Многообразна, как жизнь

1

Мы вступили в такую величественную эпоху, которую трудно сразу окинуть мысленным взором, трудно постичь во всем размахе возможностей и свершений.

Делегаты XXI съезда партии выступали с величайшим единодушием. И каждая речь раскрывала одну из граней, одну из сторон всеобъемлющего плана развернутого строительства коммунизма. С каким глубоким знанием своего дела выступали делегаты – от президента Академии наук до знатной доярки, от ученого, говорившего об управлении атомными реакциями, до новатора производства, от специалиста сельского хозяйства, вникающего в живую структуру плодоносной почвы, до экономиста, имеющего дело с бесконечными рядами цифр… Каждый советский человек участвует в великом созидательном труде своего народа прежде всего тем, что полностью овладевает мастерством своей профессии и совершенствует это мастерство – в математике и земледелии, в металлургии и биологии, в общественных науках и кибернетике, в искусстве планирования и в разведке земных недр, в обучении детей и лечении болезней…

Подобно тому, как каждый делегат съезда в свете общих задач говорил о развитии и совершенствовании своего участка строительства коммунизма, так и поэт, выступая на съезде, сосредоточил внимание на том, как велик, отзывчив и требователен советский народ-читатель и как высоко должно быть искусство художника слова, призванного своими произведениями запечатлеть, сохранить на века свершения своего народа.

С каждым днем все многообразнее и богаче становится жизнь народа, решающего все новые и все более сложные проблемы. И люди становятся иными: они больше знают, больше умеют, они живут многогранной интеллектуальной жизнью. Отразить непрерывное стремительное движение жизни и воссоздать образы новых людей- такова задача искусства. Сколько же нужно творческой инициативы, смелости и таланта, чтобы выполнить эту задачу!

Непрерывно растущие духовные потребности народа не могут быть удовлетворены, верные мысли и благородные чувства не могут быть убедительно выражены, если художник, даже хорошо изучивший действительность, ослабляет творческие поиски, если его произведения лишены оригинальности, которая является одним из важнейших признаков зрелого таланта.

И чем монолитнее единство советских писателей, сплоченных великими идеями коммунизма и отстаивающих в своей творческой практике метод социалистического реализма, тем многообразнее должны быть и будут их поиски наиболее совершенных и самобытных форм искусства. Ибо, как писал К. Маркс, «истина всеобща, она не принадлежит мне одному, она принадлежит всем, она владеет мною, а не я ею. Мое достояние – это форма, составляющая мою духовную индивидуальность» ¹. (Понятно, что подразумевается не оторванная от содержания форма, взятая изолированно, а индивидуальный способ воплощения содержания, идеи, истины.)

Безграничны возможности художественных исканий, направленных на реализацию замысла, на создание такой формы, в которой наиболее полно, убедительно и неповторимо может воплотиться освещенная мыслью писателя безгранично многообразная действительность. А замысел возникает из круга знаний и интересов, из глубины осмысления писателем явлений и процессов самой жизни, – замысел определяется мировоззрением и жизненным опытом писателя.

Мы часто забываем, что образы искусства имеют объективный идейный смысл и ищем в произведении выводов, сформулированных в прямой публицистической форме. Мы часто забываем, что писатель обладает поистине неисчерпаемыми возможностями, которыми вооружает его искусство, утверждать или же выносить суровый «приговор» действительности, тем или иным ее явлениям.

Мы часто забываем, что искусство, выражая общее через единичное и конкретное, никогда не может полностью отразить все стороны жизни и исчерпать материал действительности. Очень часто мы общую, генеральную задачу искусства в целом относим к каждому отдельному художнику и даже к отдельному произведению. А обнаружив, что произведение не решает этой общей задачи полностью, что в нем не нашли отражения некоторые стороны действительности, мы обращаемся к автору с тяжкими упреками. При этом далеко не всегда учитывается индивидуальность художника, сказывающаяся и в самом его замысле, и в отборе материала, и в построении сюжета, и в характере заинтересовавших его людей – во всем стиле его творчества, и потому мы часто неправомерно сравниваем, а затем и противопоставляем несравнимые явления.

Так поступает, мне кажется, Я. Эльсберг в своем интересном докладе на совещании о социалистическом реализме. Речь идет о противопоставлении колхозника Аржанова из «Поднятой целины» М. Шолохова Николаю Митясову из повести «В родном городе» В. Некрасова. Сравнивая этих двух персонажей, критик приходит к выводу: «Насколько шире кругозор, богаче мысль, своеобразнее склад ума и чувств… «серого» колхозника по сравнению с обаятельным и тонким «хорошим парнем».

Здесь критик прав только в одном: два писателя (и каких разных!) писали двух совершенно различных людей, ставя перед собой при этом совершенно различные задачи. Это можно констатировать, но это еще ровно ничего не значит!

