Манифесты «литературной революции» XVIII века в Германии

«Sturm und Drang. Weltanschauliche und asthetische Schriften» Hrsg. von Peter Muller, Aufbau-Verlag, Berlin und Weimar, 1978, Bd. I – 497 S.; Bd. 2 – 642 S.

В начале 70-х годов XVIII века в разных городах Германия независимо друг от друга сформировалось несколько кружков молодых литераторов, которые, опираясь на передовой общественный и художественный опыт Франции и Англии (Руссо, Дидро, Мерсье, Шекспир), а также на близкие им по духу явления национальной культуры (Лессинг, Гаман), попытались по-новому осмыслить функции и задачи литературы в современном им обществе, отыскать новые исходные позиции и новые плодотворные источники для ее дальнейшего развития. И уже через несколько лет они осознали себя как единое литературное направление и – более того – заняли ведущее место в историко-литературном процессе Германии. Позднее их стали называть «бурными гениями», «штюрмерами», поэтами «»бурных стремлений». Наиболее устойчивым обозначением всего движения стал термин «Буря и натиск» («Sturm und Drang») – так называлась пьеса Фридриха Максимилиана Клингера (написана в 1776 и опубликована в 1777 году), в которой достаточно ярко отразились многие мировоззренческие и эстетические идеи штюрмеров. Гердер, Гёте, Мерк, Клингер, Ленц составили ядро так называемой «рейнской» группы «бурных гениев» (Страсбург, Франкфурт, Веймар); Хёльти, Фосс, братья Штольберги, И. -М. Миллер, Лейзевиц – геттингенский «Союз рощи», к которому очень близок был Бюргер? замечательный немецкий революционный демократ Шубарт и вслед за ним молодой Шиллер представляли левое «швабское» крыло «Бури и натиска». По-разному сложились дальнейшие судьбы этих писателей – в большинстве своем выходцев из небогатых бюргерских или пасторских семей и в полной мере испытавших нужду и лишения (Фосс, Бюргер, Шубарт, Хёльти, Шиллер, Ленц). Кого-то настигла ранняя смерть в нищете, как Хёльти (умер в 1776 году в Ганновере в возрасте двадцати восьми лет), кто-то сам свел счеты с жизнью (как Мерк, покончивший в 1791 году самоубийством). Кто-то до самой смерти сохранил непреклонную верность штюрмерским идеалам (как Бюргер, умерший в 1794 году), кто-то начисто от них отказался, перейдя на реакционные общественные позиции (как, например, братья Штольберги). Но большинство из них все-таки, изменяясь с ходом времени, не порывали до конца с идеями и идеалами «Бури и натиска», трансформируя и переосмысляя их в своем последующем творчестве. Трансформации и переосмысления эти тоже далеко не однородны, и между бывшими союзниками нередко возникали затем довольно заметные расхождения (например, расхождения позднего Гердера и Гёте, полемика Шиллера и Бюргера). Круг проблем, связанных с «Бурей и натиском», необычайно широк и разнообразен, и, естественно, они всегда привлекали внимание исследователей. Русских и советских литературоведов писатели «Бури и натиска» особо интересовали еще и потому, что некоторые из них подолгу жили в России (Гердер, Ленц¹, Клингер) я активно способствовали сближению и взаимопониманию наших национальных культур.

Писатели «Бури и натиска» (вместе с Клопштоком и Лессингом, у которых они многому научились), по сути дела, стоят у истоков «золотого века немецкой литературы» (или «века Гёте») – небывалого ее расцвета в последние десятилетия XVIII века и в начале XIX века. Проблемы, поднятые и по-своему разрешенные «бурными гениями» в 1770-е годы, – проблемы историзма, народности, национальной специфики и общественной действенности искусства, – продолжали оставаться актуальными и раскрывались своими новыми гранями в рамках «веймарского классицизма» и у романтиков, в творчестве Гейне, и у революционных демократов; особая роль им выпала и в сложном процессе формирования критического реализма в немецкой литературе.

