Мастер ключей. Юрий Мамлеев

Прошло примерно 40 лет с того момента, как Юрий Мамлеев придумал термин «метафизический реализм» для обозначения нового литературного направления, призванного, по его мнению, вытеснить соцреализм. Многие маргинальные литературные явления с тех пор пробились в мейнстрим, а метафизический реализм по-прежнему пребывает на обочине русской литературы.

Может быть, дело в аморфности определения?

Или Мамлеев полностью исчерпал новое направление, так что на долю его последователей ничего не осталось?

А может быть, несмотря на солидный возраст (нешуточные 40 лет), у метафизического реализма все еще впереди?..

Минус биография

Первое, что бросается в глаза при знакомстве с Мамлеевым, — это его особый, словно бы обращенный внутрь взгляд, который различим уже на самых ранних его фотографиях. Психолог сразу скажет, что это признак крайней и, по-видимому, врожденной интроверсии. Это означает, что вся жизнь такого человека сконцентрирована в его внутреннем мире, а внешний мир остается чем-то вроде надоедливой помехи, вроде шума за окном или мельтешения теней на стене (как в платоновской пещере).

Можно посочувствовать будущим биографам Мамлеева: становление личности обычного человека легко проследить, намечая связи с внешними условиями и жизненными обстоятельствами, но создание психологического портрета крайнего интроверта требует совсем иного подхода. Трудно представить себе жизнеописание Мамлеева, написанное, например, в духе серии ЖЗЛ. Можно перечислить внешние обстоятельства его жизни, но это не будет подлинной биографией. Подлинная биография Мамлеева — это летопись его внутреннего развития, история вынашивания и эволюции его идей. Но об этих процессах возможно судить только по творчеству писателя, которое, естественно, не является непосредственным отражением его внутреннего мира. Проза Мамлеева — это сложный, многократно прошедший через рефлексию, до отказа начиненный готовыми смыслами продукт, который свидетельствует лишь о том, что гипертрофированный внутренний мир является для Мамлеева источником некоего опыта, который писатель всю жизнь более-менее успешно или тщетно пытается выразить в словах. Но познавательная ценность такого «открытия», конечно, невелика.

Более того, есть основания полагать, что ничего не изменилось бы даже в том случае, если бы Мамлеев написал автобиографию. Скорее всего, мы получили бы не подлинную историю его внутренней жизни, а некую отцентрированную, отретушированную и сбалансированную схему. Причем это было бы не виной писателя, но следствием особенности его мышления и памяти, а именно — их беспощадности к частностям и большей склонности к обобщению, чем к детализации. Чтоб в этом убедиться, достаточно прочитать интервью Мамлеева: их десятки, но мы почти ничего не узнаем оттуда о генезисе его личности, зато очень много — об итоговом мировоззрении, которое будет изложено обкатанными как галька, доведенными до совершенства и не меняющимися от интервью к интервью словесными формулами.

Итак, мы не будем останавливаться на внешней канве жизни писателя. Упомянем лишь, что его отец был профессором психиатрии и погиб во время сталинского террора (как и большинство репрессированных — по 58-й статье). Мать по образованию — эконом-географ.

Юрий Мамлеев родился 11 декабря 1931 года. В 1956 году окончил Московский лесной институт. Вплоть до эмиграции зарабатывал на жизнь, преподавая по вечерам два-три раза в неделю математику в техникумах и школах рабочей молодежи.

Кстати, хотя в беседе с автором этой статьи Мамлеев отрицал влияние на него преподавания математики, но необходимо отметить некоторую «математичность» стиля и мышления писателя. Она особенно заметна в его философских работах — «Судьбе Бытия» и «России Вечной», которым свойственна почти предельная сухость языка, организация текста по евклидовой схеме «аксиомы — доказательства», стремление к стерильной безупречности формулировок. Это позволяет предположить, что Мамлеев не был столь уж нечувствителен к эросу математики, как, может быть, сам искренне полагает.

В 60-е годы вокруг Мамлеева сложился эзотерический кружок, известный как «Южинский». Часто говорят, что он зародился в читальном зале Ленинской библиотеки, вернее, даже в курилке, в которой обсуждались книги по философии, мистике, эзотерике, находившиеся тогда еще в открытом доступе. Постепенно стали собираться у Мамлеева (по словам Игоря Дудинского, «просто он жил ближе всех»).

Мамлеев занимал две смежные комнаты в коммунальной квартире небольшого двухэтажного дома в Южинском переулке. Именно в этих тесных комнатках, заваленных книгами, «заседали» участники эзотерического кружка. Не обходилось без выпивки, изнурительных споров и всевозможных эксцентриад (эта атмосфера хорошо передана в имеющем автобиографическую основу романе Мамлеева «Московский гамбит»). Почти все постоянные участники этого диссидентского салона были личностями незаурядными и в той или иной мере состоялись: Юрий Мамлеев, Евгений Головин, Гейдар Джемаль, Валентин Провоторов, Владимир Ковенадский, Игорь Дудинский. Заходили в «салон» также Венедикт Ерофеев, Владимир Буковский и другие известные личности.

