Лев Толстой глазами современников

Ю. Ю. Битовт, Граф Л. Н. Толстой в литературе и искусстве, Типография т-ва И. Д. Сытина, М. 1903.

1

Мемуарная литература о Толстом необозрима. Еще при жизни писателя в посвященном ему библиографическом труде¹ было зарегистрировано множество очерков и заметок, содержавших воспоминания друзей о годах его юности, об отдельных эпизодах его жизненной и творческой биографии. По мере роста известности Толстого как писателя и мыслителя увеличивалось число мемуарных произведений о нем. Редкий деятель литературы и искусства, редкий ученый и общественный деятель, редкий гость из-за рубежа, побывав у Толстого, удерживался от описания своей встречи с ним, а заодно и от описания его окружения.

К сожалению, систематическая библиография «толстовианы» ведется у нас только с 1917 года, между тем как первые мемуары о Толстом появились еще в начале 1880-х годов, то есть за тридцать лет до его смерти. Их число во много раз выросло в дни празднования его 80-летия и особенно в дни его ухода из Ясной Поляны и кончины в Астапове. Таким образом, до сих пор остается неучтенной и неосвоенной обширная мемуарная литература о Толстом примерно за сорок лет до Великой Октябрьской социалистической революции.

В четырех томах фундаментальной библиографии, подготовленной Государственным музеем Л. Н. Толстого (она доведена до 1974 года), зарегистрировано примерно 800 мемуарных произведений, увидевших свет в советские годы. Частично – в первые годы революции – это были переиздания ранее публиковавшихся материалов, но в своем подавляющем большинстве это мемуары, появившиеся в печати впервые. Среди них, например, книга Т. А. Кузминской «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне», дневники С. А. Толстой, А. Б. Гольденвейзера, воспоминания С. Л. Толстого, Т. Л. Сухотиной-Толстой, Е. В. Оболенской, В. Ф. Лазурского, Г. А. Русанова и многих других. Значительная часть мемуаров хранится в Отделе рукописей толстовского музея, – из них около 250 единиц еще не увидели света. Наконец, большое число воспоминаний иностранных посетителей и друзей Толстого издано вне нашей страны, и далеко не все они переведены на русский язык. Сугубо предположительно можно считать, что общее число мемуарных произведений и документов о Толстом достигает к настоящему времени внушительной цифры в полторы-две тысячи единиц.

Разумеется, не все мемуары равноценны. Среди них имеются произведения, дающие достоверное представление о великом писателе, сохранившие для’ нас его подлинный облик. Но немало и мемуарных документов тенденциозных, искажающих образ писателя, содержащих непроверенные факты или заведомую ложь, как, например, пресловутый «Дневник толстовца» Н. Д. Ильина или книга «Шесть лет в доме графа Льва Николаевича Толстого» бывшей гувернантки Анны Сейрон. Подобные книги и сейчас выходят на Западе. Обширная мемуарная литература неизменно привлекает внимание читателей и исследователей многогранного творчества Толстого и истории русской литературы.

Недавний юбилей Толстого- 150-летие со дня его рождения – и послеюбилейное время отмечены новыми изданиями мемуаров о Толстом. Наряду с издательствами, имеющими солидный опыт и признанные достижения в этой области («Художественная литература», «Наука»), в выпуске толстовских мемуаров участвовали и другие центральные и местные издательства. Анализ всей этой обширной литературы показывает, что издание мемуаров и дневников – дело сложное и ответственное, требующее четких и точных идейных критериев при отборе документов для публикации, солидных знаний, ориентации на вершинный уровень, достигнутый в этой области. Оценить выпущенную продукцию, подчеркнуть, что в ней нового, ценного, отметить и допущенные ошибки – задача настоящего обзора.

Наиболее значительным документальным изданием последних лет является обширный яснополянский дневник домашнего врача и друга Толстого Д, П. Маковицкого¹. Не будет преувеличением сказать, что это уникальный источник выдающегося научного значения, не имеющий аналога в дневниковой литературе о Толстом. Ведя свои каждодневные записи на протяжении шести лет (1904 – 1910), вслушиваясь в каждое слово великого писателя, пристально вглядываясь во все происходившее вокруг него, Маковицкий запечатлел огромный мир Толстого с необычайной полнотой, обстоятельностью и точностью.

Чехов как-то в беседе с Горьким посетовал: «Вот за Гёте каждое слово записывалось, а мысли Толстого теряются в воздухе. Это, батенька, нестерпимо по-русски. После схватятся за ум, начнут писать воспоминания и – наврут» ². К счастью, он оказался неправ. За Толстым в разное время «записывали» члены его семьи, секретари, учителя детей, некоторые из друзей писателя. Но в большинстве своем эти записи велись несистематически, с перерывами, без того скрупулезного внимания к личности писателя, к пульсу его интеллектуально-творческой жизни, что составляет отличительную черту дневника Душана Маковицкого. Неутомимый летописец с редкой самоотверженностью и трудолюбием, день за днем, час за часом, фиксировал хронику яснополянской жизни, в центре которой находился величайший писатель России. Он создал обширные «Яснополянские записки» – бесценный документ, значение которого для изучения последнего периода жизни Толстого, с его трудными социальными исканиями, мучительными раздумьями, нет разрешимыми противоречиями, и драматическими переживаниями, поистине огромно.

Дневник Маковицкого расширяет сложившееся представление о восприятии Толстым творений мастеров слова, русских и зарубежных, принадлежавших к минувшему веку, и молодых, только начавших свою писательскую биографию.

Да и вся сложная проблема отношения автора «Войны и мира» к своей эпохе – литературной, общественной, к ее многочисленным идейным направлениям – обогащается новыми гранями и оттенками.

Несмотря на преклонный возраст и частые недомогания, писатель и на закате дней своих продолжает жить напряженной духовно-творческой жизнью. Он активно интересуется всем, что происходит вокруг него на родине и за ее пределами, и не только в области литературы, но и во всех других сферах духовной жизни. Круг его чтения необычайно велик: он перечитывает Пушкина и Гоголя, Герцена и Достоевского, Шекспира и Гёте, Диккенса и Гюго, то и дело упоминает повести и романы Тургенева и Гончарова, Гаршина и Слепцова, стихи Некрасова, Тютчева, Фета, проявляет исключительный интерес к писателям нового поколения – Чехову, Горькому, Л. Андрееву, Куприну, Серафимовичу, Скитальцу, Бальмонту, Брюсову и др. Страницы дневника заполнены воспоминаниями писателя о встречах с его великими современниками, замечаниями и суждениями об их произведениях, а также наблюдениями и раздумьями над новой, молодой литературой, рождающейся на его глазах.

