«Мир наизнанку» в средневековом французском романе

В заявке-аннотации на издание книги «Проблемы стилистики романа», подготовленной М. Бахтиным 25 марта 1930 года, среди глав монографии, которой не суждено было состояться, должны были присутствовать главы, посвященные пародии, романному диалогу, двуголосому слову. Все эти черты, характерные для полифонических романов Ф. Достоевского, как покажет Бахтин в четвертой главе «Проблем поэтики Достоевского», уже присутствовали «в эллинистической и римской литературе, а затем и в средние века, и, наконец, в литературе эпохи Возрождения и реформации» [Бахтин 1940-е].

В нашей статье мы остановимся на анализе одного из таких пародийных мотивов, который, по Бахтину, является ключом для верного историко-генетического объяснения многих особенностей творчества Достоевского. Мы сосредоточимся на мотиве, о котором в той же главе «Проблем поэтики Достоевского» Бахтин пишет: «…карнавальная же жизнь — это жизнь, выведенная из своей обычной колеи, в какой-то мере — «жизнь на­изнанку», «мир наоборот», «monde à l’envers»» [Бахтин 2002: 91]. Этот мотив также играет важную роль в монографии о Рабле:

Пафосом смен и обновлений, сознанием веселой относительности господствующих правд и властей проникнуты все формы и символы карнавального языка. Для него очень характерна своеобразная логика «обратности» (à l’envers), «наоборот», «наизнанку», логика непрестанных переме­щений верха и низа («колесо»), лица и зада, харак­терны разнообразные виды пародий и травестий, сни­жений, профанаций, шутовских увенчаний и развен­чаний¹ [Бахтин 2008b: 20].

Чтобы проследить средневековый генезис мотива, мы проанализируем его функционирование во французских романах XII–XIII веков.

Средневековый «мир наизнанку»

Для начала рассмотрим произведение одного из первых романистов Средневековья, Кретьена де Труа — роман «Клижес». Это очень нетипичный для Кретьена роман: единственный раз трувер соединяет восточный и артуровский циклы; это также своего рода роман-полемика, поскольку все персонажи, мотивы и сюжеты в нем — перевернутые персонажи, мотивы и сюжеты романа о Тристане и Изольде.

Кретьеновский Клижес превосходит в искусстве фехтования самого Тристана: «Как фехтовальщик и стрелок / Он превзойти Тристана мог»². Кретьеновская Фенисса несколько раз на протяжении романа сравнивает себя с Изольдой, и, как можно догадаться, это сравнение оказывается не в пользу последней: «Судьба Изольды мне претит, / Напоминать Изольду — стыд».

В «Клижесе» есть и интересующий нас карнавальный мотив «мира наоборот», или les choses a envers, если воспользоваться выражением самого Кретьена:

Далее переворачивание сменяется отрицанием, сохраняя при этом логику «наоборот» и служа описанию истинных влюб­ленных, fins amanz, которые не могут обойтись без страхов и переживаний: «Любовь без страха — ночь без дня, / Без солнца день, дым без огня, / Без букв писанье, воск без меда, / Луна во тьме без небосвода, / Весна без птиц и без цветов».

Подобное переворачивание при описании мира и его законов свойственно фольклорным жанрам. Неслучайно Бахтин, работая над книгой о Рабле и второй редакцией книги о Достоевском, конспектировал «Поэтику сюжета и жанра»
О. Фрейденберг, которая настаивала на фольклорных, ритуальных корнях средневекового смеха⁴.

Последний роман Кретьена, «Персеваль, или Повесть о Граале», также является продолжением интересующего нас мотива: Персеваль, главный герой романа, может являть образец рыцаря «наизнанку», которого на страницах романа называют sot и fol, «глупец», «дурак» (см. стих 652 и др.). В целом ряде сцен романа Персеваль ведет себя вопреки рыцарским законам, нарушая и переворачивая их (приведем в качестве лишь одного примера сцену, в которой Персеваль силой получает кольцо и поцелуй девушки в шатре, — стихи 646–734).