В это время Юрий Мамлеев часто выступал с чтением своих произведений. Его рассказы, хотя и отсутствовали в самиздате, имели широкое хождение в рукописях.

В 1974 году Мамлеев эмигрировал в США. По словам писателя, поводом послужила невозможность опубликоваться в СССР. Расхожую версию о якобы произведенном в его комнатах обыске и изъятии рукописей Мамлеев отрицает.

В США Мамлеев работал в Корнельском университете (город Итака, штат Нью-Йорк). В 1983 году переехал во Францию. Преподавал русскую литературу и русский язык в парижском Институте изучения восточных цивилизаций и Медонском центре изучения русской культуры. Выступал иногда и в русской эмигрантской прессе (в альманахе Михаила Шемякина «Аполлон 77», в журналах «Гнозис» и «Эхо»), но в политические игры не впутывался.

В 1989 году произведения Мамлеева были впервые изданы на Родине. В 1993 году писатель возвращается из эмиграции. К настоящему времени в России вышло более двадцати книг Мамлеева.

Эмоциональный дрейф

Если разделить писателей на две условные категории — «всегдастов» и «тогдастов», то Мамлеев — это типичный «всегдаст».

Творчество «всегдастов» практически невозможно периодизировать. Оно отличается потрясающей цельностью и монолитностью. Складывается впечатление, что писатель-всегдаст всю жизнь пишет одно и то же произведение, обдумывает один и тот же — весьма ограниченный — набор мыслей и тем.

Напротив, для «тогдастов» характерна длительная эволюция взглядов с одним или несколькими изломами — судьбоносными потрясениями такой силы, что нам часто точно известно, когда и где они произошли. Оттого писателям-тогдастам свойственно возвращаться к некому моменту в прошлом — рубежу, служащему водоразделом их жизни. Типичные «тогдасты» — Федор Достоевский (Семеновский плац) и Лев Толстой (Арзамасский ужас).

Творчество Мамлеева, действительно, периодизировать невозможно. Основные его темы и художественные приемы присутствуют уже в самых ранних его вещах и в дальнейшем остаются неизменными — происходит лишь их совершенствование, углубление и адаптация к другим жанрам (например, к драматургии). Это хорошо видно, если сравнивать самый первый роман Мамлеева — «Шатуны» — с написанным почти сорока годами позже романом «Другой». Условно говоря, каждая книга Мамлеева — это перестановка мебели в уже отстроенном здании, а не закладка нового корпуса. Без хронологических указаний самого Мамлеева мы бы никогда не могли сказать точно, когда написан тот или иной рассказ. Более того: если прочесть его тексты подряд, друг за другом, потом их будет трудно припомнить по отдельности, ибо они сливаются в некий обобщенный мамлеевский рассказ. Этим объясняются частые жалобы читателей, что все тексты Мамлеева, как мидии, одинаковы на вкус.

Даже выезд из СССР не образует сколько-нибудь четкого рубежа в творчестве Мамлеева: эмиграция практически не отражается на его текстах, разве что приводит к появлению цикла «Американских рассказов». Но все, что есть в этих рассказах американского, — место действия. Проще говоря, чтобы написать эти рассказы, конечно, нужно быть Мамлеевым, но совсем не обязательно побывать в США.

Но если никаких изломов и водоразделов в творчестве Мамлеева не обнаруживается, то все же наблюдается еле заметный дрейф. Причем это не идеологический дрейф, а, скорее, эмоциональный. Произведения Мамлеева становятся радужнее, благостнее; из них уходит момент смакования жестокости, патологической извращенной реакции, присутствующий в первых произведениях. Вот характерный момент из раннего рассказа Мамлеева «Смерть рядом с нами»:

«Наконец, утомившись, я прикорнул на пустынном, одичалом дворике у досок. Кругом валялись кирпичи. И ни одной души не было. Вдруг около меня появилась жалобная брюхатая кошка. Она не испугалась, а прямо стала тереться мордой о мои ноги.

Я чуть не расплакался.

— Одна ты меня жалеешь, кисынька, — прошептал я, пощекотав ее за ухом. — Никого у меня нет, кроме тебя. Все мы если не люди, то животные, — прослезился я. — И все смертные. Дай мне тебя чмокнуть, милая.

Но вдруг точно молния осветила мой мозг, и я мысленно завопил:

— Как!.. Она меня переживет!.. Я умру от рака, а эта тварь будет жить… Вместе с котятами… Негодяйство!

И недолго думая я хватил большим кирпичом по ее животу.