Толстой бескомпромиссно сохраняет приверженность к идеалу высокого реалистического искусства, правдивого, жизненно достоверного, затрагивающего коренные вопросы человеческого существования, чуждого манерности, словесной игры и зауми. «Надо, чтобы искусство было просто, ясно, доступно всему народу и вместе с тем захватывало струи жизни. Должно писать, чтобы забирать душу, и ясно», – записал Маковицкий его слова 16 октября 1909 года. Это был тот ценностный критерий, который служил Толстому ориентиром для выставления «отметки» прочитанному, при этом гениального художника «захватывали» произведения различные по содержанию и стилю. «Вечером Л. Н. читал «Пиковую даму». Придя в залу, был в восторге от нее, назвал ее шедевром, мастерски написанной. – Следовало бы ее прочесть вслух. И просто и… Я жалею, что давно не перечитывал Пушкина» (запись от 25 июня 1908 года). А спустя некоторое время он так же будет восхищаться «Коляской» Гоголя и скажет о ней: «Много у него прекрасного, но самое прекрасное для меня – это «Коляска», вещица: нет ничего лишнего, закончено все, с добродушной сатирой и смешно до невозможности» (запись от 8 марта 1909 года). Вообще 1909 год, когда отмечалось 100-летие со дня рождения творца «Мертвых душ», проходит для Толстого под знаком Гоголя, – он перечитывает его сочинения, размышляет над ними в дневнике, пишет о нем статью и в беседе с друзьями говорит о значении Гоголя для отечественной культуры.

Постоянными спутниками писателя, как это явствует из дневника, были также Герцен и Достоевский. Во многих записях отмечено, как высоко ценил он личность Герцена, какое художественное наслаждение он испытывал от погружения в герценовскую прозу, как будоражили его «Записки из Мертвого дома», «Братья Карамазовы» и другие сочинения Достоевского.

Запечатлел Маковицкий и беседы, которые завязывались Толстым после знакомства с новыми литераторами, с романами, повестями и стихами младших его современников, русских и зарубежных, тех, чье творчество его очень интересовало. Он стремился быть в курсе всего, что свершалось в мире нового искусства. В этом смысле характерен разговор, происходивший в Ясной Поляне 7 августа 1908 года: «Л. Н. спрашивал у С. А. Стахович, знает ли, что нового, хорошего в русской и французской литературе… – А то старик брюзжит; может случиться, что он прозевает доброе, что, может быть, есть. Старики не понимали Гоголя, Достоевского совсем не оценили». Записи Маковицкого свидетельствуют, что ничего значительного в литературе своего времени Толстой не «просмотрел».

Широко известно, сколь восприимчив был Толстой к прозаическим шедеврам Чехова; вот еще одна запись об этом: «Вечером, после обеда, Л. Н. читал вслух «Душечку» Чехова, со смехом и с грустью. Два раза переставал из-за смеха и давал Ивану Ивановичу (Горбунову – Посадову. – А. Ш.), чтобы тот читал. Конец же с трудом дочел до конца, так сжимало ему горло от грусти. Он встал, немного отошел, вытер слезы. Потом прочел свое предисловие к «Душечке» (запись от 6 февраля 1905 года). Пленен Толстой и рассказами Куприна («Как это верно, ничего лишнего, подробности верны»), некоторыми сочинениями Короленко, Серафимовича, Вересаева – теми, в которых он обнаруживает новизну содержания, свое видение мира, достоверное изображение жизни, с художественными подробностями, которые он безмерно ценит.

Сложно складывается отношение Толстого к творчеству молодого Горького. Он воздает должное его одаренности, наблюдательности, самобытности, «народности» и вместе с тем не может принять тип его художнического мышления, романтическую приподнятость его ранних произведений. Признавая в молодом Горьком большого мастера, он нередко укоряет его в отсутствии «чувства меры» при раскрытии психологии героев, в избыточной афористичности их речи и, конечно, в отсутствии религиозного миросозерцания. Однако несмотря на известное несогласие со стилистической системой Горького и еще больше с той манерой, в какой написаны Л. Андреевым «Красный смех» и «Рассказ о семи повешенных», великий писатель не отталкивает их, а привлекает, заботится о том, чтобы их произведения дошли до широких масс читателей. Так, в беседе с Леонидом Андреевым он говорит о том, «чтобы он и Горький в «Посредник» писали или дали из написанного» (запись от 22 апреля 1910 года).

В многосерийном, широкоформатном фильме, как бы заснятом Маковицким, немало кадров, где великий писатель запечатлен в состоянии глубокой тревоги, вызванной усилением в литературе, живописи и музыке декадентского направления. Толстой решительно и бескомпромиссно отвергает его. «Все это декадентство – полное сумасшествие», – утверждает он, имея в виду писания Арцыбашева, Мережковского, стихи Бальмонта (запись от 26 июля 1905 года). За изощренную утонченность, недоступную простому народу, он осуждал и стихи Андрея Белого, музыку Вагнера, картины последних художественных выставок. Не все оценки великого мастера выдержали проверку временем: народу стали доступны и те истинные сокровища культуры, которые казались Толстому непонятными, неподлинными. Существенно другое: художественный критерий Толстого, его защита реализма в литературе и искусстве остались в нашем арсенале как «старое, но грозное оружие».

Не менее широк диапазон и общественно-политических событий, нашедших отражение в дневнике Маковицкого. В его записях сохранены для нас суждения Толстого о России и русском народе, о первой русской революции, о современных ему партиях и политических течениях, о деятельности Думы, об актуальных общественных проблемах. Из дневника мы узнаем, как велик был интерес Толстого к злободневным событиям своего времени, с какой болью он переживал поражение русской армии в Маньчжурии, расстрел рабочих у Зимнего дворца или казни революционеров в годы реакции. «Такие известия, как о побоищах в Петербурге, о сражениях под Ляояном, на Щахэ, о падении Порт-Артура, – сообщает Маковицкий, – Л. Н. очень близко принимает к сердцу, хотя этого не показывает. Он при этом долго молчит, смотрит вдаль» (запись от 17 января 1905 года).

В записях Маковицкого отражен облик Толстого последних лет его жизни, пришедшихся на тот исторический период, когда «народное море, взволновавшееся до самых глубин» (Ленин), начало сильно штормовать. Он чутко реагирует на его отливы и приливы, напряженно прислушивается к его гулу, безмерно радуется начавшемуся слому ненавистного ему «людоедского строя» старой, самодержавной России. «Война и другие современные события будут иметь огромные последствия, – делится он своими размышлениями, – но не те близкие, которые предвидят: конституцию, ослабление России, – а разгром существующего лжехристианского строя не одной России, а всей Европы» (запись от 22 июня 1905 года). «Наша цивилизация – одна из многих, она идет к концу. Надо начинать с нового пути» (запись от 3 июля 1905 года).