Поэтому естественно и то большое внимание, которое уделяется «Буре и натиску» в литературоведении ГДР, где начиная с 50-х годов появилось немало серьезных работ, посвященных раскрытию тех или иных сторон всей этой обширной проблемы².

Профессор Берлинского университета имени Гумбольдта Петер Мюллер, составивший двухтомник литературных манифестов той поры и написавший обширное теоретическое введение и комментарии, уже много лет изучает творчество писателей, входивших в «Бурю и натиск». Еще в 1969 году он опубликовал книги «Критика и утопия в «Вертере» Гёте» и «Молодой Гёте в оценке современников». В 1976 году завершил диссертацию на тему: «Основные линии развития, мировоззрение и эстетика «Бури и натиска» ³. Итоги и выводы диссертации определили теоретическую концепцию и принципы отбора материалов в рецензируемом двухтомнике «Буря и натиск. Мировоззренческие и эстетические манифесты», вышедшем в издательстве «Ауфбау».

Хочется сразу отметить текстологическую культуру книги. Здесь собраны и сверены по лучшим критическим изданиям порой весьма труднодоступные первые публикации многих работ Гердера, Гёте, Ленца, Мерка, Бюргера и Шиллера. Такой представительной антологии, позволяющей воочию увидеть огромное богатство мировоззренческих и эстетических идей «Бури и натиска», до сих пор не было. Естественно, что какой-либо подробный и основательный анализ самих этих идей в данной рецензии не представляется возможным. Мы остановимся лишь на отдельных сторонах концепции книги, заострим особое внимание на моментах проблематичных, требующих, на наш взгляд, дальнейших раздумий.

В литературоведении давно установилась традиция рассматривать движение «Бури и натиска» в широком контексте, общеевропейского литературного развития накануне Великой французской революции; развитие это отмечено определенным кризисом идеологии и литературы Просвещения, который, однако, знаменовал собой и новый, во многих отношениях более высокий, этап в развитии самого Просвещения.

Анализируя во «Введении», различные точки зрения на проблему «Бури и натиска», П. Мюллер весьма подробно рассматривает выдвинутое Гёте в «Поэзии и правде» определение «Бури и натиска» как «немецкой литературной революции».

«…Мы блуждали кружными путями, – пишет Гёте в одиннадцатой книге «Поэзии и правды», – и так с разных сторон подготавливалась немецкая литературная революция, свидетелями которой мы были и которой, сознательно или бессознательно, волей или неволей, но неудержимо содействовали». Особенно тщательно П. Мюллер выясняет идеологические и мировоззренческие позиции «Бури и натиска», их общественную программу, стараясь при этом точно нащупать пункты, отделяющие штюрмеров, с одной стороны, от просветителей (в том числе и от Лессинга) и, с другой стороны, от революционных демократов (в том числе и от Шуберта). Устранение феодальной верхушки с помощью литературы, то есть действительное упразднение феодальной иерархии, – вот цель «литературной революций», замечает исследователь. Он считает, что общественный профиль движения «Бури и натиска» определяла сформировавшаяся во Франции и воспринятая прежде всего Гердером, а за ним Гёте и другими штюрмерами идея необходимости и неизбежности устранения феодальных общественных отношений любым путем – вплоть до насильственного их свержения. «Доминирующей темой произведений и теоретических раздумий становится крайне заостренное противоречие между старым загнивающим обществом и развившимися потребностями буржуазии» (стр. -XXXIII- XXXIV) ⁴.

«Страдания молодого Вертера», «Прометей», «Прафауст», «Гёц фон Берлихинген» Гёте, «Буря и натиск», «Страждущая женщина» Клингера, «Солдаты» и «Гувернер» Ленца, – «Крестьянин своему светлейшему тирану» Бюргера – вот типичные образцы литературы «Бури и натиска».

