Слово и мысль Путинаса
И. Ланкутис, В. Миколайтис-Путинас. Критико-биографический очерк, «Советский писатель», М. 1967, 164 стр.
Книга И. Ланкутиса – первый на русском языке очерк жизни и творчества выдающегося литовского писателя В. Миколайтиса-Путинаса (1893 – 1967).
Двадцатое столетие, включившее относительно замкнутую жизнь литовца в водоворот мировых катаклизмов, стремительно ломавшее патриархальные устои, существенно изменило отношение личности и среды. «Я и мое поколение – люди двух эпох. Я вступил в жизнь в переломный момент. Перед войной не успел еще затвердеть в формах того времени, а потом многое изменилось. Все так встряхнуло, что многое пошло прахом», – говорит об этом Людас Васарис, главный герой романа В. Миколайтиса-Путинаса «В тени алтарей». Эпоха формировала новый тип человека, духовный опыт которого потребовал от литературы иных, чем раньше, художественных решений.
Уже в канун первой мировой войны на смену поэтической школе Майрониса, представлявшей классический период литовской поэзии, приходит новая, «послемайронисская» школа, для которой анализ внутреннего мира личности становится основной целью. Как представитель этой школы начинает свой творческий путь и В. Миколайтис-Путинас. Определяя место писателя в развитии литовской литературы, И. Ланкутис верно отмечает: «Миколайтис-Путинас сформировался как литовский писатель нового типа, для которого важнейшим объектом изображения становится человек – психологически сложная личность, выделяющаяся своим духовным миром и интеллектуальными интересами из своей среды».
Однако тема личности, ее судьбы у Путинаса уже в ранний период творчества соотнесена с проблемой кризиса индивидуалистического сознания. Ранняя его лирика, в отличие от творчества многих других поэтов «послемайронисского» поколения, это не только «лирическая исповедь одинокой души», толкавшая поэта «к крайнему субъективизму», что неоднократно подчеркивает критик, но и постоянное стремление разбить «панцырь» индивидуалистического сознания, усиленные поиски общезначимых идеалов. Уже в цикле «Диссонансы» (1914) Путинас объявляет отказ от доминирующих в литовской поэзии той норы мотивов «мечтаний» и «снов», как от слишком субъективных. Противоречия сознания новой личности лежат и в основе проблематики цикла «Гимны пессимизма» и лирической поэмы «Раб». Впервые в литовской литературе разрабатывая проблему возможностей и ограниченности индивидуалистического сознания, Путинас вскрыл конфликтность внутреннего мира современного человека, подобно тому как это сделали в русской поэзии Тютчев и Блок.
Рассматривая эти принципиальные для Путинаса произведения только как автобиографическое свидетельство «сомнений священника в своем призвании», «непреклонного желания освободиться от уз духовного сана», автор очерка, на наш взгляд, несколько упрощает их содержание. В его интерпретации Путинас мало чем отличается от других поэтов первого «послемайронисского» поколения («остался певцом своих внутренних переживаний», «часто уходил от действительности в мир призрачных мечтаний» – стр. 18), а значение «Гимнов пессимизма», по мнению критика, заключается в том, что тема судьбы человека здесь «решается так, как диктовал здравый смысл и здоровые человеческие чувства», что поэт, «поняв ограниченность оторванных от жизни идеалов, их несоответствие здоровой природе человека… снова начинает искать смысл жизни и уже в более верном направлении» (стр. 37). В действительности же пафос лирики Путинаса тех лет был направлен именно против «здравого смысла» и «здоровой природы» буржуазной личности.
Да и сама формула – «оторванность от жизни» в применении к Путинасу требует большей дифференциаций. Если искать в лирике поэта «конкретные общественно-социальные идеалы», то исповедуемые им идеалы Истины, Добра, Красоты, Человечности, конечно, покажутся слишком общими, неопределенными. Однако в поэзии Путинаса они не «оторваны от жизни», а, наоборот, постоянно соотнесены с нею. Как подчеркивает И. Ланкутис, ранняя лирика Путинаса тематически не особенно разнообразна; но, сохраняя главным образом интроспективный характер, она все-таки не замыкается в кругу «довольно ограниченных по диапазону внутренних переживаний» (стр. 44), в ней по-своему отражена ломка «затвердевших форм», обозначен новый рубеж литовской поэзии. В лирике Путинаса той поры постоянно присутствует образ опрокинутого неба, взорванного пространства. Плоскости неба и земли перекрещиваются, переходят одна в другую: «в земле отраженное небо вселенной», «хребты, опрокинувшись главами вниз», или в знаменитом стихотворении «Иисус придорожный»: «О боже мой, неужто наши думы тебя к дороге с неба испросили»…
Образу взорванного пространства соответствует своеобразная поэтическая концепция времени. Характернейшая ситуация лирики Путинаса – ночь «на рубеже двух зорь», время, устремленное от прошлого к будущему, не признающее «затвердевших форм» настоящего. И. Ланкутис тонко подмечает в «ночном бдении» Путинаса «предчувствие наступающего счастья». Это предчувствие рождено опытом переломного времени, открывшейся перспективой исторических изменений, в свете которой трагическое одиночество личности тоже воспринимается как временное, преходящее состояние.