Толстой с удовлетворением отмечает, что «русская революция расшатала все основы, на которых они стоят (Вильгельм II и западные государства). Ведь это слава богу» (запись от 15 ноября 1905 года). Он сочувствует стремлениям восставшего народа и утверждает: «правительству надо уступить всем требованиям революционеров» (запись от 13 августа 1906 года). Когда же наметился спад революционной волны и Татьяна Львовна однажды заметила: «революция, может быть, кончилась», отец с этим решительно не согласился. «Огромное государство, – сказал он, – расшатано, разваливается. Это как бы огромный храм, который разваливается и который надо совершенно развалить по кирпичам и потом построить новый» (запись от 15 сентября 1906 года). Но путь, которым Толстой полагал возможным построить этот «новый храм», оказался мнимым, утопическим. Своему сыну Андрею, корреспондентам, всем, кто обращался с вопросом «что делать?» он внушал: «Не надо участвовать в революции и в контрреволюции – перемены внешней жизни бесполезны, и не в нашей власти. – Одно внутреннее (внутренняя работа над собой, изменение себя) нужно, и одно оно в нашей власти. Не можем знать и изменять будущее, а только самого себя» (запись от 6 марта 1907 года).

Маковицкий запечатлел реакции Толстого на самые разные события, совершавшиеся в «верхах» и в «низах», на множество суждений и мнений, услышанных им в своем доме или прочитанных в книгах, журналах и газетах, – и от этого широта, сложность и противоречивость его удивительной личности приобретают особую зримость. Здесь все рядом, в неразрывном переплетении – гнев и смирение, яростный бунт и призыв к непротивлению, сочувствие подъему самосознания масс и демонстративное отстранение от политики, убеждение в неизбежности революции и проповедь неучастия в ней, вера во всемогущую силу народа и проповедь морального самосовершенствования как единственного средства решения острейших общественных проблем. Дневник Маковицкого свидетельствует, как велика была сила мысли Толстого и какие трагические последствия имели для автора «Не могу молчать» его иллюзии и химеры.

Суждения Толстого о его времени, его отклики на злободневные общественно-политические события, его мучительные поиски путей к идеальному демократическому строю, составляющие обширный пласт записок Маковиц-

кого, многое дают для более глубокого понимания социальных идей писателя. Эпоха первой русской революции и отношение Толстого к ней отражены в дневнике с большой полнотой.

Наконец, «Яснополянские записки» имеют большое источниковедческое значение, поскольку в них зафиксированы многие события жизни Толстого, его размышления и суждения, нигде более не записанные и не сохранившиеся. Этот ценнейший аспект дневника уже давно учтен толстоведами, – некоторые свидетельства Маковицкого, почерпнутые в рукописи его дневника, вошли в биографические труды о Толстом, широко используются в комментариях к сочинениям писателя и в других изданиях. Однако большинство из них исследователям еще предстоит «освоить» в последующих работах о писателе.

3

Толстой не любил, когда записывали его разговоры. Особенно он остерегался многочисленных корреспондентов – русских и зарубежных, которые ловили каждое его слово, а затем публиковали иногда в извращенном виде. Не раз он прямо предупреждал, чтобы не придавали значения словам, порою сказанным им случайно или в пылу спора. Однажды он даже не удержался и, как бы обращаясь ко всей «пишущей братии», сказал корреспонденту»Биржевых ведомостей» М. Майкову, приехавшему к нему за интервью: «Господа, да ведь я же сам умею писать, и что накипало и перебродило во мне, что ум мой подтвердил и что перешло в убеждение, – это я и сам скажу, и сам напишу и напечатаю. К чему же это всё… И приходится прятаться, отмалчиваться, – и все это так тяжело» ³.

В более категоричных выражениях Толстой записал это 25 августа 1909 года в дневнике: «…Оч[ень] прошу моих друзей, собирающих мои записки, письма, записывающих мои слова, не приписывать никакого значения тому, что мною сознательно не отдано в печать… Всякий человек бывает слаб и высказывает прямо глупости, а их запишут и потом носятся с ними, как с самым важным авторитетом».

Предупреждения Толстого учитывались далеко не всеми мемуаристами, но Маковицкий относился к слову Толстого с необыкновенной бережностью. Задумав в 1894 году вести дневник, он уже тогда поставил перед собой задачу: «В своих заметках буду всегда и во всем правдив и, насколько могу, точен; буду записывать только то, что сам видел или слышал; о чем достоверно не буду знать – о том записывать не буду» (кн. 1, стр. 5).

Маковицкий записывал почти все, что происходило и говорилось в доме. В его записях поэтому важное чередуется с неважным, принципиальное со случайным. Стараясь по возможности незаметно для Толстого «стенографировать» его разговоры на листках плотной бумаги, всегда находившихся в его кармане, он часто не успевал записывать высказывания собеседников писателя, а фиксировал только его реплики и ответы. И это в ряде случаев привело к неясности в записях. К тому же он не всегда имел возможность расшифровать их в ту же ночь и делал это через несколько дней, а в некоторых случаях – и через несколько лет. Текстологами и редакторами издания проведена огромная по объему и весьма сложная по содержанию работа по критическому установлению текста «оптимально полной» публикации дневника. Как сказано в предисловии «От редакции», оговорка об оптимальной, а не абсолютной полноте текста необходима потому, что по своему содержанию и по текстологическим особенностям «дневник Маковицкого не требует публикации in extenso и не поддается ей» (кн. 1, стр. 7).

Сохранив в неприкосновенности высказывания Толстого, редакция опустила некоторые записи о незначительных событиях, не представляющих общественного интереса. В ряде мест сняты высказывания Маковицкого, не идущие к делу, а также записи о неинтересных посетителях, о деталях лечения Толстого и т. п. Таким образом, потери текста несущественны: от сделанных сокращений «Записки» только выиграли. Да и сам Маковицкий утверждал, что абсолютно полная публикация его дневника немыслима. Он говорил: «Мне некогда разбираться, что важно и что неважно, записываю все. Пусть редакторы берут, что им нужно» (кн. 1, стр. 7).

