№4, 1983/Обзоры и рецензии

На единой волне

«Василий Теркин» А. Твардовского – народная эпопея», Изд. Воронежского университета, 1981, 192 с.

Дискуссия о том, что плодотворнее в эпоху НТР – индивидуальные или коллективные исследования, ведется давно и, по-видимому, еще далека от завершения. Но сама эта дилемма возникла не случайно. Современная наука, в том числе и литературоведение, подошла в наше время к такому рубежу, на котором существенные обобщения или выводы достигаются лишь на пути комплексного анализа, будь то литературный процесс в целом или отдельное произведение. А подлинно комплексное исследование под силу лишь авторам, обладающим солидной эрудицией, профессиональной подготовкой и опытом работы в самых различных областях. В большинстве же случаев комплексность достигается объединением усилий группы специалистов. Однако часто бывает, что такие коллективы подвергают предмет изучения глубокому и всестороннему, но отнюдь не комплексному анализу. Иначе говоря, рассматриваются все мыслимые аспекты, но отсутствует монографическое единство замысла, подхода, творческих установок, наконец – общего для всех авторов эмоционального отношения к произведению, без которого работа не может приобрести комплексного характера.

Именно такое творческое единство характерно для авторского коллектива вышедшей в Воронеже монографии «Василий Теркин» А. Твардовского – народная эпопея». Ее авторов объединяет не только глубоко личное отношение к герою «Книги про бойца» и к ее создателю, но и убеждение в специфической жанрово-родовой природе произведения Твардовского как «народной эпопеи XX в.» (стр. 93).

В то время как суд времени оставил за многими произведениями военных лет лишь историко-литературное значение, «Василий Теркин» живет полной жизнью, волнует читателей, тревожит воображение художников, актеров, режиссеров. Причем время, как это бывает с гениальными творениями, высвечивает в нем все новые грани. Сегодня – и в этом нельзя не согласиться с авторами монографии – мы воспринимаем «Книгу про бойца» не только как энциклопедию войны, но и как энциклопедию народной жизни как таковой, поэтизирующую ее бытийные первоосновы: мир, труд, любовь, семью, дом, память, малую и большую Родину…

В чем же природа эстетического открытия Твардовского? На этот вопрос отвечают двенадцать участников коллективной монографии, представляющие разные города (Воронеж и Ленинград, Иваново и Куйбышев, Калугу и Фрунзе), исследовательские школы и индивидуальные пристрастия. Нетрудно «расшифровать», кому из них принадлежит масштаб сопоставления «Василия Теркина» и «Дома у дороги» с «Илиадой» и «Одиссеей», кто обогатил монографию отточенным исследованием пространственно-временной структуры, наблюдениями над близостью автора, героя и читателя или над характером рифм Твардовского, кто соотнес поэму с прозой поэта, а кто «вписал» ее в литературу военных лет.

Но в том-то и дело, что все аспекты существуют в рецензируемой книге не обособленно, как это бывает в изданиях, объединенных лишь объектом исследования или общностью проблематики. Индивидуальный опыт, эрудиция и мастерство авторов целеустремленно ведут мысль читателя ко все более глубокому постижению жанрово-родовой природы «Теркина».

Это достигается, прежде всего историко-литературными сопоставлениями, вписывающими произведение в вертикаль, основание которой – в античном эпосе, а продолжение – в эпических созданиях Пушкина, Толстого, Некрасова, Шолохова, Маяковского, и в горизонталь, соотносящую Теркина с современными ему героями А. Толстого и А. Платонова.

На эту же главную мысль работает сочетание взглядов на «Василия Теркина» из современности и из войны. Такой подход органичен в книге, инициатором и одним из научных редакторов которой – вместе с В. Акаткиным – является А. Абрамов, прошедший с «Теркиным» дорогами войны и впервые написавший о нем в 1944 году в красноармейской газете «Вперед»1.

Наконец, логикой той же единой идеи обусловлена и четко продуманная композиция монографии. Она заявлена уже в названии первой главы: «Эпопея о человеке-народе (Философия жизни и движение образов)»2. Основные ее мысли – о корневых связях таланта Твардовского с опытом мирового искусства, об истинно народной системе ценностей, определившей пафос «Книги про бойца» Твардовского, о сочетании в ней эпичности и лиризма, единстве национального, общерусского и социалистического в герое, об особой, растворенной в тексте философичности произведения – не просто иллюстрируются, а развиваются и обогащаются.