Весь первый том посвящен И. -Г. Гердеру. Большое место уделено ему и в теоретическом введении. П. Мюллер совершенно справедливо подчеркивает, что новаторские идеи Гердера, и прежде всего идея историзма в ее применении к развитию общества, были важнейшим теоретическим фундаментом, сразу и четко определившим направление развития движения «Бури и натиска». Идея историзма общественного развития у Гердера включала в себя такие важнейшие моменты: единство и связь исторического процесса как отражение единства и связи всего мироздания; признание самоценности, своеобразия и необходимости (закономерности) каждой исторической эпохи (в отличие от французских просветителей, например, Гердер не отрицает средневековья как новой, закономерной и по-своему исторически прогрессивной ступени исторического развития общества); понятие о закономерном прогрессе в развитии общества в целом, несмотря на все сложности и противоречия, могущие возникнуть на том или ином историческом этапе в той или иной стране; представление о современности как о всемирно-историческом поворотном пункте в этом прогрессивном развитии. Всемирно-исторический поворот, который Гердер включал в свою концепцию истории, был не чем иным, как бесповоротным (хотя и не одновременным) переходом Европы на рельсы капиталистического развития, уничтожением ненавистного и изжившего себя феодального строя. Исследователь не упускает из виду и социально-критическое начало общей концепции истории у Гердера, который, не формулируя прямо мысль о ведущей роли народа в истории, тем не менее постоянно и с разных сторон подходит к этой проблеме, особенно в процессе раздумий о взаимосвязи и взаимодействии личности и движения истории. Не отрицая значимости и роли личности в истории,

Гердер поставил под сомнение сколько-нибудь определяющую роль отдельных личностей в ведущих процессах эпохи. Особенно нелепыми представлялись ему притязания на ведущую роль в истории тех или иных правителей, монархов. Движение истории определяется своими, внутренними закономерностями, и отдельная личность, как бы высоко она ни стояла, может либо способствовать развитию этих закономерных и неизбежных процессов, либо она будет пытаться воспрепятствовать им. «История у Гердера становится историей народов; она перестает быть историей их правителей», – справедливо отмечает П. Мюллер (стр. IL).

Внимательно и дифференцированно рассмотрен исследователем процесс трансформации и модификации концепции истории Гердера в среде штюрмеров: глубочайшее творческое освоение и развитие ее в эстетике и творчестве Гёте, усиление нравственного, религиозно-идеалистического акцента – у Ленца, усиление социально-критического начала, особенное внимание к социальной стороне сформулированного Гердером положения об историческом развитии как о борьбе и взаимодействии противоречий – у Иоганна Генриха Мерка. Гениальный сподвижник Гёте и старший по возрасту участник «рейнской труппы» штюрмеров, ведущий организатор и редактор (в 1772 году) «Франкфуртских ученых известий» – одного из важнейших конституирующих документов «Бури и натиска» ⁵, – Мерк представлял, как справедливо показывает П. Мюллер, революционно-демократическую струю⁶  «Бури и натиска».

Незаурядная фигура Мерка – «Мефистофеля» в глазах позднего Гёте, считавшего себя «Фаустом», – примечательна еще и в том смысле, что деятельность его является как бы естественным перекидным мостиком от «Бури и натиска» к немецким революционным демократам конца XVIII века. Этот вопрос менее изучен П. Мюллером, и в то же время его разработка должна привести к логическому выводу о близости левого крыла «Бури и натиска» к революционной демократии⁷.

П. Мюллер, с одной стороны, неоднократно подчеркивает антифеодальный пафос «Бури и натиска», показывает, что в отличие от немецких просветителей штюрмеры бесстрашно обрушивались на самые основы феодального строя, приближая его неизбежный конец. С другой же стороны, он так или иначе сужает левое революционно-демократическое крыло «Бури и натиска». Это сужение идет по нескольким линиям: искусственно, на наш взгляд, сдвигаются хронологические рамки «Бури и натиска». 1770 год как условный исходный пункт штюрмерского движения вряд ли может вызывать серьезные возражения, но трудно согласиться с педантичной ориентацией на итальянское путешествие Гёте в 1786 – 1788 годах как на завершение «Бури и натискам. Для Гёте это действительно было рубежом, и для Шиллера – тоже. Но не для Г. Бюргера, который, по сути, до самой смерти сохранял верность радикально-демократическим идеалам штюрмеров, мужественно отстаивая их в усложнившихся политических и идеологических условиях Германии начала 1790-х годов. Полемика Бюргера и Шиллера в 1791 году – яркое тому свидетельство⁸.