При подготовке «Записок» к печати решалась и другая текстологическая проблема. Этот документ сохранился в двух редакциях: в изготовленной самим Маковицким машинописной копии своих тетрадей, содержащей и его последнюю правку, а также в литературной обработке Н. Гусева. Следуя требованиям научной текстологии и в интересах строгой документальности, редакция правильно выбрала в качестве основного источника последнюю авторскую редакцию. Текст был сверен с первоначальными записями в тетрадях, а также сопоставлен с вариантом Н. Гусева, что позволило сделать ряд дополнений и уточнений. Тщательно проверялась и датировка записей, и точность воспроизведенных в них фактов и событий. Все это позволило дать наиболее полный и точный текст, максимально сохраняющий содержание, язык и смысл первоисточника.

Особенно бережное отношение проявлено к тем местам, где передана прямая речь Толстого. Полностью сохранены присущие устной речи писателя слова и обороты, в том числе и те, которые порою не согласуются с обычными нормами литературного языка. К примеру, в повседневной речи Толстого оставлены такие слова, как намедни, деется, отдавана, выпростаться, сильнеть, хужеть, пользительно и другие, несомненно почерпнутые из современного ему просторечия. Сохранены и такие словесные обороты Толстого: солнце западало, погорелые крестьяне (а не погорельцы), соступившиеся молодые люди, мереть от голода, угольный камень (вместо краеугольный), яблочный сад (а не яблоневый) и др.

Эти и некоторые другие «неправильные» слова, как верно отмечает в своей вступительной статье Э. Зайденшнур, входили в повседневный словарный обиход Толстого и составляли характерную особенность его устной речи.

Вместе с тем – и это следует отметить – правильная установка на точное воспроизведение текста Маковицкого привела в ряде случаев к тому, что отдельные высказывания Толстого, передаваемые как его прямая речь, оказались недостаточно проясненными. Вот некоторые примеры, выбранные нами из записей последних лет:

«Никто не защищает убийства и никто не может запретить их. Но тут разрешается правительством задняя мысль, что казни прекратят убийства» (запись от 6 ноября 1909 года).

«Массовые смертные казни, – сказал Л. Н., – как во время Французской революции и нынешней, в близком времени затушают, а в более далеком – увеличивают преступления» (запись от 26 февраля 1909 года).

«Вот эта наша цензура усиливает направление в нецензурном смысле» (запись от 29 апреля 1910 года).

Очевидно, что в этих и других аналогичных случаях, даже если можно догадаться о смысле записей, высказывания Толстого переданы неточно, не

его языком. Сам же Маковицкий свидетельствует: «Хорошо говорят у Толстых: правильно, выразительно, художественно, особенно сам Л, Н.» (запись от 31 октября 1904 года). И в другом месте: «Л. Н. так не говорит, как я записываю. Он выражается кратко, сильно, ни одного лишнего слова; слово соответствует представлению. Никто не говорит так определенно, как он» (запись от 25 декабря 1904 года).

В отношении плохо записанных, неясных мест редакция действовала так: «Дефектные записи высказываний Толстого либо опускались, если они не поддавались осмыслению, либо, в редких случаях, уяснялись при помощи введенных в текст конъектур…» (кн. 1, стр. 84). Действительно, в разных местах дневника мы встречаем в скобках редакционные пояснения, раскрывающие смысл неточно записанных слов Толстого. Однако жаль, что этот принцип выдержан не всегда, немалое число «туманных» мест осталось без разъяснений.

Далее. Вряд ли нужно было даже в единичных случаях сохранять элементарно безграмотные обороты речи самого. Маковицкого, например, таких: «…Л. Н. присел (на подводе. – А. Ш.) сзади, чтобы довезтись(!) к школе. И Маркиз (пудель) с нами везся(!)» (запись от 20 января 1909 года; подчеркнуто мною. — А. Ш.). Правда, таких стилистических «огрехов» немного. В целом же редакцией проделана огромная, можно сказать, филигранная работа по установлению научно-критического текста «Записок». В них слышен подлинный голос Толстого, что засвидетельствовано таким бесспорным авторитетом, как С. А. Толстая. «Читала Ваши Записки с большим удовольствием и интересом, – писала она Маковицкому 14 октября 1912 года. – Так и слышишь, как говорил Лев Николаевич. Все правдиво, верно и благородно. В одном месте речь Льва Николаевича так мне его напомнила, что я даже заплакала» (кн. 1, стр. 69).

4

Дневнику Маковицкого предпосланы, кроме предисловия «От редакции», три обширные статьи, содержащие общую принципиальную характеристику публикуемого документа. Их задача – установить необходимый «угол восприятия»»Записок» в контексте эпохи и толстовского мировоззрения (статья В. Асмуса), осветить личность автора дневника (статья чешского литературоведа С. Колафы), определить место «Яснополянских записок» среди других дневников и мемуаров о Толстом (статья Э. Зайденшнур).

Статья В. Асмуса «Толстой в дневнике Маковицкого. Эпоха, мировоззрение, быт» – последняя работа выдающегося советского философа и литературоведа. Смерть застала автора за этой работой, и она была завершена С. Макашиным.

Статью В. Асмуса отличает широкий исторический масштаб в подходе к личности и мировоззрению Толстого, а следовательно, и к дневнику Маковицкого. По его мнению, «Яснополянские записки» правдиво передают, наряду с внешними формами яснополянской жизни, силу и напряженность духовных исканий Толстого, высокий уровень умственных запросов, которыми в последние годы жил писатель, а также его сложность и противоречивость.

Опираясь на публикуемые «Записки», В. Асмус раскрывает разные аспекты многогранной и порою причудливой мысли Толстого, самые основы мировоззрения писателя и показывает, сколь точно и мудро истолковал их В. И. Ленин. Он убедительно иллюстрирует это откликами писателя на крупнейшие события эпохи – русско-японскую войну, крестьянские бунты, рабочие забастовки, возню буржуазных партий в Думе и т. п.

Касаясь главной темы дневника – отношения Толстого к первой русской революции, В. Асмус считает заслугой Маковицкого то, что он, вопреки собственным воззрениям, честно и точно передал горячее сочувствие писателя революционным выступлениям масс. Зафиксированные Маковицким суждения Толстого этой поры изменчивы, противоречивы. Но, не отказываясь от проповеди непротивления, он был душой с народом, поднявшимся на борьбу против социального зла, и Маковицкий зафиксировал это объективно и обстоятельно.

