№11, 1984/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Материалы к творческой биографии Михаила Булгакова. Вступительная заметка, публикация и комментарий Г. Файмана, Е. Земской

Даже специалистам известны лишь одна статья Михаила Афанасьевича Булгакова и два его интервью, если можно их так назвать.

Статья «Юрий Слезкин (Силуэт)» была написана в мае 1922 года и в том же году опубликована1.

Ответ на просьбу редактора многотиражки «За большевистский фильм» рассказать о ходе работы над сценарием «Похождения Чичикова, или Мертвые души» был напечатан в газете 25 августа 1934 года и приведен в статье Б. Егорова «М. А. Булгаков – «переводчик» Гоголя» («Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год», Л., «Наука», 1978, с. 74 – 75).

Поэтому для исследователей представляет интерес каждый обнаруженный такого рода материал М. Булгакова. Это еще один факт, проливающий дополнительный свет на его творчество, на его биографию.

В данной публикации мы предлагаем читателям заметку «Он был велик и неудачлив» – ответ писателя на просьбу многотиражки «Горьковец» рассказать о работе над пьесой о Мольере. Кроме того, удалось разыскать статью об актере и режиссере провинциальных театров – С. П. Аксенове и статью, самим автором обозначенную в подзаголовке – маленький этюд – о Н. А. Некрасове, написанную Булгаковым к 100-летнему юбилею поэта.

«…Написал посвященный Некрасову художественный фельетон «Муза мести». Приняли в Бюро худ. фельет. при Г. П. П. Заплатили 100. Сдали в «Вестник искусств», который должен выйти при Тер (ТЕО. – Г. Ф.) Г. П. П. Заранее знаю, что или не выйдет журнал, или же «Музу» в последний момент кто-нибудь найдет не в духе… и т. д. Хаос…»

Это отрывок из письма Булгакова сестре Надежде, написанного 1 декабря 1921 года («Известия АН СССР. Серия литературы и языка», 1976, N 5, с. 462 – 463).

Заметка «Он был велик и неудачлив» по своему содержанию напоминает начало интервью. Создается впечатление, что сотрудник газеты спрашивал о гораздо большем – актерах, режиссерах, художниках и самом спектакле, что было бы совершенно естественно: весь номер посвящен премьере «Мольера», которую так долго ждали. Но это всего лишь предположение. Дальнейшие розыски помогут узнать, имеет ли оно под собой почву.

 

С. П. АКСЕНОВ2 (35 лет служения сцене)

Раз летом 1885 года в Богородске под Москвой на Яузе купался с товарищем ученик школы живописи и ваяния Сергей Аксенов.

Барахтались в воде, смеялись, а потом Аксенов начал декламировать:

Вырыта заступом яма глубокая, Жизнь невеселая, жизнь одинокая… 3

И слова стихов звучно неслись по глади речки. Декламацию услыхал актер Семенов-Райский, который в это время с компанией учеников театральной школы тоже купался.

Когда купание окончилось, он заговорил с Аксеновым:

– А вы, батенька, хорошо читаете… Да, Вот что: не хотите ли участвовать в нашем драматическом кружке «Рассвет»?

Упрашивать Аксенова долго не пришлось, и через день он уже был на репетиции «Женихи из Ножевой линии» в театре, который помещался на Никитской и назывался «Секретаревка». В «Секретаревке» и подвизался кружок. В этом театре в то время играли Андреев-Бурлак и Иванов-Козельский.

Так началась сценическая карьера.

Райский очень скоро отметил Аксенова, дал ему играть Жадова.

Получив свое крещение в «Секретаревке», Аксенов двинулся дальше по трудному пути профессионального актера и поступил на службу к Лентовскому, который тогда держал драму в «Эрмитаже». Три года прослужил у Лентовского, все больше выдвигаясь вперед, постепенно определяя амплуа и переходя с любовников на характерные роли.

После московского «Эрмитажа» Аксенов пробыл 2 года на частных московских сценах, а затем начался период жизни, полный переездов, – период служения русской провинциальной сцене.

