№8, 1957

На главном направлении

1

Изучая ленинские труды, вдумываясь в огромный вклад, внесенный В. И. Лениным в революционную теорию, мы всегда обнаруживаем неотъемлемую черту всей его творческой деятельности: связь с живой, развивающейся, сложной и противоречивой жизнью.

До каких бы высот обобщающего абстрагирования ни поднималась ленинская мысль, какими бы всеобъемлющими ни были открытые Лениным закономерности общественного развития, – каждый его вывод всегда подкреплен многогранным и всесторонним изучением фактов, связан с конкретными задачами революции, проникнут духом боевой партийной целеустремленности. Мысль Ленина, – писал Горький, – «точно стрелка компаса, всегда обращалась острием в сторону классовых интересов трудового народа».

И это не только индивидуальная черта ленинского гения: это принципиальная методологическая основа ленинского подхода к решению любых проблем философии и политики, экономики и культуры, стратегии и тактики, это его безусловное и категорическое требование к каждому революционеру, к каждому деятелю партии и советского государства. Схоластическое теоретизирование всегда вызывало у Ленина саркастические насмешки, откровенное возмущение, гневную отповедь. В его статьях и письмах появлялись тогда язвительные восклицательные и вопросительные знаки, ядовитые словечки, звучали интонации неприкрытого презрения к начетничеству и буквоедству, к абстрактному логизированию и беспочвенному прожектерству.

В марте 1922 года Ленин писал замечания по поводу представленных Преображенским тезисов о работе партии в деревне. Эти короткие заметки, по пунктам доказывающие непригодность отвлеченных тезисов, характерны для ленинского подхода не только к данному вопросу, но и ко всякому живому делу. «… надо изучать и заставить изучать практически, а общие фразы пусты», – писал Ленин, – в тёзисах «…преобладают общие места. Это ни к чему. Повторять их так голо- вредно; вызовет тошноту, скуку, злобу против жвачки»…»Не тот подход к теме. Вредный подход. Тошнит всех от общих фраз. Они плодят бюрократизм и поощряют его». И дальше:

«Весь § не годится. Общие места. Фразы. Пожелания, всем надоевшие. Это и есть современный«комбюрократизм».

Вместо этого лучше взять данные практического опыта хотя бы даже по одному уезду, – хотя бы даже по одной волости, – и разработать их не академически, а практически: учесть, любезные комбюрократы, вот того-то не делать (конкретно, с примерами и наименованием мест, с точным указанием фактов), вот то-то делать (так же конкретно)».

В заключение Ленин предложил записать в резолюцию предстоящего XI съезда партии, что «главный недостаток партии в области работы в деревне – неизучение практического опыта. Это корень всех бед и всего бюрократизма» 1

Годом позже, в своей знаменитой статье «Лучше меньше, да лучше» Владимир Ильич с иронией писал о том «интереснейшем явлении», когда «величайший прыжок вперед соединяется с чудовищной робостью перед самыми маленькими изменениями».

«Это и понятно, – поясняет Ленин, – потому что самые смелые шаги вперед лежали в области, которая составляла издавна удел теории, которая культивировалась главным образом и даже почти исключительно теоретически. Русский человек отводил душу от постылой чиновничьей действительности дома за необычайно смелыми теоретическими построениями, и поэтому эти необычайно смелые теоретические построения приобретали у нас необыкновенно односторонний характер»2.

Такой односторонний подход был абсолютно чужд ленинской теоретической мысли, отличавшейся величайшим размахом, умением гениально предвидеть ход исторических событий, смело ставить и дерзновенно решать самые трудные и часто запутанные проблемы. Всегда исходя из живой действительности, из тщательно собранных и продуманных фактов, Ленин особенно дорожил связью теории и практики тогда, когда речь шла о вопросах строительства социалистической экономики и культуры. Он особенно настойчиво требовал, чтобы теория была подлинным и конкретным руководством к действию в практике советского строительства.

В том-то и заключалась непобедимая сила ленинской мысли, что он всегда проверял ее выводы практикой. В том-то и заключалась непререкаемая точность его практического руководства, что каждую крупицу живого опыта масс он умел осмыслить в свете больших теоретических обобщений. В этом заключается сила всей деятельности ленинской партии, всегда сочетающей теорию с практикой.

