Достоевский и чартистский роман

В ряду романических жанров, привлекавших внимание Достоевского, остается до сих пор не изученным так называемый рабочий или пролетарский роман, изображавший быт и борьбу английских фабричных людей в конце XVIII и первой половине XIX века. Полные драматизма истории разрушителей машин, или луддитов, организаторов тред-юнионов или чартистов, наконец тружеников большой индустрии входили в круг чтения страстного любителя романической литературы, каким всегда был Достоевский.

Этот интерес к рабочему роману следует учесть, выясняя особенности идейной позиции Достоевского в переломный момент возвращения его в литературу после десятилетней гражданской смерти; он объясняет также некоторые конструктивные черты его большого романа 60-х годов. Обратимся же к этому неизвестному источнику его главного жанра.

1

Когда, вернувшись из Сибири, амнистированный писатель готовился в 1860 году к изданию своего первого журнала, он решил опубликовать в нем один из новейших английских романов, широко признанный передовой мыслью Запада.

Автор его был мало известен в России. Имя Элизбет Эллеггорн Гаскел (1810 – 1865) встречалось в нашей журналистике редко и упоминалось мимоходом. Тема ее романа была также необычной для петербургской печати. Книга называлась «Мери Бартон. История манчестерской жизни» (1848). Она изображала быт и борьбу рабочих и ткацкой промышленности в одном из крупнейших фабричных центров Англии в самый разгар чартистского движения.

Актуальность темы вызвала всеобщий интерес к сочинению начинающей писательницы. Диккенс и Карлейль обратили сочувственное внимание на эту хронику движения бесправных ткачей на рубеже 30 – 40-х годов XIX века. К. Маркс в своей характеристике современной блестящей школы «романистов в Англии, чьи наглядные и красноречивые описания раскрыли миру больше политических и социальных истин, чем это сделали политики, публицисты и моралисты, вместе взятые», называет наряду с Диккенсом и Ш. Бронте малоизвестную в то время Гаскел¹. Ее первый роман был действительно крупной вехой на пути развития нового демократического эпоса, которому принадлежало будущее.

Когда в 1936 году «Мери Бартон» вышла впервые отдельным изданием на русском языке, в советской критике было отмечено, что автор его занимает чрезвычайно почетное место в ряду передовых писателей прошлого столетия: «Она стоит в самом начале той линии европейского литературного развития, которая ведет к «Жерминалю» Золя и завершается «Матерью» Горького» ².

Тем значительнее для нас факт выбора Достоевским этого замечательного социального романа для того, чтобы открыть им серию переводов зарубежной литературы в журнале «Время». До нас дошло случайное, но весьма авторитетное свидетельство, что роман этот не был предложен редакции журнала переводчицей (как это широко практиковалось в то время), но был вручен ей для работы самим редактором нового издания. В автобиографии Александра Блока имеются подробные сведения о личности его бабки по матери, Елизаветы Григорьевны Бекетовой, известной переводчицы Диккенса, Теккерея, Вальтера Скотта, Бальзака и других европейских классиков. Именно она дала и первую русскую версию «Мери Бартон». «Я берегу тот экземпляр английского романа, – заключает внук-поэт, – который собственноручно дал ей для перевода Ф. М. Достоевский. Перевод этот печатался во «Времени» ³.

Дополним это краткое сообщение Блока. Еще в 1846 году начинающий литератор Достоевский устраивает общежитие или «ассоциацию» на Васильевском острове вместе с двумя братьями Бекетовыми, в то время студентами-естественниками, а впоследствии знаменитыми русскими учеными. Старший из них, Андрей Николаевич, начинавший свою научно-педагогическую деятельность в провинции, возвращается в Петербург, куда он был назначен в 1860 году профессором по кафедре ботаники, почти одновременно с отбывшим каторгу и ссылку Достоевским.

Старинная товарищеская близость возобновляется. Достоевский знакомится с молодой женой Бекетова – Елизаветой Григорьевной, дочерью известного русского путешественника и исследователя Средней Азии – Григория Силыча Карелина. К деятельному труду в качестве переводчицы она, несомненно, была призвана своими недюжинными лингвистическими и литературными способностями. Так как в дальнейшем нам придется пользоваться ее переводными текстами, напомним сообщение ее внука о том, что она «всю жизнь работала над компиляциями и переводами научных и художественных произведений», сдавая в редакции до двухсот печатных листов в год; «ее мировоззрение, – свидетельствует А. Блок в той же автобиографии, – было удивительно живое и своеобразное, стиль – образный, язык – точный и смелый, обличавший казачью породу.

Некоторые из ее многочисленных переводов остаются и до сих пор лучшими… Отвлеченное и «утонченное» удавалось бабушке моей меньше, ее язык был слишком лапидарен, в нем было много бытового. Она мастерски читала вслух сцены Слепцова и Островского, пестрые рассказы Чехова. Одною из последних ее работ был перевод двух рассказов Чехова на французский язык (для «Revue de deux Mondes»). Чехов прислал ей милую благодарственную записку» ⁴.