Был всюду. Исколесил Россию от Вологды до Ялты и от Вильно до Иркутска. В антрепризе Дмитриева-Волынского служил в Нижнем. Начал в это время постепенно режиссировать. Девять лет работал в деле у Каширина, причем играл в Херсоне, Ярославле, в Сибири. Несколько сезонов у Медведева в Царицыне, Екатеринодаре. У него стал играть героев-резонеров.

Потом сам стал пробовать держать антрепризу и благодаря широкому размаху и стремлению лучше обставить дело всегда и неизменно на ней терял.

Годы войны застали Аксенова в Киеве, где он со Слоновым служил во 2-м городском театре.

В годы революции работал в антрепризе Сагайдачного во Владикавказе, а затем в Новочеркасске и Минеральных труппах и, наконец, последние годы 20-й и 21-й вновь во Владикавказе.

На своем сценическом пути Аксенов был отмечен много раз. Много раз критики и рецензенты разных городов называли его игру тонкой и выразительной. За «Детей Ванюшина» он был назван сердечным артистом. Иоанна в «Грозном» Аксенов впервые играл в Уфе. О нем писали, что Иоанна он провел с честью. Критик Николаев в Киеве отмечал его чуждую подчеркиваний игру, говорил о его строгой выдержанности. В Ялте рецензенты выделяли его образ Калугина в «Псише». Яркий отзыв получил однажды Аксенов, играя в «Чужих» Потапенко. О нем писали, что он своей игрой заставил остальных актеров словно «исчезнуть со сцены». Для того чтобы достичь этого, нужно было многое сделать.

И здесь во Владикавказе в этом сезоне мы могли проверить тонкость и глубину понимания, которые проявил Аксенов, дав мастерски сделанный образ Иоанна.

У Аксенова в прошлом очень многое. Долгая, трудная работа, вереница продуманных и мастерски обработанных драматических образов. А в настоящем все та же работа, снова работа и неизменная настоящая служба русской сцене и верная ей любовь…

В «Гаудеамусе», который идет юбилейным спектаклем 19 мая, Аксенов играет Онуфрия. Студента, верного традициям университета, играет верный сцене, отдавший ей 35 лет, старый актер.

Михаил БУЛГАКОВ

 

МУЗА МЕСТИ4

(Маленький этюд)

Украшают тебя добродетели,

До которых другим далеко,

И – беру небеса во свидетели –

Уважаю тебя глубоко…

Так язвительно засмеялся поэт над безликим представителем того класса, который вместо добродетели был украшен лишь фуражкой с красным околышем.

Застыла на его лице язвительная усмешка и не сходила с него, а скорбные уста роняли жгучие слова гнева.

Смеялся и негодовал над теми, кто его породил самого, и чувствовал умом подлинного провидца неизбежную гнилую гибель тех, из среды которых вышел сам.

Но, полная гнева, душа его все же имела два лика.

Лик гнева и лик скорбной любви или жалости.

Ибо любить тех, кого он полюбил, значило жалеть.

Лик любви обратил туда, где, утопая осенью в грязи, зимою мучаясь в вертящихся метелях, жили люди из

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишина,

Горелова, Неелова,

Неурожайки тож…

и для них у него нашлись другие слова.

В них не было гнева.

Когда в творческой муке подходил к своему кресту (идо тот, кто творит, не живет без креста), на нем безжалостно распинал изменившую своему классу дворянскую музу во имя жителей  Заплатова, Дырявина,

Неурожайки тож.

 

За поэтом, как бы он ни был гениален, всегда, как тень, вставал его класс<…>

Класс порождал поэтов, класс лелеял их, и класс питал их идеи. Дворянский класс породил утонченную поэзию. Ее красоты рождались в старых гнездах, там, где белые колонны говорили о золотых снах прошлого.