В самом деле: М. Шолохов стремился показать, что за скрытностью замкнутого и хмурого человека, испытавшего огромные лишения и горести, живет деятельный, творческий ум, сильный и очень своеобычный характер. Совершенно справедливо замечание критика, что образ этого человека, который «только неожиданно, случайно раскрылся Давыдову», заставляет «внимательнее, чем это зачастую имеет место, подходить к таким «рядовым», трудно живущим и как будто ничем не примечательным людям, помогать им творчески использовать те богатства сердца и ума, которые накоплены суровым жизненным опытом».

В. Некрасов ставил перед собой совсем иную задачу, хотя и его герою, вернувшемуся с фронта и далеко не сразу нашедшему свое новое место в жизни, можно было бы адресовать пожелание, чтобы к нему отнеслись «внимательнее, чем это зачастую имеет место» (и не только в жизни, но и в критике). Но у В. Некрасова речь идет не о внимании к человеку, оказавшемуся в трудном положении, а о том, что этот человек должен сам, своими внутренними силами найти выход из трудностей. Если образ Аржанова обращен главным образом к «Давыдову и Давыдовым» (как об этом справедливо говорит Я. Эльсберг), то образ Митясова обращен к нему самому, к его прототипам, к тем людям, которые в силу различных причин занимают в жизни пассивную позицию. Николаю Митясову не повезло: его противопоставляли не только Аржанову, но и Воропаеву из «Счастья» П. Павленко. И обижались, что у этого молодого, неопытного, до войны еще почти не знавшего жизни человека не было той политической зрелости, той широты взгляда, той организаторской хватки, какую обнаружил крупный военный работник Воропаев (вспомним, что его зовут работать в генеральный штаб!). Если уж сравнивать Митясова, то, конечно, не с Воропаевым, а скорее с Городцовым, так тосковавшим по родному селу, с Поднебеско, совсем было опустившим руки, с Леной Журиной, долго не находившей счастья…

Если же сравнивать не отдельных героев, а два произведения — «Счастье» и «В родном городе» (насколько можно сравнивать небольшую повесть с многоплановым романом), то нетрудно увидеть: проблема счастья, смысла жизни, отношений с коллективом, проблема нахождения своего места в труде народа решается и В. Некрасовым и П. Павленко с одних идейных позиций. Только решение это (как и его поиски) выражено разными художественными путями.

По поводу творческого своеобразия В. Некрасова уже много писалось: все критики отмечали и в повести «В окопах Сталинграда», и в повести «В родном городе» стремление к изображению жизни в самых будничных ее проявлениях; все говорили об ослабленном сюжете, о композиции, лишенной острых поворотов, – она словно воспроизводит повседневное и почти неприметное течение жизни; подчеркивали внимание писателя к бытовым деталям и высказывали недовольство тем, что писатель остается в тени, часто предоставляя читателю самому делать выводы. А наиболее суровые критики даже упрекали писателя в объективизме. Но, право же, лишь очень предубежденный читатель не почувствует, на чьей стороне симпатии и антипатии автора, не заметит, что писатель заставляет глубоко задуматься над тем, каким должен быть каждый советский человек. И не только задуматься, но и сделать верный, партийный вывод: «Самое главное в жизни – уметь жить не для одного себя».

В связи со своеобразным творческим «почерком» В. Некрасова высказывалось немало различных соображений относительно тех традиций, которые он наследует, и тех литературных влияний, которые он испытывает. Я. Эльсберг ведет генеалогию Некрасова и его героя от Хемингуэя и итальянского неореализма, а также и от «Трех товарищей» и «Черного обелиска» Ремарка, «поскольку в творчестве последнего такую большую роль играют «хорошие парни» и их военное товарищество».

Здесь снова трудно согласиться с критиком, – трудно прежде всего потому, что мне кажется несомненной связь Хемингуэя, итальянского неореализма и отчасти Ремарка с теми художественными открытиями мирового значения, которые были в свое время совершены Чеховым. Во-вторых, те художественные находки, которыми Хемингуэй, неореалисты и Ремарк обогатили искусство (даже после Чехова), мне кажутся достойными внимания советских художников, по праву наследующих все лучшее в мировой и особенно в реалистической литературе. И, наконец, я считаю повесть Некрасова произведением социалистического, а не критического реализма или неореализма. Отличительной же чертой социалистического реализма является его партийная направленность, его способность к изображению диалектического развития жизни, его активность, его действенность. Этого мы вправе требовать от произведений социалистического реализма, какие бы люди – слабые или сильные, рядовые или выдающиеся, какие бы события — будничные или героические, незаметные или исключительные – в них ни изображались.