Радикализация идейно-эстетических позиций Мерка, реалистическая трезвость его поздних новелл («Господин Огейм-младший», 1778) не могут скрыть того факта, что это «отрезвление» все-таки трагично-штюрмерское, подтверждение тому неожиданное самоубийство Мерка в 1791 году, «необоснованность» которого позднее отстраненно-скептически подчеркнул Гёте (хотя самоубийство это вполне в духе «Страданий молодого Вертера» и, следовательно, в духе «Бури и натиска»).

Отбор включенных в двухтомник памятников ограничен 1770 – 1780 годами, исключение сделано только для Шиллера, все работы которого написаны и опубликованы после 1780 года. Естественно, что двухтомник не мог вместить в себя всех философских и эстетических манифестов «Бури и натиска», но почему все-таки никому из штюрмеров в двухтомнике не дано было перешагнуть за рубеж 1779 года, нигде не пояснено. А между тем включение хотя бы нескольких более поздних работ Бюргера, Фосса, Мерка и даже Гердёра показало бы диалектику развития«Бури и натиска», действенность и правомерность ряда штюрмерских идей в полемике с веймарским классицизмом». Идеи «Бури и натиска» пришли к Жан Полю и романтикам как живое и действенное наследие – не менее живое и действенное, чем «веймарский классицизм».

Недостаточно обоснованно, на наш взгляд, П. Мюллер выводит за рамки движения «Бури и натиска» Кристиана Фридриха Даниэля Шубарта (1739 – 1791). Поэзия, новеллистика, публицистика да и сама полная бурных стремлений жизнь Шубарта объективно не отчуждены от общего круга настроений и идей «Бури и натиска». Просто не нужно, видимо, проводить столь резкую и непроходимую границу между творчеством и идеями штюрмеров и немецких революционных демократов конца XVIII века, – источником их протеста и раздумий была одна и та же немецкая и европейская действительность, и при всей очевидной верности подмеченных П. Мюллером различий их представлений о революции творчество Шубарта все-таки вряд ли возможно отторгнуть от «Бури и натиска»;

Не всегда удается П. Мюллеру избежать одной опасности, во многом обусловленной спецификой, самого материала, и избранного ракурса исследования. Анализируя теоретическое наследие писателей, нельзя ни на миг забывать, что они воздействовали на своих читателей не только, а зачастую и не столько своими философско-эстетическими работами, сколько непосредственно художественными произведениями. Что касается штюрмеров, то здесь, пожалуй, все более или менее в порядке. Но несколько недооцененной нам представляется позиция Лессинга, а главное, общественное и объективно антифеодальное звучание его творчества. В общественно-политическом плане Лессинг в гораздо большей степени, союзник штюрмеров, чем это может показаться из концепции. П. Мюллера, считающего, что ни один из немецких просветителей не покушался на политические основы феодального строя. Но все-таки «Эмилия Галотти» (1772) Лессинга предшествовала драмам «Бури и натиска» не только хронологически: эта драма открывала путь и для самой решительной критики феодального строя – вплоть до «Коварства и любви» Шиллера. Невольно вспоминаются слова Н. Г. Чернышевского, который утверждал, что «в великой борьбе, целью которой было возрождение немецкого народа, не только план битвы принадлежит ему, но и победа, была одержана им…» ⁹.

Полнота и многообразие собранных в двухтомнике публикаций, теоретический и претендующий на полную завершенность характер концепции, построенной, однако, на специфическом материале – на основе анализа философских и эстетических манифестов, но без достаточно полного учета контекста самого литературного творчества штюрмеров, – все это очевидно. П. Мюллером проделан труд безусловно большой и полезный, он хорошо вписывается в общий контекст марксистских исследований «Бури и натиска», и поэтому мы хотели бы, чтобы высказанные в рецензии критические соображения были восприняты в качестве пожелания дальнейшей разработки всего комплекса этих сложнейших и интереснейших проблем.