Полученное от Достоевского поручение Елизавета Григорьевна выполнила в срок с большой точностью и несомненным талантом. Объемистый роман Гаскел (размером около двадцати пяти листов) был напечатан в восьми книжках «Времени» за 1861 год. Этот текст сохраняет до сих пор свои выдающиеся качества. Их не угасил и позднейший перевод того же романа, вышедший в 1936 году, то есть через 75 лет после его первой публикации Достоевским⁵.

Что же привлекло внимание Достоевского в 1860 году к роману Гаскел? Почему он остановился именно на нем, подготовляя отдел иностранной беллетристики в своем журнале? Почему «Время» начинает публиковать с первых же своих книжек историю манчестерских рабочих?

Поворотный момент возврата Достоевского в литературу после десятилетнего изгнания был и возвращением его к «старой манере», к тематике и типам славной дебютной поры молодого автора — его повестям 40-х годов с их социальной тревогой и гуманистической озабоченностью. После вынужденного периода «примирения с действительностью», после обращения в «Селе Степанчикове» к жанру «комического романа» с попыткой сочетать разнородные стили Диккенса-идиллика и Гоголя-юмориста, Достоевский обращается к своей исконной проблематике, доставившей ему в свое время славу передового писателя школы Белинского, которого он и упоминает теперь с таким сочувствием в «Униженных и оскорбленных» («критик Б.»).

Несмотря на более чем умеренную программу своего журнала, он считает нужным обратиться к первому роману о рабочих, вышедшему еще в 1848 году, но неприемлемому для николаевской цензуры и оставшемуся непереведенным в последующие годы. Тема «бедных людей», тема пауперизма, столь волновавшая Достоевского еще в 40-х годах, предстала перед ним в этой книге под совершенно новым углом зрения. Роман из быта трудящихся Манчестера конца 30-х годов, то есть эпохи тяжелого экономического кризиса и организации рабочего движения, развертывает картины ужасающей безработицы, нищеты, голода и социального угнетения на фоне большого индустриального города со всеми резкими контрастами жизни предпринимателей и фабричных. Об этом еще ничего не было сказано в русской художественной литературе⁶.

Приступая к изданию литературного журнала, Достоевский как редактор смело вводит в журнальную прозу 60-х годов новую, большую тему, близкую задачам его раннего творчества. Это тема об отверженных капиталистического мира, но уже не пассивных и безмолвствующих, а поднимающих вооруженную руку на своих угнетателей. В романе о манчестерских ткачах эта тема выступает как драма отчаяния и протеста, переходящая в открытую борьбу и организованное движение угнетенных и подавленных против благоденствующих и угнетающих. Примирительные ноты во второй части романа и даже отзвуки христианской морали в его развязке не могли ослабить революционного звучания основной темы.

2

Творческая история романа «Мери Бартон» неотрывна от ведущего политического течения эпохи, изображенного в ней. В центре внимания автора революционное движение английских рабочих 30 – 40-х годов XIX века, когда невыносимые условия труда и быта заставили их открыть борьбу с безудержной эксплуатацией их «лордами» мануфактурной промышленности. Объединение в профессиональные организации, требование парламентской реформы фабричного законодательства, отстаивание всеобщего избирательного права и отмены имущественного ценза для депутатов – все это легло в основу народной хартии 8 мая 1838 года, от которой и получило название движение чартистов. В нем различались противоборствующие течения:

1. »К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», М. 1957, т. I, стр. 529. [↩]
2. Д. Обломиевский, Мери Бартон, журн. «Литературное обозрение», 1937, N 15, стр. 38.[↩]
3. Александр Блок, Автобиография, сб. «Памяти Блока», Пг. 1923, стр. 17[↩]
4. 1 февраля 1899 года Чехов писал Е. Г. Бекетовой из Ялты: «Вы желаете переводить меня – это честь, которой я не заслужил и едва ли когда-нибудь заслужу; о каком-либо несогласии с моей стороны или сомнении не может быть и речи, и мне остается только низко поклониться Вам и поблагодарить за внимание и за письмо, чрезвычайно лестное для моего авторского самолюбия» (А. П. Чехов, Полн. собр. соч. и писем, М. 1949, т. XVIII, стр. 55).[↩]
5. В предисловии к отдельному русскому изданию (Элизбет Гаскел, Мери Бартон, перев. с англ. Е. Н. Валишевской, М. 1936) было указано, что роман этот якобы впервые появляется на русском языке. Заявление это, как видим, ошибочно.[↩]
6. Отметим немногие известные нам упоминания имени Гаскел в русской печати 50 – 60-х годов. В одном из своих «Писем об английской литературе» А. Дружинин в «Современнике» (1853, т. 10), беседуя с читателем о новейших писательницах Англии, упоминает и «Мери Бартон» Гаскел. Подробнее критик останавливается на новом произведении того же автора – романе «Руфь», представляющем собою «очень простую историю обольщенной и раскаявшейся девушки». Через десять лет в статье «Английские романы последнего сезона» Дружинин возвращается к раннему произведению этой писательницы: «Мистрисс Гескель в романе «Мери Бартон» привлекала симпатии публики к бедствиям фабричных работниц». Роман этот, «раскрывший несколько малоизвестных фактов в жизни рабочих по мануфактурным округам, не только пробудил общее внимание, но повел к нескольким полезным мерам и начинаниям» («Петербургские ведомости», 1863, N 3, 4).[↩]