Справедливо оценив дневники Маковицкого как выдающийся документ, важный не только для литературоведов, но и для историков, подчеркнув их своеобразие и значение, В. Асмус отмечает и то, «чего не следует искать в них». В них нет глубокого исторического осмысления описываемых событий, как нет сколько-нибудь значительной характеристики лиц, проходящих в обширных записях. Маковицкий, по мнению В. Асмуса, сознательно отказался от роли историка, исследователя, с их объективными оценками, а ограничил себя ролью стенографа и протоколиста. Его целью было – составить по возможности полную хронику последних лет жизни Толстого, и эту задачу он выполнил блестяще. Подлинный историзм, анализ высказываний писателя в свете закономерностей минувшей эпохи и с позиций современности – таковы особенности этой серьезной работы В. Асмуса.

Биографический очерк С. Колафы устанавливает основные вехи жизни Маковицкого, дает широкое представление об авторе «Записок». Статья основана на новых, неизвестных русскому читателю материалах, и в этом ее большой интерес. Маковицкий с молодых лет увлекся сочинениями Толстого, их силой и правдой. Русскую культуру, особенно русскую классическую литературу, Маковицкий воспринимал сквозь призму своего глубокого сочувствия общеславянскому движению, носившему в условиях австро-венгерской монархии национально-освободительный характер. Это в конечном счете трижды привело его в дом Толстого как единомышленника, переводчика и издателя его сочинений, а затем – с 1904 года – как его друга и домашнего врача.

Отношение Толстого к Маковицкому, как его прослеживает С. Колафа, не было однозначным. Горячо любя Душана Петровича как человека и преданного друга, высоко ценя его редкие душевные качества – скромность, трудолюбие, самоотверженное выполнение врачебного долга, – Толстой не разделял его консервативного, узконационалистического мировоззрения, о чем не раз говорил ему. Вместе с тем в очерке С. Колафы показано, что Октябрьская революция и гражданская война оказали благотворное воздействие на мировоззрение Маковицкого. Оставаясь в эти годы в Ясной Поляне, он жил интересами народа, безвозмездно лечил крестьян, сочувствовал успехам Красной Армии.

Большой интерес представляет и воспроизведенная автором биография Маковицкого после его возвращения в 1920 году на родину, где он вскоре трагически погиб (в 1921 году). С. Колафа проделал большую работу в чехословацких и советских архивах, им найдены не только неизвестные материалы о Маковицком, но и некоторые его тетради, в том числе относящиеся к драматическим дням ухода, болезни и смерти Толстого, ныне включенные в «Яснополянские записки». И в этом значительный вклад чешского ученого в данное издание.

Основанная на большом фактическом материале статья Э. Зайденшнур «Яснополянские записки, их место среди дневников о Толстом» насыщена многими ценными наблюдениями и выводами. Автор сравнивает записи Маковицкого с записями в дневниках других друзей Толстого за те же дни (Н. Гусев, В. Булгаков) и устанавливает их принципиальное отличие. Если другие авторы дневников записывали слова Толстого весьма избиратель-

но и передавали их в своем не всегда точном пересказе, то Маковицкий стремился к максимальной полноте и точности, к сохранению колорита толстовской речи. В записях Маковицкого – сотни сведений, фактов, эпизодов, а главное, высказываний Толстого, которых нет в других дневниках за эти же дни и годы. Статья содержит также исчерпывающий обзор основного содержания дневника Маковицкого и – в соавторстве с С. Колафой – предысторию его публикации.

Высоко оценивая научный аппарат издания, можно высказать о нем и некоторые замечания.

Заметным пробелом ощущается отсутствие вводной статьи или хотя бы раздела, более полно поясняющего причины и обстоятельства духовной и семейной драмы Толстого. Описание разлада в семье писателя, его драматических переживаний последнего года занимает в «Записках» Маковицкого большое место. И это понятно – ведь все эти события происходили на его глазах, он сопровождал писателя в дни его «ухода» и неотлучно находился при нем до последней минуты… Но в жестокой борьбе двух «лагерей» вокруг Толстого, побудившей его уйти из дома, Маковицкий примыкал к «лагерю» Черткова, что сказалось на его записях этих трагических дней. Точные по приведенным фактам, многие эпизоды не всегда переданы с достаточной объективностью. Особенно это относится к записям о Софье Андреевне, чье поведение подчас объясняется пристрастно, без учета всех обстоятельств, в том числе состояния ее здоровья. Семейная драма в целом освещается Маковицким в узкобытовом плане, вне связи с духовным кризисом Толстого. Все это следовало бы более обстоятельно оговорить.

Примечания к записям Маковицкого носят характер кратких деловых справок, но содержат богатый фактический материал, существенно проясняющий текст. В них множество сведений об описываемой эпохе, об общественной жизни этих лет, о литературе и искусстве, о близком и дальнем окружении Толстого, о его посетителях, переписке, круге чтения. Вместе с тем нельзя не отметить излишне краткого, отсылочного характера и «телеграфного» языка многих примечаний. Некоторые из них не полны, К примеру, 3 июля 1905 года Маковицкий записывает отзыв Толстого об изданной в Мюнхене книге Д. И. Завалишина «Записки декабриста» и приводит слова Толстого: «Его (Завалишина. – А. Ш.) дочь сказала, что в России они не могли появиться, потому что Стасов – враг этой книги. Он весь во власти маленького Гинцбурга». Возникает вопрос: при чем тут скульптор И. Я. Гинцбург и почему Стасов «весь в его власти»? В примечании к записи ответа на эти вопросы нет, только сказано: «Кн. была позднее изд. в России: «Записки декабриста Д. И. Завалишина», 2-е рус. изд. СПб., б. г.». Здесь, помимо того, что главное не объяснено, само примечание требует пояснений: как же книга в России «не могла появиться», если уже состоялось ее первое русское издание? Где и когда она была издана и т. п.?

Но подобного рода примечаний весьма немного. В целом же справочный аппарат – плод многолетней кропотливой работы коллектива составителей и редакторов – выполнен с несомненным знанием дела и очень помогает усвоению необъятно широких по своему охвату записей Маковицкого.

Заслуживает быть отмеченной иллюстративная часть издания – множество превосходных фотографий и документов, собранных Н. Эфрос. Скоро выйдет в свет и пятая книга издания, содержащая ряд указателей к основным четырем книгам (составители: А. Малахова при участии А. Усачевой).

В целом «Яснополянские записки» Маковицкого – документ исключительного значения. Это и наиболее полная летопись шести последних лет жизни Толстого, ее чуть ли не исчерпывающая хроника. Это и широкая панорама быта яснополянского дома со всеми происходившими там событиями, встречами, разговорами. Это и ценный памятник эпохи, своеобразно отражающий жизнь России в ее кризисные, переломные годы. А главное – это почти всеохватывающий и наиболее достоверный свод мыслей и высказываний позднего Толстого. Монументальное издание «Яснополянских записок» Д. П. Маковицкого – большое достижение советской литературной науки.