И всегда, во все времена, на самых различных исторических этапах в выступлениях противников Ленина, противников партийной линии можно обнаружить одну общую черту: разрыв между теорией и практикой. Если одни совершенно отрывались от практики и устремлялись в схоластические домыслы, рассыпавшиеся, как карточные домики, при первом соприкосновении с жизнью, то другие, напротив, ограничивались эмпирическими фактами и не умели подниматься до их обобщения. И у тех и у других разрыв между теорией и практикой выражал их оторванность от задач революции, от реальных интересов народа.

Безбоязненная правда в оценке успехов и недостатков, смелые практические мероприятия, продиктованные мудрым сочетанием ясного осмысления поставленной цели с трезвым учетом реальных условий и возможностей, глубокое обобщение опыта и широкая перспективность характеризуют политику нашей партии.

На новом историческом этапе об этом свидетельствуют постановления последних Пленумов Центрального Комитета партии и особенно исторические решения XX съезда партии.

К глубокой связи теории с практикой призывают нас и недавние выступления Н. С. Хрущева «За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа». Критика, которой подверглись в этом партийном документе литераторы и «горе-теоретики», оторвавшиеся от жизни, от интересов народа, имеет огромное значение для всех областей идеологической работы.

Как часто и мы – литературоведы и критики – теоретизируем абстрактно и потому бесплодно и путано, пытаясь заменить кропотливый анализ живого опыта искусства замысловатыми схемами и системами формул! Как часто мы оцениваем произведения, не задумываясь над их связью с жизнью и «забывая» о том, служат ли они интересам народа!

 

2

Художественная литература, как нам всем известно, отражает жизнь. А жизнь развивается в борьбе, идет противоречивыми и сложными путями, не поддающимися регламентации. В ней существуют большие победы и радости, изображение которых может вызвать скептическую улыбку у иного сторонника «конфликтов во что бы то ни стало»: «вот, мол, какая идиллия! Изобразил счастливую любовь!» Или: «изобразил, как перекрыли стремительную Ангару, обошлись без аварий, построили электростанцию! Разве искусство должно воспевать счастье и успехи, забывая, что есть и несчастные семьи, и глухие села, где еще нет электричества?»

Но бывают в жизни и тяжелые неудачи, и большие горести, и трудная борьба, изображение которых вызовет неудовольствие тех, кто привержен к безоблачному и бездумному искусству: «вот, мол, какая мрачная картина! Разве несчастная семья характерна для нашего общества?» Или: «раз опыты Терентия Мальцева в конце концов получили широкое признание, надо ли привлекать внимание к тем препятствиям, с которыми ему пришлось так долго бороться?»

Так возникает бесплодный «теоретический спор», в основе которого – схоластический отрыв искусства от жизни, молчаливое предположение, будто искусство можно и нужно ограничивать в выборе тех жизненных явлений, которые оно изображает. А между тем искусство социалистического реализма обладает драгоценным правом освещать любые явления и факты, утверждая одни и гневно отрицая другие с позиций народа, с позиций коммунизма. И какие бы большие радости оно ни изображало, это не будет лакировкой, если произведение правдиво раскрывает тот труд, те усилия, которые вложены советским человеком и обществом в борьбу за счастье народа. И какие бы темные явления жизни ни привлекали внимание художника, произведение не исказит нашу жизнь, если художник верно оценит изображенные факты, не даст им заслонить весь свой горизонт…

Героем литературы является человек. Разве можно всерьез спорить: какой именно человек? Ведь в пределах одного общественного строя живут и работают разные люди – хорошие и плохие, честные и лживые, благородные и подлые. И вот уже одни теоретики утверждают, что о хороших людях и говорить нечего: их всякий любит, всякий знает. А вот показать и разоблачить подлеца – главная задача искусства.

Другие же теоретики спешат нас уверить в том, что, поскольку в социалистическом обществе подлецы и тунеядцы обречены в конечном счете на гибель, то незачем предоставлять им страницы книг, в которых непременно следует изображать сильных – не только положительных, но даже идеальных! – героев и их успехи.

Таков другой бесплодный спор, в основе которого – молчаливое признание за художником права и даже обязанности конструировать свои произведения и своих героев по заранее намеченной схеме. А ведь на самом деле существует живая жизнь, правду которой художник отражает, существуют сложные характеры и их непреоборимая логика, существуют конфликты, в которых выявляются лучшие черты героев положительных и развенчиваются герои отрицательные.