Мы давно уже поняли, что традиции даже таких идейно далеких от революции художников слова, как Достоевский или Лесков, плодотворны для развития советской литературы, если эти традиции воспринимаются критически, если они подчинены новым исканиям и переосмыслены художниками социалистического реализма. Мы убедились в том, что ощутимое влияние мастерства Льва Толстого нисколько не помешало А. Фадееву и не мешает М. Шолохову создавать проникнутые современными идеями, отражающие современную жизнь, подлинно партийные книги. Почему же чеховскую традицию, ощутимую в творчестве В. Некрасова или С. Антонова, надо отбрасывать? И нельзя ли предположить, что умение пользоваться тончайшим подтекстом, воспроизводить будничное течение мыслей и жизни своих героев, присущее в разной степени Хемингуэю, Ремарку и неореалистам, также может быть критически переосмыслено и использовано советскими писателями?

Идейные позиции В. Некрасова не оставляют сомнений: и «В окопах Сталинграда», и «В родном городе» – это книги, выражающие твердую веру в силу рядового советского человека. И если для раскрытия этой веры в человека социалистического общества писатель избрал будничные события жизни самых неприметных людей, – мы не вправе упрекать его за это, объявляя его героев недостаточно «интересными» и утверждая, что герои, нарисованные другим художником, более интересны.

Такое противопоставление героев и писателей ведет к фактическому отказу от многообразия. И, мне кажется, было бы гораздо более плодотворно, исходя из реально существующих особенностей стиля Некрасова, разобраться в сильных и слабых сторонах его творчества. При этом неизбежно обнаружится, что талант его отнюдь не всеобъемлющ и что присущая ему манера повествования в чем-то ограничена. Ему не свойственно охватывать взором многие события в их историческом значении и многие судьбы в их сложных переплетениях. День за днем, деталь за деталью рисует он будни сталинградских окопов или послевоенного города – и вот перед нами живые фигуры защитников Сталинграда в их повседневном воинском труде, незаметном, но героически великом, вот перед нами человек, подобно Воропаеву, «выпавший из счастья, как из самолета», но не обладающий воропаевской волей, энергией и опытом и находящий в себе силы все-таки бороться – не за свое только благополучие, а за общее, большое партийное дело, хотя и на малом участке…

Было бы странно упрекать писателя за такое направление его художественных интересов. «Ведь не требуете же вы, чтобы роза благоухала фиалкой…» ¹ – говорил Маркс.

Но значит ли это, что в творчестве Некрасова нет неудач, что критика должна отступить перед ним? Конечно, нет! Но неудачи проистекают не из замысла Некрасова и не из той художественной манеры, которая ему присуща, а объясняются известной непоследовательностью писателя. Если характеры Митясова и Сергея раскрыты во всех своих будничных проявлениях, то некоторые важные персонажи оказались очерченными схематично и поверхностно, почти плакатно. Для их характеристики у писателя не нашлось ни точных деталей, ни глубокого подтекста. Ведь в решающую минуту Митясов до конца раскрывается (должен раскрыться) в столкновении с Чекменем и в дружбе со своими товарищами-студентами. А ни Чекмень, ни Громобой, ни другие не стали живыми характерами.

Говоря о недостатках художника, мы должны не только соотносить его творения с жизнью, но и определять соответствие каждого образа, каждого эпизода общему замыслу и стилю произведения. Стилевое многообразие в искусстве социалистического реализма требует и художественного совершенства, и единства стиля произведения в целом.

Своеобразие художника можно сравнить с голосом певца. Подобно тому, как нам не придет в голову требовать, чтобы певец, обладающий лирическим тенором, пел партию Демона, как не поручили бы мы арию Марфы колоратурному сопрано, так и от художника слова мы не можем требовать, чтобы он отступал от того стиля, который присущ характеру его таланта. Но как голос певца нуждается в постановке и обработке, чтобы он мог в совершенстве передать все оттенки музыки, так и литературный стиль вырабатывается, совершенствуется и шлифуется.

Сравнение двух различных художников, решающих близкие задачи, может оказаться очень плодотворным, но скорее в плане сопоставления, а не противопоставления. Тем более, когда речь идет о двух писателях столь разного масштаба и опыта, как Шолохов и Некрасов, о писателях совершенно разного стиля.

Все в творчестве М. Шолохова гораздо более крупно, чем у В. Некрасова. Самый замысел его всегда охватывает широчайшие пласты действительности, множество людей и событий в самых напряженных и острых ситуациях и отношениях, а это требует укрупнения образов, отбора таких эпизодов, которые могут выдержать большую идейную и сюжетную «нагрузку», таких героев, которые особенно выделяются своей характерностью, таких деталей, которые подчеркивают наиболее важные и заметные черты характеров и обстоятельств. Кропотливое изображение повседневности день за днем и час за часом противоречило бы масштабам, присущим произведениям Шолохова (даже небольшого рассказа «Судьба человека», тоже эпичного и охватывающего, в сущности, целую эпоху).

Драматизм и трагедийность Шолохова проявляются во всех его произведениях, не исключая «Судьбы человека».

1. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 1, стр. 6.[↩][↩]