И для того, чтобы среди белых колонн могли жить золотою жизнь[ю] немногие, многие миллионы шли под ярмом по изрезанной полосами тощей земле. Тонкой корой-налетом покрывал дворянский мир другой великий мир – крестьянский.

Этот мир своего певца не имел.

Как запоешь, если ты «идол без голосу»?

И вот случилось нечто чудесное: из другого лагеря пришел певец. Изменил своим, возненавидел, стал презирать и гневным ядом напоил строфы о тех, кого украшали добродетели внутри и венгерки со шнурами снаружи. Нарисовал тех, что держат в руках земные громы, и тех, что, корчась в холопском недуге, вьются у наг громодержцев.

Но не может жить великий талант одним гневом. Не утоленная будет душа. Нужна любовь. Как свет к тени. Он в[сю] свою любовь отдал великому миру крестьянскому и рассказал, как

…….плачут дети малые

Тоскуют жены, матери…

 

Своим, от которых ушел, – мстил, а этих жалел.

Тем – муза мести, этим – печали.

Потому что только начали были достойны они —

Осокою изрезаны

Болотным гадом-мошкою

Искусанные в кровь…

 

А раз полюбил, то уж настолько смеясь с ними, что и страдал и укорял за унижение:

Куда уж нам бахвалиться

Не даром вахлаки.

 

И так до конца дней печалясь и негодуя, дошел до могилы певец неласковой и нелюбимой музы.

Ио прошло несколько десятилетий, и вдруг в наши дни случилось чудо. За эти десятки лет в Заплатовых, Дырявиных скопилось столько гнева, что не вместила его больше исполинская чаша. Нарвалась цепь великая, но уже не один, а оба конца ее очутились в железных корявых руках и ударили по барину и еще раз по барину.

Все на свете имеет конец. Наступает он и для хорошей жизни. А жил хорошо барин. И даром ходил[и] по Руси Роман, Демьян и Губины, зорко высматривая счастливца, которому жить хорошо. И искать не к чему было. Он был под носом у Губиных, тут же, в доме с белыми колоннами, окруженном английским парком.

Барин жил хорошо, воистину хорошо.

Разве не памятны времена еще Онегина?

А уж брегета звон доносит,

что новый начался балет…

 

Так в течение многих десятков лет в урочное время звенел золотой брегет, призывая от одного наслаждения к другому.

И так тянулось до наших дней.

Но однажды он прозвенел негаданно тревожным погребальным звоном и подал сигнал к началу невиданного балета.

От зрелища его поднялись фуражки с красными околышами на дыбом вставших волосах. И многие, очень многие лишились навеки околыша, а подчас и вместе с головой. Ибо страшен был хлынувший поток гнева рати-орды крестьянской.

Певец знал об этом гневе. Знал, что он таится где-то в глубине и что нет краю и дна морю крестьянского гнева.

У каждого крестьянина

Душа, что туча черная

Гневна, грозна – и надо бы

Громам греметь оттудова,

Кровавым лить дождям.

 

Но тогда, когда он жил, сколько раз расходился гнев народный в улыбку. А в наши дни не разошелся. И были грозные, кровавые дожди. Произошли великие потрясения, пошла раскачка всей земли. Те, что сохранили красные околыши, успев ускользнуть из-под самого обуха на чердаки-мансарды заграниц, сидели съежась и глядя в небо, но которому гуляли отсветы кровавых зарниц, потрясенные шептали:

– Ишь, как запалили, черти сиволапые. – И трусливо думали: – Не перекинулось бы и сюда…

Некрасов спит теперь в могиле. Но если бы свершилось еще одно чудо и тень поэта встала бы из гроба, чтоб посмотреть, как, бросая в бескрайнюю вышину гигантские снопы пламени, горят, сжигая мир старой жизни, великие Революционные костры, он подивился бы своей рати-орде исполинской, которую когда-то знал униженной и воспевал, и сказал бы:

– Я знал это. У них был гнев. Я пел про него.

И пройдут еще года. Вместо буйных огней по небу разольется ровный свет. Выкованная из стали неузнаваемая рать-орда крестьянская завладеет землей.