5

Заметное место в толстовской мемуаристике также занимает новое издание дневников С. А. Толстой⁴. Эти дневники впервые увидели свет в четырех выпусках в 1928 – 1936 годах⁵. Первое издание дневников обладало многими достоинствами. Никто лучше, чем С. Л. Толстой, не знал жизни своих родителей, а потому составленные или отредактированные им обстоятельные комментарии были весьма точными. Тщательно был подготовлен и текст дневников.

Новое издание предпринято потому, что этот выдающийся по своему значению документ, принадлежащий к лучшим произведениям толстовской мемуаристики, уже давно стал библиографической редкостью. Давно назрела и необходимость переиздать его на современном уровне, опираясь на новейшие достижения советского толстоведения.

В новом издании дневники дополнены разделом «Ежедневники» (о них – ниже), а комментарий обогащен за счет материалов, ставших известными в последние десятилетия. Изданию предпослана содержательная вступительная статья С. Розановой. В ней дана объективная оценка личности жены писателя – оценка, пересматривающая ранее бытовавший взгляд на эту сложную, противоречивую натуру.

Дневники С. А. Толстой вызвали в свое время разные отклики. С одной стороны, составители и редакторы первого издания, а также некоторые рецензенты указывали на необычайную ценность записей жены писателя, которая, будучи наиболее близким ему человеком, смогла зафиксировать не только внешние события яснополянской жизни, но и творческие планы и замыслы мужа. С другой стороны, дневники подвергались критике за содержащееся в некоторых записях несправедливое отношение к Толстому, за то, что они якобы замкнуты в мире узколичных переживаний.

Следует, однако, подчеркнуть, что упреки эти не совсем справедливы. Верно то, что дневник Софьи Андреевны – очень личный, «женский». Но его содержание неизмеримо шире «лирических излияний», как об этом писал в своем предисловии М. Цявловский.

Перед нами необычайно ценное, интересное повествование о Толстом, о его близких, о Ясной Поляне и хамовническом доме, которые в свое время были своеобразными центрами умственной жизни России. Личный элемент в дневнике отнюдь не заслоняет, а по-своему высвечивает многие грани Толстого, которые не оттенены в других мемуарах о нем.

Разумеется, наиболее важное в дневниках Софьи Андреевны – записи о творческой работе Толстого. Нигде, как здесь, мы не найдем столь много интересных сведений о замыслах писателя, об истории создания его произведений, о самом процессе его творческой работы. Особенно это относится к концу 60-х и началу 70-х годов – времени между созданием «Войны и мира» и «Анны Карениной», когда Толстой находился как бы на распутье, обуреваемый новыми огромными эпическими замыслами (роман о декабристах, роман о Петре, роман о переселенцах), которые ему, однако, не давались. В этот период Софья Андреевна была более других в курсе его сокровенных планов, была близким свидетелем его творческих мук и переживаний.

Следует напомнить, что Толстой тогда почти не вел дневника, – тем ценнее для нас свидетельства его жены. Из них мы узнаем, например, как Толстой в это время восхищался Пушкиным, чтение которого дало толчок к зарождению замысла «Анны Карениной».

Широко известные ныне слова: «Многому я учусь у Пушкина, он мой отец, и у него надо учиться» – записаны именно ею (т. I, стр. 500). Очень интересны и зафиксированные ею тогдашние отзывы Толстого о Шекспире к Гёте. Оказывается, Толстой в то время восхищался Шекспиром и признавал в нем «огромный драматический талант» в отличие от Гёте, который «эстетик, изящен, пропорционален», но у которого драматического таланта нет (т. 1, стр. 496).

В тетрадях Софьи Андреевны отразились мучительные поиски Толстым «стержня» для исторического романа о Петре I и других задуманных, но неосуществленных эпических произведений. «Типы Петра Великого и Меншикова очень его интересуют», – свидетельствует она, – особенно Меншиков, о котором Толстой сказал, что это «чисто русский и сильный характер, только и мог быть такой из мужиков» (там же). Столь же важны для нас свидетельства Софьи Андреевны о необычном толстовском замысле романа, героями которого должны были стать персонажи русских былин – Илья Муромец, Алеша Попович и др. «Особенно, – пишет она, – ему нравился Илья Муромец. Он хотел в своем романе описать его образованным и очень умным человеком, происхождением мужик и учившийся в университете» (там же).

К этим и другим творческим замыслам мужа Софья Андреевна относилась с интересом, отмечая одновременно, как тяжело Толстой переживал вынужденные паузы, как мучителен был для него творческий процесс, каких душевных сил он требовал.

Но особенно важны для нас те записи, где рассказывается о начальном этапе работы Толстого над «Анной Карениной». Они полны живого интереса и наблюдения над творческой лабораторией Толстого, над «тайной» возникновения его образов. Мы имеем в виду широко известную ныне запись от 20 ноября 1873 года о том, как он разглядывал «на рукаве халата белую шелковую строчку» (т. 1, стр. 501) и эта строчка дала ему «целую главу» романа, раскрыла перед ним одну из причин трагедии Анны.

Многие подробности о творческой работе Толстого мы находим и в записях последующих лет. Здесь Софья Андреевна уже сознательно выступает как летописец жизни мужа, понимая, сколь важны сведения о нем для будущих поколений.

Существенным дополнением к тексту дневников являются впервые публикуемые как самостоятельный раздел «Ежедневники» С. А. Толстой. Сохранившиеся на календарях ее краткие записи оказались дополнительным источником наших знаний о Толстом. Начав в 1893 году эти записи, Софья Андреевна продолжала их почти до самой смерти. Так возникла, параллельно с ее основным дневником, краткая, но ценная по обилию сведений хроника семьи Толстых, которая восполняет некоторые из ранее неизвестных эпизодов яснополянской жизни. Особенно интересны «Ежедневники» тех дней, месяцев и лет, когда Софья Андреевна не вела подробного дневника, – в этих случаях «Ежедневники» являются первичным документом источниковедческого значения.

К примеру, за 1905 год в основном дневнике Софьи Андреевны имеется, всего одна запись – от 14 января, В ней о творческой деятельности Толстого упоминается лишь то, что он пишет статью, «как должно правительству действовать, и о требованиях конституции, и о земском съезде» (т. 2, стр. 108 – 109). Революционным событиям в стране уделено всего три строки: «Ужасные события в Петербурге. Там стачка 160 тысяч рабочих. Призвали войска, убили, говорят, до 3000 людей» (там же, стр. 109). В «Ежедневниках» же за этот год – 123 записи, во многих из которых находим упоминания о русско-японской войне, о всероссийской политической стачке, о декабрьском восстании на Красной Пресне и ряде других важных политических событий, о реакции на них в Ясной Поляне.