Очень быстро на романы Кретьена начинают писать анонимные пародии. В некоторых из них имя трувера из Шампани названо прямо («Рыцарь с мечом»), другие играют с его именем («Мул без узды», автор которого называет себя «язычником», payen, в пику Кретьену-«христианину») или с мотивами из его романов. Во введении к «Творчеству Франсуа Рабле…» Бахтин прямо называет эти романы смеховыми и пародийными («со­­здаются пародийные рыцарские романы («Мул без узды», «Окассен и Николет»»⁵ [Бахтин 2008b: 24]), однако далее по понятным причинам почти не анализирует их, поэтому ниже будет полезно наметить контуры возможного анализа.

«Окассен и Николетта» — французский рыцарский роман первой половины XIII века, написанный в форме песни-сказки (шантефабль). В нем мы несколько раз встречаем мотив «мира наоборот». Бахтин анализирует эти эпизоды следующим образом:

Например, в романе «Окассен и Николет» изображается страна «Торлор». Страна эта — «мир наизнанку». Король здесь рожает, а королева ведет войну. Война эта носит чисто карнавальный характер: дерутся с помощью сыров, пе­ченых яблок и грибов (рожающий король и война съест­ными продуктами — типичные народно-праздничные образы)⁶ [Бахтин 2008b: 319].

Кроме того, самого Окассена тоже можно назвать «перевернутым» рыцарем. При описании его внешности упоминаются его белокурые волосы (как у Изольды, например), он не хочет сражаться («Но был он настолько покорен все­властной любовью, что не желал стать рыцарем, взяться за оружие, сражаться на турнирах, делать все положенное»⁷), постоянно переживает и плачет.

Следы «мира наоборот» мы можем наблюдать и в рассуждениях Окассена про ад и рай:

Не нужен мне рай! Я туда не стремлюсь, лишь бы была со мной Николетта, моя нежная подруга, которую я так люблю. Я скажу вам сейчас, кто попадает в рай. Старые попы, и дряхлые калеки, и убогие, что дни и ночи ползают перед алтарями и криптами, и те, кто едва прикрыт лохмотьями или жалкими монашескими одеяниями, а то и вовсе ходит голый и босый, и те, кто умирает от голода, жажды, холода и нищеты. Эти все отправляются в рай; с ними мне делать нечего. А вот в ад я хочу, ибо в ад уходят прилежные ученые, доблестные рыцари, павшие на турнирах и в грозных сражениях, и славные воины, и благородные люди. С ними мне будет хорошо. Прекрасные обходительные дамы, имевшие двух или трех возлюбленных, кроме своего мужа, и золото, и серебро, и драгоценные, пышные меха, тоже уходят в ад, идут туда арфисты, и жонглеры, и короли. Вот с ними хочу я быть, но сейчас отдайте мне Николетту, мою нежную подругу.

Что касается второго из упомянутых выше романов, «Мула без узды», его статус в медиевистике служит предметом споров и дебатов. Так, например, Л. Дж. Уолтэрс рассматривает две возможные функции этого романа: пародийную и аллегорическую. Исследователь отмечает, что сюжет «Мула без узды» отталкивается от романа «Ланселот, или Рыцарь телеги», начатого Кретьеном де Труа и оконченного Годфруа де Ланьи. Однако автор «Мула без узды» развивает изначальный сюжет в негативном ключе: «На мой взгляд, Пайен опирается на авторитет своего предшественника, намекая на то, что если в совместном повествовании Кретьена-Годфруа все развивалось так, как должно, то теперь (в «Муле без узды». — Н. Д., А. А.) все движется к Армагеддону»⁸ [Walters 2016: 137]. Также стоит отметить, что и в прологе к «Мулу без узды», и в прологе к «Рыцарю с мечом» заметна игра с именем Кретьена де Труа: