому жизнеподобию, считая, что всякие формы условности – от лукавого. В то же время анализ произведений, в которых действительность предстает в искаженном свете, свидетельствует о том, что граница между реализмом и декадансом не проходит в сфере художественных средств, а определяется общей концепцией мира. Художественные средства сами по себе могут получать совершенно различное звучание в зависимости от общей идейно-художественной позиции автора.
Ту цель, о которой говорится в предисловии: «рассказать советским читателям хотя бы о некоторых тенденциях литературного развития в этих странах за последние годы», – авторы выполнили. Но представленный ими материал требует более широких обобщений. Эти обобщения – на повестке дня нашей литературной науки.