№7, 1963/На темы современности

Маяковский вузовский ( По страницам «ученых записок» 1960-1962 годов )

Характерная и примечательная особенность изучения творчества Маяковского в последние годы – пристальный интерес к мастерству поэта. Это хорошо видно, когда листаешь страницы «Ученых записок» последних двух лет, когда читаешь работы, опубликованные в этих сборниках. Среди работ этих есть интересные и глубокие, есть и неудачные. Статьям о Маяковском и посвящен наш обзор.

«МАЯКОВСКИЙ И…»

Маяковский и мировая литература… Маяковский и традиции русской классики… Маяковский и современное ему искусство… Решение этих Вопросов является в наши дни одной из самых актуальных задач изучения творчества поэта, и вполне закономерно, что проблема «Маяковский и…» так или иначе ставится во многих работах, опубликованных в «Ученых записках». Жаль только, что эта современная проблема решается зачастую далеко не на современном уровне. Очень важно, например, показать, как развивались в творчестве Маяковского классические традиции. Это и пытается, в частности, сделать Е. Розанова в статье «Приемы сатирической типизации героев «Бани» В. Маяковского» 1. Но как это делается? В работе на все лады, по каждому поводу и без повода, поминаются фамилии«учителей»:

«Используя богатый опыт мировой и отечественной комедиографии… в особенности опыт Мольера и Гоголя, Маяковский…» (стр. 91); «Используя гоголевский прием преувеличения… Маяковский…» (стр. 92); «Употребляя художественный прием заострения, доведенного до гротеска, Маяковский опирается на богатый опыт русской классической литературы, в частности на сатиру Салтыкова-Щедрина» (стр. 93); «У классиков Маяковский учился приему «нарастания»…» (стр. 93); «От Гоголя идет и прием сатирического раскрытия образа через детали обстановки, через вещи» (стр. 94); «Это частный, но очень характерный художественный прием, идущий от Фонвизина, Гоголя и Салтыкова-Щедрина» (стр. 96); «…Маяковский творчески воспринял традиции великих классиков сатиры Фонвизина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина…» (стр. 99) и т. д., и т. п.

Ну как тут не вспомнить популярную у нас в Средней Азии пословицу – «сколько ни повторяй слова «халва», во рту не станет сладко»! Что прибавляют к нашему пониманию пьес Маяковского сообщения о том, что драматург что-то «использовал», чему-то «учился», какой-то из приемов «употреблял», правильные указания, как и следовало ожидать, «творчески воспринял»?! Такого рода заклинания, бездоказательные, неконкретные, ни в малейшей степени не подкрепленные анализом образной ткани комедии, своеобразия которой даже не пытается выяснить исследователь, могут только скомпрометировать действительно важную, в самом деле нуждающуюся в изучении проблему связей драматургии Маяковского с классической традицией.

Впрочем, неопределенное, данное «в самом общем виде» решение вопроса о традициях, которое предлагает Е. Розанова, все же, пожалуй, более приемлемо, чем те, например, чересчур определенные, безапелляционно конкретные положения, которые провозглашает автор работы «Некрасов и Маяковский» В. Маков2.

«Четыре великих имени вошли в созвездие лучших поэтов русской литературы, – пишет В. Маков, – гениальный родоначальник новой поэзии вольнолюбивый Пушкин; его блестящий продолжатель, певец декабризма Лермонтов; печальник народного горя и мститель за поруганное достоинство трудящегося человека, революционный демократ Некрасов и талантливейший поэт социалистической революции Маяковский» (стр. 91).

Можно понять, почему именно эти и только эти светила образуют, по мнению В. Макова, «величайшую Медведицу пера» отечественной поэзии: ведь это они вошли в школьную программу до литературе. Но никакая программа все же не квалифицирует тонкие и сложные связи между этими великими мастерами как «содружество талантов» (стр. 91). А В. Макову и ранние стихи Маяковского, и вся его поэтическая работа представляются плодом такого «содружества» – постоянного, повседневного, непосредственного. Выясняется, например, что Маяковский не только испытывал влияние Некрасова, больше того-Некрасова повторял, Некрасовым подсказанные слова произносил.

Скажем, как сформировалась тема города в поэзии Маяковского? Очень, оказывается, просто: «…из личной нужды и невзгод человек попадает в этот общественный мир чистогана, разврата, жестокостей и грабежа. Из книжек он знал о нем много такого, что завораживало, манило, влекло. А жизнь оказалась совсем не такой. Бросалось в глаза ее мерзкое, гнусное, злое лицо. Хотелось писать, чтобы спорить, кричать, чтобы злить, скликать на борьбу за желанное счастье. Так появились некрасовские стихи о городе, значительно громче и резче повторенные (курсив мой. – Б. М.) Маяковским» (стр. 98).

Это что касается темы в целом. А вот один из ее частных аспектов:

«Следует сказать, однако, – пишет В. Маков, – о двойственном подходе Некрасова к падшим женщинам города. Он глубоко сочувствовал несчастным, пришедшим к проституции снизу, «дочерям нищеты и несчастья», но он же жестоко клеймил другой тип падших развратниц, тех, что

Торгуют собой по призванью,

Без нужды, без борьбы роковой…»

(стр. 104)

Как уже можно догадаться, вполне аналогичный «двойственный подход» обнаруживает исследователь и у младшего из членов «содружества талантов»:

«И в стихах Маяковского есть два типа женщин… Рассказывая о буржуазных женщинах, «от поцелуев распухших, как губки», он называл их «устрицами в раковинах вещей». И в то же время поэт рисовал «враждующий букет бульварных проституток». Ему хотелось этих дочерей его песен обласкать (?). Он не зря замечал их, «жмущихся в чулках ажурных у кофеен». Он нес им слова сочувствия и звал ненавидеть «жирных» (стр. 105).

Нельзя усвоение традиций и их продолжение изображать так прямолинейно. В. Маков пишет, что Маяковского и Некрасова «роднят многие обстоятельства жизни и творчества», так как они оба «ушли «от ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови», и затем оба же «пришли в славный «стан погибающих за великое дело любви» к трудовому народу, раздавленному бесправием и нищетой». Бесспорно, Маяковский продолжал традиции Некрасова, и серьезный разговор об этом очень важен и нужен. Но когда эту преемственность выражают в таких расплывчатых, общих и одновременно прямолинейных формулировках, то невозможно определить, в чем же заключалось реальное содержание традиций Некрасова в творчестве Маяковского. И даже если согласиться на секунду с утверждением В. Макова, то все равно Некрасов – это Некрасов, а Маяковский – Маяковский. И хотя поэты учат друг друга и учатся друг у друга, поэзия – не то учебное заведение, в котором старший «подсказывает», а младший «повторяет»…

В работе Г. Макаровой «О характере неологизмов В. В. Маяковского» 3 проявляется другая, не менее распространенная и не менее, по нашему мнению, ошибочная тенденция – решительная, безоговорочная изоляция поэта от его современников. Делая верный вывод: «Маяковский творчески развивал традиции гражданского, публицистически заостренного словопроизводства Некрасова, Белинского, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Горького» (стр. 95), – она совершенно игнорирует сложные связи Маяковского с современной ему литературой (не только с Горьким) и, таким образом, упрощает путь Маяковского-«языкотворца», пренебрегает фактами.

Факты – вот что прежде всего привлекает в большой работе В. Ракова «Маяковский и Есенин (из истории литературных взаимоотношений)» 4. Всяческого признания заслуживает труд исследователя, который собрал громадный и во многом уникальный материал. Несомненно, каждый, кого серьезно интересуют обстоятельства литературной жизни и борьбы первого послеоктябрьского десятилетия, почерпнет в работе В. Ракова много полезного.

Но сам автор исследования «Маяковский и Есенин» распорядился собранным им материалом далеко не лучшим образом. Любовный и бережный подбор фактов сочетается в его работе с поразительным неуважением к этим же фактам. Вместо того, чтобы на основе фактов идти к выводам, В. Раков приспосабливает факты к выводу, априорно заданному, заранее сформулированному.

«…Маяковский и Есенин не были и не могли быть (курсив мой. – Б. М.), особенно в последние годы жизни Есенина, литературными врагами. Они высоко ценили и уважали друг друга» (стр. 80). Таков ответ, который В. Раков уже знает, он его, так сказать, подсмотрел на последней странице учебника и усвоил, прежде чем принялся за решение задачи – задачи без неизвестных. И все факты, которые помогают поскорее и попроще получить желанный результат, безоговорочно принимаются. А если они не ложатся в намеченную схему – то (с поразительной непринужденностью раскрывает секреты своей методологии В. Раков!): «Насколько бы они ни были достоверными, они не могут нас удовлетворить…» (курсив мой. – Б. М.; стр. 80).

Так, Ник. Вержбицкий рассказывает в своих воспоминаниях, как Маяковский «вскочил и расцеловал Есенина». Поцелуй этот как нельзя удачнее вписывается в концепцию автора – значит, в нем «нет оснований сомневаться». А вот приведенные В. Шершеневичем в его мемуарной рукописи «Поэтические воспоминания 1910 – 1925 годов» слова Есенина:

  1. »Праці Одеського державного університету ім. І. І. Мечникова». Рік XCVI, т. 150, збірник робіт дисертантів, вип. IV, 1960. []
  2. »Ученые записки Ташкентского вечернего пединститута имени В. Г. Белинского», вып. XII, Работы по литературоведению, 1961. []
  3. »Научные записки Днепропетровского университета», т. 74, вып. XVIII, Вопросы метода, стиля и языка художественной литературы, 1961. []
  4. »Ученые записки Кустанайского пединститута», т. VII, 1961. []

Цитировать

Милявский, Б. Маяковский вузовский ( По страницам «ученых записок» 1960-1962 годов ) / Б. Милявский // Вопросы литературы. - 1963 - №7. - C. 68-81
Копировать