При этом монография еще раз красноречиво демонстрирует, как масштаб дарования писателя открывает перед его исследователями новые пути творческого поиска и возможности более полного самовыражения.

Утверждая эпопейность произведения, авторы второй3 и третьей4 глав рассматривают образы героев и все уровни художественной структуры вплоть до рифмовки и синтаксиса под углом зрения «наращивания… эпической обобщенности» (стр. 109). Проявление ее обнаруживается в существовании автора, героя и читателя в единых временных, пространственных и духовных измерениях, в наличии у героя эпических двойников, в акцентировании его «всеобщности» в портрете, речи, сюжете.

Особый тип эпического обобщения создается отсутствием географической и временной привязанности эпизодов книги к конкретно-историческим: событиям. Война, как доказательно утверждается в монографии, пропущена через эмоциональный мир народа, и в центре внимания оказываются разные уровни народного бытия на войне: фронт, тыл, бой, отдых, ранение, награда, восприятие природы, память об отчем крае и др. Такая ориентация нацеливает на свежее прочтение, казалось бы, давно и хорошо известного. Становится бесспорным, что в главе «По дороге на Берлин» не мог не возникнуть образ русской женщины-матери. Точно замечено, что не солдат отдыхает у речки, а речка «шевелит травой-осокой у его разутых ног». «Каким крупным, масштабным дан здесь человек, но по-Твардовски скрытно, без нажима» (стр. 72).

При всем многоголосии монографии ее цельность поддерживается и тем, как подхватываются, развиваются, «перезваниваются» мотивы и наблюдения отдельных исследователей. Так, заявленное в первой части работы прочтение главы «В бане» как своеобразного, лишь под пером Твардовского могущего возникнуть, апофеоза воина (стр. 30 – 31) в дальнейшем обогащается целенаправленным анализом композиции этой главы (стр. 144 – 146). Анализ главы «О потере», где за бесхитростным рассказом о кисете прочитывается масштаб всенародных утрат, продиктовавших и название главы, без слова «кисет», реализуется в разделе, демонстрирующем «внедрение» теоретических идей исследователей в практику школьного обучения.

При этом авторами найден «стиль, отвечающий теме»: о сложных теоретических категориях говорится без ложного академизма, живо и доступно. Лишь первый раздел третьей главы с его историографией диссертационного типа выпадает из этого стиля. Вряд ли целесообразно включать в современное исследование полемику с авторами одиннадцати статей более чем тридцатилетней давности, особенно если учесть, что большинство из них давно уже отказалось от недооценки эпического начала в «Теркине».

Естественное стремление авторов коллективной монографии утвердить свою концепцию эпической обобщенности народной эпопеи Твардовского кое-где приводит к недостаточному раскрытию индивидуально-неповторимого в ее герое. Думается, что масштаб эстетического открытия Твардовского предстал бы еще весомее, если бы наряду с утверждением первого в истории эпопейного жанра снятия «пафоса дистанции» полнее раскрылось и подтвердилось конкретным анализом личностное начало в герое, неотделимом от народа и в то же время выделенном из него.

В этой связи стоит задуматься о том, как именно такие свойства народа, как сердечная щедрость и неисчерпаемое жизнелюбие, открытость людям и ответственность за них, справедливость и трудолюбие, прямота и мудрое лукавство, творческая одаренность и историческая память, независимость и эмоциональная тонкость, концентрируясь и взаимодействуя в Теркине, создают ту его уникальность, которую, каждый по-своему, запечатлели О. Верейский в иллюстрациях к поэме, Ю. Непринцев – в своей знаменитой картине, О. Табаков – в недавнем спектакле одного актера, а многие читатели – в ощущении «своего» Теркина, никак не смешиваемого с другими, даже когда «каждой роте будет придан Теркин свой».