И, наверно, тогда в ней найдутся такие, что станут рыться в воспоминаниях победителей мира и отыщут кованые строки Некрасова и, вспоминая о своих униженных дедах, скажут:

– Он был наш певец. Нашим угнетателям, от которых был сам порожден, своими строфами мстил, о нас печалился.

Ибо муза его была – муза мести и печали.

М. БУЛЛ5.

 

ОН БЫЛ ВЕЛИК И НЕУДАЧЛИВ6

(Беседа с автором пьесы М. А. Булгаковым)

Как и когда зародилась мысль написать пьесу о Мольере?

Трудно ответить на этот вопрос. Я читаю, перечитываю и люблю Мольера с детских лет. Он имел большое влияние на мое формирование как писателя.

Меня привлекала личность учителя многих поколений драматургов – комедианта на сцене, неудачника, меланхолика и трагического человека в личной жизни.

По мере глубокого проникновения в материал выяснились новые черты личности Мольера. Я писал романтическую драму, а не историческую хронику. В романтической драме невозможна и ненужна полная биографическая точность. Я допустил целый ряд сдвигов, служащих к драматургическому усилению и художественному украшению пьесы. Например, Мольер фактически умер не на сцене, а, почувствовав себя на сцене дурно, успел добраться домой; охлаждение короля к Мольеру, имевшее место в истории, доведено мною в драме до степени острого конфликта и т. д.

Окружающие Мольера персонажи частично исторические, частично сочинены мною. На попытке проникнуть в загадку личной драмы Мольера построен любовный конфликт в драме. Мольер в течение двадцати лет был связан с Мадленой Бежар. Его вторая церковная жена, Арманда Бежар, была по документам сестрой Мадлены, а по не вполне доказанным сведениям – дочерью Мадлены и отца, оставшегося неизвестным, – дочерью самого Мольера, по утверждениям его врагов. Истина не установлена до сих пор и едва ли когда-нибудь будет установлена. Я использовал догадку для драматургического усиления пьесы.

Ла Гравж – лицо историческое. Для создания роли Муаррона я взял некоторые точки биографии современника Мольера, знаменитого актера Барона (история нахождения мальчика в клавесине). Вымышлен и герцог д’Орсиньи, которому приданы специфические черты придворного бретера той эпохи.

«Тартюф» действительно был запрещен, и Мольер подвергался за него преследованиям церкви.

 

Вступительная заметка, публикация и комментарий

Г. ФАЙМАНА.

 

ПИСЬМА М. БУЛГАКОВА РОДНЫМ

Настоящая публикация включает три части: 1 – краткий рассказ о семье Булгаковых и два письма Булгакова из Вязьмы 1917 года; 2 – письмо Н. Булгаковой-Земской Булгакову во Владикавказ 1921 года; 3 – письма Булгакова из Москвы (1921 – 1923 годы). Письма публикуются по текстам оригиналов и ксерокопий, хранящихся в семейном архиве.

1

Михаил Булгаков родился и вырос в Киеве. В семье Булгаковых было семеро детей, и Михаил был старшим. За Михаилом (1891 год) шло три сестры – Вера (1892), Надя (1893), Варя (1895), потом с небольшим перерывом во времени два брата – Николай (1898) и Иван (1900) и сестра Елена (дома ее звали Лёля; 1902).

У Булгаковых была дружная, шумная и веселая семья. Любили петь, играли на пианино, ставили домашние спектакли. На лето уезжали под Киев на дачу в поселок Буча. Летом дотемна играли в крокет, а по вечерам в винт.

Дети делились на старших (Миша, Вера, Надя, Варя) и младших (Коля, Ваня и Лёля). В доме постоянно гостили двоюродные братья и сестры. В публикуемых далее письмах часто упоминаются Костя (Константин Петрович Булгаков) и Лиля (Илария Михайловна Булгакова), которые были дружны со старшими детьми, а также дядя Коля (дядя, дядька – так часто его называли племянники и племянницы). Это – Николай Михайлович Покровский, брат матери, врач (акушер-гинеколог), который жил в Москве. В его квартире находили приют все его киевские родственники. Дядя много помогал сестре и ее детям Наля, например, жила у него несколько лет, когда училась в Москве на Высших женских курсах. В годы гражданской войны Булгаковы писали часто на адрес дяди, как наиболее стабильный: Москва, Пречистенка, угол Обухова, N 24 (ныне угол Кропоткинской и Чистого переулка). Этот адрес мы часто встречаем в письмах.

В 1907 году семью постиг удар. После тяжелой, изнурительной болезни умирает отец – Афанасий Иванович Булгаков (17 апреля 1859 – 14 марта 1907), профессор Киевской духовной академии, историк религиозных учений. Положение Михаила в семье сразу переменилось. Теперь он опора матери, которая осталась одна с семью детьми на руках (младшей не было и пяти лет).

Мать, Варвара Михайловна Булгакова (урожденная Покровская; 26 сентября 1869 – 1 февраля 1922), была женщиной незаурядной. Она умело управляла большой семьей, всем детям дала высшее образование. До замужества она недолгое время преподавала в гимназии и, оставшись вдовой, брала на лето в Бучу детей родственников, чтобы немного увеличить свой скромный доход – вдовью пенсию за мужа-профессора.

Михаил рано осознал свою ответственность за мать и младших братьев и сестер. Когда умер отец, ему было только 16 лет. Чувство ответственности и глубокой привязанности к матери и младшим братьям и сестрам пронизывает всю его переписку и органически вошло в его творчество.

После смерти отца семья не утратила жизнелюбия и веселости. Шутки, смех, ироническое подтрунивание были характернейшей чертой отношений. По воспоминаниям сестры писателя Н. Булгаковой-Земской, Миша любил сочинять шутливые стихи на семейные темы, не боясь задеть и мать, власть которой в семье была велика. Приведу отрывки из поэмы, написанной Булгаковым-гимназистом, в которой иронически описывается жизнь на даче в Буче:

Утро. Мама в спальне дремлет.

Солнце красное взойдет,

Мама встанет и тотчас же

Всем работу раздает:

«Ты иди песок сыпь в ямы,

Ты ж из ям песок таскай.

Надя, слышишь, до занятий

Сеньку с дачи не пускай».

 

Мать настойчиво приучала детей к труду (девочки шили, старшие занимались с младшими: «Надя, слышишь, до занятий Сеньку с дачи не пускай».

  1. »Сполохи», Берлин, 1922, N 12, с. 49 – 54. []
  2. Заметка об актере и режиссере провинциальных театров С. П. Аксенове публиковалась во владикавказской газете «Коммунист» 18 мая 1921 года. Перепечатывается по тексту газеты.[]
  3. Стихи здесь и далее Булгаков цитирует по памяти.[]
  4. Публикуется по машинописной копии, хранящейся в ЦГЛ РСФСР (ф. 2313, оп. 6, д. 300, лл. 88, 21, 22, 23, 24). Датируется не позднее 25 октября 1921 года на основании протокола заседания редколлегии при Лито Г. П. П. К., помеченного этим числом: «Слушали: «Муза мести» М. Булла. Постановили: Принять, оценить в 4 балла (100000 рублей)». – Там же, д. 296, л. 19сб.[]
  5. «…Подписываю псевдонимом Булл…», – писал Булгаков сестре Надежде 13 января 1922 года («Известия АН СССР. Серия литературы и языка», 1976, N 5, с. 464).[]
  6. Беседа публиковалась в мхатовской многотиражке «Горьковец». 15 февраля 1936 года. Печатается по этому тексту.[]

Цитировать

Булгаков, М. Материалы к творческой биографии Михаила Булгакова. Вступительная заметка, публикация и комментарий Г. Файмана, Е. Земской / М. Булгаков // Вопросы литературы. - 1984 - №11. - C. 193-216
Копировать