№4, 2001/Обзоры и рецензии

Мирообраз Германии

Т. МАРЧЕНКО

МИРООБРАЗ ГЕРМАНИИ*

Ольга Б. Лебедев а, Александр С. Янушкевич, Германия в зеркале русской словесной культуры XIX – начала XX века, Koln, Weimar, Wien, Bohlau Verlag, 2000, 274 S.

За тем русским путешественником, что вновь шагнул в Европу и желает оставаться русским путешественником в старинном карамзинском смысле, угадывается несколько веков русской словесности, отражающей многоликость европейской культуры и русский национальный взгляд на нее. Вышедшее в Германии исследование посвящено тем образам немецкой культуры, которые на протяжении столетий занимали русские умы, от поэтов и писателей до журналистов, ученых и тех же путешественников. Для упрощения и одновременно уточнения своей задачи авторы монографии вводят специальный и очевидно калькированный с немецкого термин «мирообраз Германии» – «то есть образ, тип ее национального своеобразия», или, по другому определению, различные «стороны немецкой культуры, общественной мысли, науки». Цель исследования задана предельно широко, мирообраз Германии предполагается увидеть «в зеркале всех разновидностей русской словесной культуры XIX – начала XX в.» (с. 8; курсив наш. – Т. М.). При всей информативности и увлекательности собранного материала следует заметить, что главы книги все-таки напоминают разные зеркала, еще точнее – осколки одного зеркала (исключительно из-за невозможности «объять необъятное»), настолько разнородны использованные источники, да и сами «лики немецкого мира» (с. 8), непрестанно меняющиеся в русском восприятии. Авторы не скрывают примата своих «научных интересов и пристрастий» в выборе материала над логикой развития предпринятого ими исследования. Написанные в разном жанровом и даже стилистическом ключе, главы книги заставляют догадываться об их генезисе из отдельных статей, каждая из которых обладает собственным сюжетом и зиждится на источниках, ни жанрово, ни хронологически не пересекающихся. О справедливости нашей догадки свидетельствует, например, повторение одних и тех же цитат в разных главах (так, выдержка из одной статьи В. П. Боткина приводится на с. 69 и на с. 88, а слова из публикации М. Л. Михайлова – на с. 69 и с. 97) или наличие эпиграфов – кстати, совершенно не информативных – лишь в одной, четвертой, главе. И только сквозной образ «Германии туманной» в разных его преломлениях – от высокого романтического до иронически сниженного, травестированного или, у иных авторов и в иные эпохи, используемого как речевой и страноведческий штамп, – проходит пунктиром через все исследование.

Литературный дебют Германии в русской литературе авторы начинают с творческой биографии В. А. Жуковского, что, безусловно, справедливо хронологически, ибо исследование ограничено временными рамками XIX – начала XX века. Хотя Жуковский, конечно, «родитель на Руси немецкого романтизма», все-таки некоторая предыстория из словесной культуры «осьмнадцатого» столетия, краткий экстракт из описаний Германии Карамзиным или Радищевым, предваряющий переводы, письма, путевые заметки и воспоминания Жуковского, очевидно, не были бы лишними и позволили бы прочитать «германскую» страницу жизни и творчества первого русского романтика в широком историко- литературном контексте, не с него в России начинающемся.

Обильно документированная первая глава имеет, казалось бы, лишь биографическую ценность: речь в ней идет о поездках поэта в Германию, о характере его знакомства с ее культурой и природой. Однако простая фактография наполняется глубочайшим метафизическим смыслом, когда оказывается, что знаменитое «сердечное воображение» Жуковского сыграло совершенно особую роль в постижении поэтом Германии и создании ее образа в русской поэзии. Жуковский прежде всего увидел Германию духовными очами, вчувствовался в народные предания и вчитался в литературу и уже переводчиком немецкой поэзии отправился на ее родину. «Это интуитивное прозрение» (с. 24) полностью совпало с его подлинными впечатлениями путешественника, и вместе с тем Германия никогда уже не рассматривалась поэтом в отрыве от его поэтического сознания, став «в восприятии Жуковского не только эквивалентом романтической природы вообще, но и средой, необходимой для формирования особого романтического типа личности, который Жуковский, в своих контактах с людьми Германии, склонен считать национальным характером» (с. 26). «Типологическая родственность» Жуковского немецкой культуре сказалась и в том интересе, который проявляли к русскому поэту представители германской культуры, в нетривиальности его общения с писателями и мыслителями – Гете, Тиком, Жан-Полем, с художниками (перу и кисти которых принадлежит обширная иконография русского поэта), с курфюрстами и королями. Показательна легенда о немецком происхождении русского поэта, настолько же курьезная, насколько замечательная стремлением благодарных почитателей хоть отчасти «заимствовать» Жуковского.

Заключение Германии самим Жуковским в особую романтическую сферу кажется исследователям неоправданным сужением ее разнообразия, предпосылкой, в частности, «предвзятой оценки» такого мощного поэтического явления, как Гейне, творчество которого первый русский романтик воспринимал «субъективно» (?)1. Однако это не просто «свидетельствует о непонимании Жуковским демократических тенденций в литературе», это свидетельствует о принципиально ином эстетическом кредо. Ради удобства его можно называть романтическим, и состоит оно в признании неоспоримого первенства искусства, идеала, «гения чистой красоты» (ведь и эта его формула генетически связана с Германией!) над обыденной простотой жизни, безусловной несоизмеримости восторженного вдохновения и скептической насмешки.

Приведенные же авторами выдержки из неопубликованной книги Жуковского говорят именно о полной незашоренности мировоззрения учителя великой княгини и воспитателя наследника (несмотря на эти пышные должности, книгу не пропустила цензура), о его негативном отношении к «притеснительным» «мерам нашего правительства»: «Нас хотят насильно заставить любить Россию, боятся заразы либеральных мнений (которые теперь всюду более или менее перекипели), боятся того действия, которое на русских производит сравнение с Европою… Прикуй к Отечеству и заставишь его возненавидеть. Нет!

  1. Никакого иного, кроме как «субъективного», восприятия поэтом или художником явлений культуры и быть не может, иначе это мнение становится партийным, общественным и т. п. Сами исследователи приводят отзыв знаменитого пейзажиста И. И. Шишкина, недовольного «Сикстинской мадонной» вообще и «умиленной Варварой» в особенности: «Душа наша не откликнулась!» (с. 200). Эта субъективность состояния души не учитывается и в ссылках на мнение о Германии В. Г. Белинского; в его «просто грубой» оценке немцев и неудовольствии от красот Дрездена и окрестностей увидено лишь проявление сугубого материализма (с. 115). Но ведь критик «путешествовал» по Германии в 1847 году не с ознакомительными целями, а смертельно больной. Не помогло лечение – не помогали и виды Саксонской Швейцарии и Рафаэлева Мадонна.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №4, 2001

Цитировать

Марченко, Т. Мирообраз Германии / Т. Марченко // Вопросы литературы. - 2001 - №4. - C. 344-352
Копировать