В трактовке места «Василия Теркина» в истории советской литературы авторы, на наш взгляд, допускают неточность, связанную с их подходом к периодизации историко-литературного процесса. В запеве первой главы А. Абрамов, справедливо ратуя за укрупнение периодов, предлагает разделить историю советской литературы на два периода: 1. От 1917 до 1930-х годов, 2. От 1930-х годов до наших дней. На смену литературе «бури и натиска» комментирует он, приходит литература «жизни на земле». «Книга про бойца» называется одной из вершин «новейшей советской литературы» (стр. 7). Тем самым игнорируется существенная грань в историко-литературном процессе и к единому периоду относятся произведения 30 – 40-х и 60 – 70-х годов. Переход к новому периоду всегда связан с принципиальными сдвигами в историческом, социально-психологическом и внутрилитературном развитии. Ими, несомненно, отмечен конец 50-х годов – время утверждения развитого социализма и многих обусловленных им и связанных с ним явлений духовной жизни народа. Кстати, в формировании и развитии этого, современного этапа истории советской литературы очень существенна и роль Твардовского, герой поэмы которого «За далью – даль» и лирики последних лет знаменует собой новый уровень миропонимания и гражданского и личностного самосознания народа и автора.

Книга же про бойца создана на предшествующем этапе развития советской литературы, но, как всякое гениальное произведение, она вышла за пределы своего времени, опередила его, так как в ней уже была та тяга к гармонии человека с миром и та поэтизация коренных основ бытия, которой отмечены лучшие образцы современной прозы. Ведь и сам А. Абрамов с полным основанием говорит о «пророческом» в «Василии Теркине» (стр. 7).

Отличительной особенностью коллективной монографии является ее постоянная ориентированность на формирование более высокого уровня массового сознания. Все теоретические наблюдения авторов соотносятся с конкретной народной стихией, в которой создавалась «Книга про бойца», и в то же время исследование откровенно адресуется современному читателю. В его сознание за историческими и психологическими реалиями дней и ночей военного четырехлетия властно входят вечные, общенародные духовные ценности, по-особому дорогие в наши дни, полные тревоги за судьбы мира. С этой точки зрения представляется правомерным и целесообразным наличие в книге четвертой главы5. Первый ее раздел содержит наблюдения над творческой историей перевода поэмы на украинский язык С. Воскрекасенко, второй представляет ценный (и редкий) образец «обратной связи» в гуманитарных исследованиях. Рассказ об изучении «Василия Теркина» в школе содержит не только методические разработки и рекомендации, но и отрывки из анкет и сочинений школьников.

Материал этот, с одной стороны, демонстрирует, как предлагаемая в книге трактовка «Теркина» участвует в решении задач нравственно-эстетического воспитания, с другой – свидетельствует о том, что эпический характер произведения требует не поглавного (как запланировано школьной программой), а целостного его анализа. Обоснованно и весьма актуально звучит пожелание развернутого, монографического (а не обзорного, как это делается сейчас) изучения в 10 классе творческого пути Твардовского наряду с Блоком, Маяковским, Есениным.

Хотелось бы, чтобы авторы продолжили свой творческий поиск, задумались над поднятыми выше вопросами, а также освободили книгу от досадных погрешностей типа утверждения о «приподнятости» образа Чапаева, сказывающейся «во всем, начиная от портрета» (стр. 75; известно, что Фурманов неоднократно подчеркивал «обыкновенность» внешности Чапаева), или приписывания А. Суркову – автору отчетного доклада «О состоянии и задачах советской литературы» на Втором съезде советских писателей доклада «Художественные переводы литератур народов СССР» (стр. 155).

Труд, пришедший к читателям по инициативе кафедры советской литературы Воронежского университета, – это образец подлинно коллективной монографии, которая обогатила наши представления как о поэзии А. Твардовского, так и о закономерностях жанрово-стилевого развития литературы социалистического реализма.

г. Пермь

  1. Это засвидетельствовано в заключающей книгу уникальной по полноте библиографии, составленной В. Акаткиным.[]
  2. Автор ее – А. Абрамов.[]
  3. Глава вторая: «Василий Теркин как народный характер. Автор, герой и читатель» – написана Т. Осицкой, В. Акаткиным, П. Бороздиной, Н. Ермолаевой.[]
  4. Глава третья: «Жанрово-родовая природа поэмы. Композиция и принцип единства» – написана В. Скобелевым, М. Пьяных, А. Карповым, Н. Ермолаевым, Л. Шаповаловым.[]
  5. Глава четвертая: «Вторая жизнь «Книги про бойца». Опыт изучения и перевода». I. «Василий Теркин» на украинском языке. II. Нравственный мир поэмы. «Книга про бойца» на уроках литературы». Авторы – Ф. Гаврилов, Н. Силкин.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №4, 1983

Цитировать

Фрадкина, С. На единой волне / С. Фрадкина // Вопросы литературы. - 1983 - №4. - C. 217-221
Копировать