Но ведь и по вопросу о конфликтах наговорено и приведено множество всяких доводов и контрдоводов. Вот уже сколько лет назад окончательно посрамлена теория бесконфликтности, которую и писать-то не принято без кавычек и без эпитета «пресловутая». Всем ясно, что нельзя построить драматическое произведение без сюжетного или психологического конфликта, без преодолевания внешних или внутренних препятствий. Всем ясно, что всякое сюжетное произведение, в котором происходят какие-то события, непременно содержит в себе столкновение характеров или взглядов, содержит борьбу в той или иной форме. Но вот уже появляются теоретики, вопреки фактам истории литературы утверждающие, будто не было, нет и не может быть сюжетов, построенных на путанице или недоразумении. И появляются теоретики, которым кажется (и не только кажется, они на этом настаивают!), что всякое произведение любого жанра и даже любого искусства (в том числе музыки и чуть ли не архитектуры!) не может существовать без конфликта. Тогда начинаются поиски конфликта в статуе Венеры Милосской или в колоннах Парфенона. Тогда лирическое стихотворение «Землянка» объявляется произведением конфликтным (как же: «мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви!»). Тогда, разбирая картину Ю. Непринцева «После боя», критик Э. Полищук напишет в журнале «Искусство»: «Непосредственно здесь никакого конфликта не изображено. Показана мирная сцена отдыха бойцов на привале в лесу. Однако все в картине говорит о недавнем бое», и, следовательно, конфликт подразумевается.

Надо ли говорить, сколь бесплодно такое толкование конфликта, который может даже протекать где-то за пределами произведения? Вместо того, чтобы сказать, в полном соответствии с живой жизнью (в которой бывают и безоблачная дружба, и светлая радость, и счастливая любовь, и мирный труд, и многие другие светлые явления!), что в иных произведениях конфликт может отсутствовать, самое понятие конфликта выхолащивается, лишается всякого конкретного содержания, выносится за скобки, как некий плюс, совершенно условный и нужный лишь для того, чтобы оградить художника от упрека в бесконфликтности. Ведь этак изображение штиля на море содержит в себе скрытую бурю, безоблачное небо чревато грозой, а в нежной влюбленной парочке можно предположить будущих сварливых стариков!

Вряд ли стоило бы возвращаться и ко всему, что было сказано об утверждающем и критическом началах в социалистическом реализме. Но в прошлом году снова возникли сомнения у некоторых литераторов: что должно преобладать в искусстве социалистического реализма – утверждающее или критическое начало?

Совершенно очевидно, что советская литература поддерживает советский строй, поддерживает политику Коммунистической партии, является, как это предвидел Ленин, частью общепролетарского дела, колесиком и винтиком в огромном всенародном строительстве. И не может быть никаких споров об основных политических принципах, которые всегда и всюду активно утверждает социалистическая литература. Эта литература никогда не рядилась в фальшивый наряд мнимой беспристрастности и либеральной всеядности, не скрывала своей открытой партийной позиции!

Надо прежде всего помнить, что литература социалистического реализма – это детище революции. Она зародилась почти одновременно с зарождением русской марксистской рабочей партии, созданной Лениным, она отражала рост революционного движения, выражала думы и чаяния народа, все более и более соединявшего свой протест против капиталистического гнета с революционной теорией Маркса и Ленина. Она сформировалась и окрепла в годы, когда революция победила и создала первое в мире социалистическое государство, руководимое Коммунистической партией. Советская литература – это выражение интересов и идеалов, отражение борьбы и труда советского многонационального государства, идущего по пути к коммунизму.

А если так-то как же может эта литература не утверждать и не отстаивать в любых сражениях принципы социализма, принципы советского строя, принципы социалистической морали? Как же может она не писать на своих знаменах великие лозунги мира и счастья человечества, освобожденного от классового и колониального рабства?

Утверждение нового, утверждение борьбы за новое, утверждение победы нового – это главная линия и главная задача советской литературы, вытекающая из самой ее природы.

Это прекрасно выразил А. Фадеев, умевший не только с проникновенной глубиной раскрыть внутренний мир своих героев, но и уловить политическую и психологическую закономерность роста и формирования своего поколения писателей: «Нам первым выпало на долю рассказывать людям о социалистической жизни и о том, как она была завоевана… полные юношеских надежд, с томиками Максима Горького и Некрасова в школьном ранце, мы вступили в революцию.