Говоря о «верности идейных поясков писателя», исследователь, на ваш взгляд, не уделяет достаточно внимания тому, как воспринимал Путинас историческое развитие Литвы. Годы 1918 – 1940-е в Литве характеризуются автором лишь как годы засилья буржуазной реакции, военщины, поповщины и мракобесия. Совсем обойден вопрос о значении восстановления литовской государственности для общественной жизни страны. А ведь иллюзии «независимой» Литвы, хотя и в извращенном виде, отражали опыт революционной эпохи: само восстановление литовской государственности стало возможным только в результате мирового революционного процесса. Не учитывая всей сложности исторической ситуации первых лет «независимой» Литвы, нельзя правильно оценить и общественный пафос литературы той поры.
В очерке И. Ланкутиса значительное место уделяется роману «В тени алтарей», до сих пор остающемуся в истории литовского романа непревзойденным образцом. Исследователь правильно замечает, что «Миколайтис-Путинас создал в романе реалистическую картину эпохи, показав поворотные моменты в жизни не только буржуазной интеллигенции, но и всей тогдашней Литвы», обращает внимание на целый ряд поднятых здесь важнейших общественных и этических проблем эпохи. Тщательно рассмотрена композиция и поэтика романа. Критический анализ приводит к обоснованному выводу, что Миколайтис-Путинас «дал литовской литературе реалистическое произведение нового типа – психологически-интеллектуальный роман», впервые раскрыл «сложные интеллектуальные и душевные переживания» нового человека.
Однако вразрез со своей концепцией романа критик иногда сужает понимание Путинасом «поворотных моментов» в жизни Литвы, сводя идейное содержание романа только к истории «деградации литовской буржуазии и в особенности клерикальных ее кругов», раскрытию «эксплуататорской и антинародной роли правящих классов», «обличению жизни духовенства и буржуазии», «беспощадному разоблачению католической церкви». Такой подход недостаточно полно раскрывает противоречивый характер эпохи, особенно в связи с проблемами развития личности, он оставляет без внимания диалектику возрастающей духовной активности человека, сопротивляющегося гнету среды. Ведь автор романа «В тени алтарей» исследует растущую светскость церкви как неизбежный процесс эволюции жизни Литвы, раскрывая противоречивые последствия разрушения старых укладов (освобождение Васариса, гибель Люце). Отречение от духовного сана – это не только сугубо личная проблема героя. В этом поступке отразилось столкновение моральных принципов двух эпох, двух типов сознания – патриархального и индивидуалистического. «Протест против доминирующего, узурпаторского положения духовенства в обществе» приобрел обобщающий смысл в протесте нового человека против безропотного повиновения традиции, в предъявлении прав на моральную полноценность, духовную свободу.
Одна из самых интересных проблем творчества Путинаса – проблема поэтического языка, до сих пор мало еще исследованная. Словарь стиха Путинаса как будто состоит на сугубо традиционных поэтических образов. Однако в лирике Путинаса они сочетаются по-своему ярко, что и определяет богатство ее содержания.
До Путинаса поэтический словарь «послемайронисской» лирики опирался главным образом на «слова-сигналы» – поэтические формулы, взятые из поэзии Майронвса и отчасти расширенные за счет более абстрактной, понятийной лексики. Образ автора, его эстетические оценки в нормативной поэтике слов-сигналов были заранее предопределены постоянным тематическим репертуаром. Тяготение к «поэзии мысли», отвечавшее духовным потребностям эпохи, не могло быть художественно реализовано из-за отсутствия главного – индивидуальной поэтической мысли. Новаторское значение творчества Путинаса для развития поэтического языка литовской лирики заключается в том, что он преодолел замкнутость стилистики слов-сигналов и создал индивидуальный лирический контекст, где слово, сохраняя свою определенность, семантическую полноту, вместе с тем становится носителем обобщающей мысли, высоких идеалов. Поэтическая мысль раннего Путинаса неотделима от своего материального носителя – слова. «И слово, где мысли сиянье» – вот программная формула поэта, легшая в основу традиций литовской философской лирики. (Значение индивидуального контекста лирики Путинаса не было учтено при переводе его поэзии на русский язык, и поэтому во многих случаях его поэтическое слово здесь безнадежно угасло.)