1. Именно Ленцу было посвящено первое в России монографическое исследование периода «Бури и натиска»: М. Н. Розанов, Поэт периода «бурных стремлений» Якоб Ленц. Его жизнь и произведения. Критическое исследование, М. 1901. Последний (19-й) вывод этой диссертации гласит: «Общение Карамзина с Ленцем не прошло бесследно для молодого русского писателя. Ленц внес свою лепту в подготовку Карамзина к путешествию по Западной Европе и сыграл известную роль в образовании его литературных симпатий, свидетельствующих о близости к тенденциям периода «бурных стремлений».[↩]
2. H. Stolpe, Die Auffassung des jungen Herder vom Mittelalter, Weimar, 1955; E. Braemer, Goethes Prometheus und die Grandpositionen des Sturm und Drang, Weimar, 1959. Важное методологическое значение имеют многие работы В. Крауса.

   Этот перечень, разумеется, легко продолжить, особенно если учесть публикации самих текстов и библиографические труды. Из последних назовем хотя бы один, возникший в результате плодотворного сотрудничества Национального центра по изучению классической немецкой литературы в Веймаре и ВГБИЛ в Москве: G. Gunther, A. A. Volgina, S. Seifert, Herder-Bibliographie, Berlin und Weimar, Aufbau-Verlag, 1978, 644 S[↩]

3. P. Muller, Zeitkritik und Utopie in Goethes «Werther», Rutten und Loening, Berlin, 1969; P. Muller, Der junge Goethe in zeitgenossischen Urteile, Akademie-Verlag, Berlin, 1969; P. Muller, Grundlinien der Entwicklung, Weltanschauung und Asthetik des Sturm und Drang. Dissertation B., Berlin, 1976.[↩]
4. Для сравнения приведем высказывание В. Жирмунского из работы «Период «бури и натиска»: «Литература «бури и натиска» является своеобразным выражением боевой оппозиционной идеологии подымающегося немецкого третьего сословия и, сохраняя основную идейную направленность просветительской литературы, знаменует ее заключительный этап» (В. Жирмунский, Очерни по истории классической немецкой литературы, «Художественная литература», Л. 1972. стр. 282).[↩]
5. Направление, содержание и программный характер «Франкфуртских ученых известий» хорошо освещены П. Мюллером и Г. -Д. Данке в послесловии к книге: «Frankfurter Gelehrte Anzeigen. 1772. Auswahl», Hrsg. von H. -D. Dahnke und P. Muller, Leipzig, 1971, S. 437 – 469.[↩]
6. Этот момент был убедительно раскрыт В. П. Неустроевым в его книге «Немецкая литература эпохи Просвещения», Изд. МГУ. 1958, стр. 190 – 194.[↩]
7. Проблема демократизма Гердера детально исследована в работах Г. Штольпе, в том числе в статье: Н. Stilpe, Nationale und internationale Aspekte der Klassenauseinandersetzung in Herders «Briefen zu Beforderung der Humanitat», in: Johann Gottfried Herder, Zur Herder-Rezeption in Ost- und Sudosteuropa (Slavische Studien und Texte, Hrsg. von G. Ziegengeist), Akademie-Verlag, Berlin, 1978, S. 66 – 67.[↩]
8. Нам представляется неправомерной однозначная оценка этой полемики в пользу Шиллера («История эстетики», «Искусство», М. 1964, т. II, стр. 584). Более диалектична точка зрения Л. Лозинской («История немецкой литературы», Изд. АН СССР, М. 1963, т. 2, стр. 266).[↩]
9. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т.. IV, Гослитиздат, М. 1948, стр. 10. Что касается «Эмилии Галотти», то, думается, П. Мюллер (стр. LIII) несколько недооценивает ее объективное политическое звучание в Германии того времени. Более убедительной представляется трактовка Н. Вильмонта в статье «Лессинг как художник» Готхольд Эфраим Лессинг, Драмы. Басни в прозе, «Художественная литература», М. 1972, стр. 26).[↩]