Множество записей этого года посвящено художественному творчеству и публицистической деятельности Толстого. Таковы упоминания о его работе над рассказами «Ягоды», «Корней Васильев», «Посмертные записки старца Федора Кузмича», над статьями «Об общественном движении в России», «Конец века» и др., то есть над произведениями, в которых Толстой стремится осмыслить это напряженное историческое время. С повышенным интересом он перечитывает статьи Герцена, материалы о декабристах и одновременно пристально следит за «пульсом» новой русской литературы, за творчеством Чехова, Горького, Куприна.

Особенный интерес представляют «Ежедневники» последних девяти лет жизни Софьи Андреевны, когда после кончины Толстого почти никто не описывал то, что происходило в Ясной Поляне. Здесь мы прежде всего находим сведения о дальнейшей судьбе усадьбы писателя. В 1911 году, не располагая достаточными средствами, чтобы содержать ее в должном виде, некоторые из сыновей Толстого задумали организовать за рубежом сбор средств, чтобы превратить Ясную Поляну в международный памятник культуры, а остальную землю продать американцам за полтора миллиона долларов. По этому поводу Софья Андреевна записала: «…Мне и грустно, и противно, и не сочувственно. Я желала бы видеть Ясную Поляну в русских руках и всенародных» (т. 2, стр. 333). К счастью, эта нелепая «акция» тогда же провалилась.

Много записей в «Ежедневниках» посвящено посетителям Ясной Поляны – и не только именитым (их после кончины Толстого заметно поубавилось), а простым людям, которые приходили поклониться праху любимого писателя. Уже тогда широко пролегла сюда «народная тропа», которая с тех пор никогда не зарастала. Софья Андреевна сохраняла дом в том виде, в каком он был при Толстом, к охотно показывала его всем желающим. Такую же заботу вдова писателя проявляла и о сохранении его литературного наследства. Она бережно собирала и приводила в порядок свою переписку с мужем, а также другие драгоценные материалы, которые могли пригодиться в будущем. Одновременно она помогала В. Булгакову осуществлять первое научное описание личной библиотеки Толстого.

В общем, «Ежедневники» в своеобразной форме лаконичных записей воссоздают жизнь Ясной Поляны и ее обитателей в бурные годы первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций вплоть до кончины Софьи Андреевны в 1919 году. В этой широкой панораме резко бросается в глаза контраст между враждебностью царских властей к Ясной Поляне и бережным отношением к ней советской власти. Софья Андреевна многого не понимала и не принимала в новой действительности. И все же 14 августа 1919 года, в связи с приближением Деникина к Туле, она записала: «Слухи о погибающем владычестве большевиков. Все радуются, а я им благодарна за постоянные услуги и помощь» (т. 2, стр. 475). Введение в научный обиход «Ежедневников» С. А. Толстой – заметное Явление в мемуарной литературе о великом художнике.

6

К значительным мемуарным публикациям следует отнести, и впервые вышедший на русском языке в полном виде «Дневник» Т. Л. Сухотиной-Толстой⁶. Ценность его определяется незаурядной личностью автора – старшей дочери писателя, занимавшей в его жизни большое место.

Т. Л. Толстая прожила в доме родителей многие годы, я уже это одно придает ее дневнику особенный интерес. Неизменно пользуясь любовью отца, она на протяжении десятилетий была его преданным другом и верной помощницей, причастной ко многим его творческим делом и общественным начинаниям.

Татьяна Львовна была щедро одаренным человеком – художницей, литератором, педагогом. Она была знакома с Тургеневым, Фетом, Стасовым, Страховым, Репиным, Ге, Кони, переписывалась с Григоровичем, Чеховым, Лесковым, Куприным, Вересаевым, Касаткиным, Танеевым, а в более поздние годы – с Ролланом, Буниным, Шаляпиным, Цветаевой и многими другими деятелями культуры, преклонявшимися перед Толстым и глубоко уважавшими преданную ему дочь. Бунин писал ей: «Целую Ваши ручки с большой любовью и родственностью: ведь вы, Толстые, истинно как родные были мне всю жизнь» Цит по кн.: Т. Л. Сухотина-Толстая, Воспоминания, «Художественная литература», М. 1976, стр. 25.⁷.

В дневнике мы встречаемся со многими из этих лиц, но главное, что нас интересует в нем, – это, конечно, сам Толстой, его личность, преломленная через восприятие столь близкого ему друга. Человек с литературными способностями, Татьяна Львовна рисует его облик ярко, правдиво, попутно воспроизводя жизненный уклад семьи, аромат яснополянского быта.

Дочь писателя вела свой дневник в те же годы, что и ее мать. Главное содержание дневника Софьи Андреевны – история ее семейной жизни, на фоне которой рисуется портрет Толстого и весь уклад яснополянского быта. В центре же дневника Татьяны Львовны – формирование и становление ее характера, ее личности под нравственным влиянием отца. Ее записи интересны тем, что из них видно, как под воздействием отца из обыкновенной девушки «вышло существо мыслящее и стремящееся к добру» ⁸.

Дневник – жанр субъективный, даже интимный. И поэтому вполне естественно, что его автор, особенно в молодые годы, сосредоточен на себе, на своих переживаниях и раздумьях.

Многие страницы дневника посвящены личной жизни Татьяны Львовны, ее девичьим увлечениям, романам, друзьям и близким. И вместе с тем она приводит множество сокровенных бесед с отцом, раскрывает его огромную роль в ее жизни. Благодаря этому исповедальный дневник Т. Л. Толстой приобретает характер мемуаров широкого общественного диапазона.

Положительно оценивая факт выхода в свет этого документа, нельзя, однако, не отметить многие недостатки его издания.

Прежде всего бросается в глаза отсутствие вступительной статьи, в которой читатель мог бы познакомиться с личностью автора дневника, с ее убеждениями, узнать ее жизненную и творческую биографию. Этим разъяснилось бы многое в самом тексте дневника, вместившего обширные сведения о жизни Толстого и его семьи за многие десятилетия.

К сожалению, вместо вступительной статьи дневнику предпослана краткая заметка»От составителя», содержащая главным образом сведения о его предыдущих публикациях. Читателю, таким образом, приходится пуститься «вплавь» по чужой, очень интересной и сложной жизни «без руля и без ветрил», не имея почти никаких сведений об авторе дневника, ее жизненной позиции, мировоззрении и об упоминаемых в дневнике лицах и событиях.