В очерке И. Ланкутиса отдельные замечания о символике Путинаса (о ее связи с природой, народным творчеством, о лирической трансформация «явлений внешнего мира») отличаются точностью, выводы о «художественном синтезе классических традиций и модернистских направлений», о вкладе Путинаса в литовскую поэтическую культуру, в изучение «интеллектуально и эмоционально развитого внутреннего мира человека XX столетия» верны. Однако в единую концепцию поэтического творчества писателя эти замечания все-таки не складываются, специфика лирического слова Путинаса, недоступная читателю русских переводов, в сущности, и вдесь остается нераскрытой.
Исследователь творчества Путинаса неизбежно сталкивается с вопросом о его связях с теорией и практикой символизма. И. Ланкутис верно подмечает некоторые характерные черты литовского символизма, его близость «национальному романтизму»: не случайно ведущие литовские символисты – Путинас и В. Сруога считали себя «неоромантиками». Критически рассматривая идеалистические основы символистской эстетики, автор приходит к выводу, что Путинас, обладающий подлинным талантом, смог вырваться «из идейных и формальных рамок этого направления». Действительно, около 1930 года в творчестве Путинаса намечается явный перелом. Поэт окончательно преодолевает аллегорическое противопоставление «земли» и «неба», отказывается от условных образов-эмблем «неоромантического» происхождения («замок», «владыка», «королева», «раб» и т. п.). Тяга к панорамным пейзажам сменяется пристальным вниманием «к конкретному окружению», к деталям микрокосмоса. В свою поэзию Путинас включает мотивы народного искусства, народной песни.
Говоря о приближении Путинаса к реальной действительности, И. Ланкутис правильно отмечает, что традиционные образы поэзии Путинаса остаются главенствующими. Но теперь они обычно уже связаны с реалистически мотивированной ситуацией (например, характерный для Путинаса семантический параллелизм «солнца», «цветов» и «пенящейся крови», образ «опрокинутой выси» в цикле «Строки о юге»). Вместе с тем утверждение критика о том, что в пейзажной лирике этих лет проявился «новый реалистический взгляд Миколайтиса-Путинаса на жизнь» (стр. 84), представляется несколько упрощенным. На наш взгляд, автор очерка преувеличивает также значение социальной темы в таких стихотворениях, как «Хлеб насущный», «Нищий», «Нищенская доля», «Противоречивые мотивы». Безусловно, они являются важным свидетельством многогранных поисков поэта, но значительной перспективы в его творчестве эти стихи не открыли. Во время второй мировой войны к обобщению эпохальных коллизий Путинас шел не через детальное изображение буржуазного быта, а посредством сложившейся системы символов его индивидуальной поэтической речи. Примерно то же самое можно сказать и о попытке найти в лирике Путинаса советского периода «непосредственные впечатления от конкретных явлений новой, советской действительности» (стр. 121).
В лирике Путинаса последних лет И. Ланкутис отмечает стремление к синтезу (преобладание больших поэтических циклов, стремление к гармоническому восприятию «социальных явлений и явлений природы») и видит в этом отражение общественного опыта современной Литвы. Однако постоянно подчеркивая «мажорные аккорды», «светлое оптимистическое мироощущение» позднего Путинаса, критик эти явления вырывает из сложной системы взглядов писателя. Значение Путинаса для современной литовской поэзии как раз состоит в том, что он в своей поздней лирике «сохранил трактовку человека как неиссякаемого процесса противоречий» (В. Кубилюс). Две стороны поздней лирики Путинаса – утверждение гармонии и противоречивости бытия – могут быть правильно оценены только в их взаимосвязи. Постижение исторической перспективы времени охраняло поэта от «черного отчаянья», «злой тоски», придало его лирике ясность и простоту. Постоянное осознание сложности бытия поддерживало бодрость духа, обостряло мысль, не разрешало предаваться оптимистическим иллюзиям и жертвовать ради них живой противоречивостью действительности.
Замечания и претензии, предъявляемые здесь к книге И. Ланкутиса, наверное, в какой-то мере расходятся с возможностями самого жанра критико-биографического очерка. Первая книга о В. Миколайтисе-Путинасе на русском языке отражает достижения литовских литературоведов в исследовании творчества писателя и достойна весьма положительной оценки. Однако хотелось не только порадоваться хорошему началу, но и указать на сложность возникающих проблем, ибо без всестороннего изучения наследия В. Миколайтиса-Путинаса нельзя глубоко раскрыть панораму литовской литературы XX века.
г. Вильнюс