Мы полны были пафоса освободительного, потому что над Сибирью и русским Дальним Востоком утвердилась к тому времени власть адмирала Колчака, более жестокая, чем старая власть. Мы полны были пафоса патриотического, потому что родную землю топтали подкованные башмаки японских интервентов.

Как писатель, своим рождением я обязан этому времени. Я познал лучшие стороны народа, из которого вышел…

Я впервые понял, что за люди идут во главе народа. Я понял значение партии для судьбы народа и горжусь, что был принят в ее среду».

Органическая связь, неразрывное единство нашей литературы с жизнью – и прежде всего с жизнью советской, социалистической – это непреложный факт, имеющий решающее значение. Те чувства и мысли, которые переживало молодое поколение писателей, вступивших в литературу в 20-х годах, остались незыблемыми и в наши дни.

Совершенно очевидна реальная жизненная основа главной линии советской литературы, принципиально отличающей ее от любой другой литературы прошлого и от современной литературы капиталистических стран. Это принципиальное отличие определяется самим отношением искусства к действительности. Литература социалистического реализма в дореволюционной России и в современных капиталистических странах имеет своей главной задачей отрицание и критику буржуазного строя с целью уничтожить этот строй и заменить его другим, революционным, справедливым строем. В этом отрицательном отношении к несправедливой и бесчеловечной действительности особенно ярко проявляется прогрессивная сущность социалистической литературы, развивающейся в буржуазном обществе. В советской стране, как и в других странах, вступивших на путь социализма, отношение литературы к действительности совершенно иное: литература утверждает социалистическую действительность и участвует в ее развитии. Это новое отношение литературы к действительности порождено новым социальным строем, является ее принципиальным достижением, ее выстраданным и завоеванным правом: «Наш реализм имеет возможность и право утверждать, его критика обращена на прошлое и отражение прошлого в настоящем, – писал Горький. – А основная его задача – утверждение социализма путем образного изображения фактов, людей и взаимоотношений людей в процессах труда» (т. 30, стр. 294).

Утверждающее, главное начало советской литературы опирается прежде всего на те позитивные задачи, которые осуществляет само советское общество. Именно реальная позитивная деятельность партии и советской власти обусловила решительный переход подавляющего большинства писателей старшего, еще дореволюционного поколения на позиции социализма, обусловила идейное единство советских писателей.

Сама жизнь убедила писателей в плодотворности революционных преобразований, и они во всеуслышание и многократно сами об этом говорили. Весьма показательны выступления многих беспартийных писателей на Первом всесоюзном съезде писателей – на том самом съезде, который зарубежные противники социалистического реализма пытаются изобразить как «навязанное сверху» искусственное объединение писателей.

Так, подвергая критике работу своего литературного поколения, говоря о «вялых парусах поверхностной романтики» в «орнаментальной прозе» начала 20-х годов, Леонид Леонов утверждал, что писателю «необходимо самому подняться на ту высоту, откуда видней всего варварство вчерашнего каменного века, глубже осознать историческую силу новых истин, вся философская глубина которых и социальное величие которых в их простоте, сделаться самому, наконец, неотъемлемой частицей советской власти, взявшей на себя атлантову задачу построить общество на основах высшей социалистической человечности». И писатель, недавно опубликовавший свой первый роман о советском строительстве – «Соть», написанный в результате поездок на Сясь и в Балахну, где строились первенцы новой промышленности, приходил к выводу: «Поэт сегодня обязан быть философом. Философ не может не быть солдатом, готовым ежесекундно защищать свою идею…»

Связь писателей с жизнью порождала их уверенность в правоте идей, направляющих созидательный труд народа; признание «исторической силы новых истин», естественно, приводило к признанию активной роли искусства. «Если ты поэт, если ты участник своей эпохи, то в этом волнении, которое сотрясает весь огромный океан страны, ты обязан принять участие, не отсиживаясь под перевернутой лодкой своего вдохновения», – говорил Николай Асеев, призывая следовать примеру боевой поэзии Маяковского. «В нашей стране самый воздух насыщен партийностью, и кто не дышит этим воздухом – не дышит полной грудью», – говорил Борис Ромашов, определяя партийность как «особое чувство кровности интересов, близости желанной цели, радости в труде, простоты и глубины в человеческих общениях, реальности завтрашнего дня в сегодняшнем…»»Мы пишем книги, чтобы помочь нашим товарищам строить страну, – говорил Илья Эренбург, только что написавший «День второй» на материале той кипучей жизни, которую он увидел в Кузнецке. – …На нашу долю выпала редкая задача показать людей, которые еще никогда не были показаны»…»Талантливый писатель – это прежде всего тот писатель, который, владея богатыми изобразительными средствами, ясно видит действительность, правильно ее понимает и, наконец, наиболее верно отражает ее историческое революционное развитие», – утверждал И. Микитенко и в связи с этим говорил о растущей «роли мировоззрения, о необходимости учебы на конкретной практике».

Самой природой социалистического общества порождено и понимание главного содержания литературы, и представление советских писателей о герое нашего времени.

Именно из этого исходил Горький, выдвигая свое определение социалистического реализма, как метода, который «утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека, ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он сообразно непрерывному росту его потребностей хочет обработать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью».

Эти горьковские слова многократно цитировались, но из них не извлечены все необходимые выводы. А ведь Горький не только подчеркивает здесь значение труда, но подчеркивает и утверждающую сущность социалистического реализма, и связь труда с формированием личности (а человек, его личность – это и есть главный предмет искусства, понимаемого Горьким как человековедение). И что очень важно – Горький подчеркивает здесь целеустремленность труда и его идейную осмысленность, которая несомненно обуславливает и идейную целеустремленность отражающего этот труд искусства.

Спор об утверждающем и критическом началах в социалистическом реализме, как мы видим, самими советскими художниками всегда решался вполне отчетливо: утверждение того нового, что создано и создается народом, победившим в Октябре 1917 года, всеми советскими писателями принимается как главная цель их творческой деятельности.

 

3

Но как же эта твердая убежденность советских писателей выразилась в их творчестве? Может быть, они на словах говорили то, что соответствовало «требованиям сверху», а на деле писали другое? Как радовались бы наши враги, если бы творческая практика советской литературы разошлась хоть в малой, хоть в самой незначительной степени с теоретическими высказываниями художников слова и с партийным пониманием задач социалистического искусства! Как торжествовали бы они, если бы творческая практика хоть в сотой доле соответствовала их измышлениям о том, что значительные произведения если и появляются в советской литературе, то лишь «вопреки» установкам и политике партии, лишь «вопреки» социалистическому реализму!

Но вот мы проходим возле книжных полок, снимаем одну за другой книги советских писателей. Мы вспоминаем одно произведение за другим любого из четырех десятилетий, прожитых советской страной. Мы любим литературу 20-х годов, и не менее дорога нам литература следующего десятилетия, которую наши противники склонны, в полном противоречии с фактами, представить как мертвую пустыню. Мы обращаемся и к годам войны с фашизмом, когда особенно отчетливо выразился советский патриотизм наших писателей, и подходим к послевоенной литературе, которую наши противники пытаются сбросить со счетов как литературу, якобы сплошь лакировочную и фальшивую.

20-е годы, годы становления нового строя, годы исканий и немалых колебаний среди интеллигенции… В планетарных космических образах пытаются выразить пафос революции и утвердить ее победу поэты «Кузницы». Рядом с боевыми агитками и плакатами РОСТА появляется еще не индивидуализированный образ коллектива в «150 000 000» Владимира Маяковского, а затем – его выдающиеся поэмы о Ленине и об Октябре. Сергей Есенин, с трудом отрываясь от старого уклада милой его сердцу деревни, пытается, «задрав штаны, бежать за комсомолом» и преодолеть противоречия в собственном сознании. Александр Блок стремится найти образное утверждение пафоса и правоты Октября, еще не до конца им понятого. Множество групп и группочек. Всякого рода теории и теорийки, в которых отражаются иной раз непонимание революции, а иной раз прямые враждебные влияния. Но определяют развитие литературы книги о гражданской войне и революции – Вс. Иванова и Б. Лавренева, А. Малышкина и Л. Сейфуллиной, А. Серафимовича и Д. Фурманова, А. Фадеева и Ф. Гладкова, определяют стихи В. Маяковского и Э.

  1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 33, стр. 212 – 215.[]
  2. Там же, стр. 455.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №8, 1957

Цитировать

Трифонова, Т. На главном направлении / Т. Трифонова // Вопросы литературы. - 1957 - №8. - C. 3-28
Копировать