Дневник опубликован со многими купюрами, но далеко не все из них обоснованны. Можно примириться с сокращениями некоторых записей узколичного плана, не имеющими отношения к Толстому, но трудно согласиться с сокращениями, сделанными в записях, прямо касающихся ее отца и пережитой им в конце жизни трагедии. Так, в записи от 17 ноября 1891 года, в период пребывания Татьяны Львовны вместе с отцом в деревнях Рязанщины на голоде, почему-то отсутствует его очень интересный разговор на тему о том, «что ждет Россию». Основываясь на своих наблюдениях крестьянской жизни, Толстой высказал убеждение, что скоро неминуемо «крушение» существующего строя. Это же уловила и молодая тогда Татьяна Львовна. «Меня пугает то, – писала она, – что эта бедность и голод есть способ для очень многих поработить себе людей, и кончится это тем, что или опять будут рабы хуже крепостных, или будет восстание, что, «по-моему, по духу времени, вероятно». Этот интереснейший разговор, характеризующий настроения Толстого той поры, – те настроения, с которыми он вскоре начал роман «Воскресение», – по непонятным причинам опущен.

В некоторых случаях изъяты записи целых дней. Так, отсутствует запись от 20 ноября 1891 года, в которой, среди других эпизодов, запечатлен такой любопытный разговор дочери с отцом: «Вчера по случаю почему-то сказанной фразы: «Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом», я спросила папа, находит ли он, что это – «комиссия» (то есть неприятность, обуза. – А. Ш.). Он сказал, что пока нет, что он рекомендует всем быть «взрослой дочери отцом» и что только имея больших дочерей можно сказать, что знаешь женщин. Начинаешь узнавать их через жену, а окончательно узнаешь через дочерей».

Особенно много купюр сделано в записях, касающихся семейной драмы Толстого. Так, полностью исключена запись дневника от 26 апреля 1911 года, где передан разговор Татьяны Львовны с В. Чертковым, у которого она попросила объяснения его поведения в последний год жизни отца. В. Чертков уклонился от разговора, позволил себе говорить с ней резко, грубо, – и он показался Татьяне Львовне «маленьким, злым и ничтожным человеком». Подобные места, касающиеся действий Черткова и его «лагеря», опущены и в других аналогичных случаях.

Примечания к дневнику содержательны, написаны со знанием дела, но необычайно скупы и кратки. Особенно это относится к именам многочисленных упоминаемых лиц, а также к тем родным и близким Толстого, которые носят одни и те же имена. В дневнике так и мелькают многочисленные Тани, Мани, Маши, Сони, а читателю остается каждый раз гадать, кого именно разумеет автор в данном случае. В книге отсутствует именной указатель, в результате чего оказались «темными» десятки интересных и ценных дневниковых записей.

Примечания к дневнику странным образом оборваны на записях 1905 года, хотя сам дневник доведен до 1932 года. Однако начиная с 1906 года здесь встречаются упоминания о первой русской революции, о последних годах жизни Толстого, о пережитой им семейной трагедии, а в последующие годы дневник отражает такие события, как первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции, гражданская война, приезд М. И. Калинина в Ясную Поляну, смерть Софьи Андреевны и многое, многое другое. Некоторые из этих фактов, событий и лиц нуждаются в комментировании, но, как мы уже сказали, примечаний к записям последних двадцати семи лет дневника совсем нет.

В общем, можно пожалеть, что книга, которой суждено занять видное место в толстовской мемуаристике, издана на весьма невысоком научном уровне.

7

Сборники воспоминаний современников о том или ином писателе стали в последние годы традиционной формой издания мемуарной литературы. Толстому еще в 1955 году был посвящен аналогичный сборник, составленный Н. Гусевым и В. Мишиным. В 1960 году сборник был существенно обновлен, дополнен и переиздан⁹.

Для своего времени издание представляло определенный интерес. В него вошли воспоминания почти ста авторов, в разное время общавшихся с Толстым. Мемуары были расположены в относительно хронологическом порядке и сопровождались краткими примечаниями сугубо справочного характера. Однако уже тогда были замечены серьезные недостатки этого издания. Как отметил в своей рецензии Б. Эйхенбаум, составители недостаточно продумали принцип построения своего издания и к тому же включили в сборник, наряду с первоклассными мемуарами, и некоторые малоинтересные, повторяющие друг друга воспоминания. Принятый составителями «монтажно-биографический» принцип расположения материала привел, по мнению Б. Эйхенбаума, к тому, что книга оказалась чем-то «вроде биографической хрестоматии, составленной не без скучного намерения обойти все острые углы и сгладить «кричащие противоречия» его (Толстого. – А. Ш.) сложной жизни и личности» ¹⁰.

Следует признать, что упрек в стремлении «обойти острые углы» был составителями вполне заслужен. В текстах мемуаров было сделано множество ничем не оправданных и не оговоренных купюр так, что некоторые из воспоминаний производили впечатление мелко нарезанной «лапши». Далеко не безупречными были и примечания к ним. В частности, почти ничего не сообщалось в них об авторах мемуаров, о степени их близости к Толстому.

В новом издании¹¹ учтены многие недостатки предыдущих сборников. В нем сохранен хронологический принцип расположения материала, но он сгруппирован по тематическим разделам, отражающим основные этапы жизни писателя. Это позволило устранить разбросанность и повторяемость в разных разделах одних и тех же сюжетов.

По сравнению с предыдущими изданиями сборник обогащен новыми материалами за счет изъятия из него менее значительных. Так, в него включены страницы из дневника немецкого майора Бернгарда фон Арнсвальда – единственное свидетельство о пребывании Толстого в 1857 году в Германии, воспоминания учителя яснополянской школы А. Эрленвейна, которые рисуют Толстого начала 60-х годов, когда он весь отдался созданию школ для крестьянских детей. Впервые вошли в сборник и мемуары учителя детей Толстых И. Ивакина, зятя писателя М. Сухотина, а также совсем неизвестные читателю материалы А. Суворина, В. Истомина, А. Молчанова и др. Вместе с тем жаль, что в сборник не включены хотя бы в сокращенном виде многие другие интересные мемуары, как, например, М. Амфитеатрова об участии Толстого в московской переписи 1882 года, В. Величкиной «В голодный год с Львом Толстым», И. Мечникова «День у Толстого в Ясной Поляне», фрагменты из воспоминаний В. Алексеева, Г. Русанова, В. Булгакова и некоторые другие.

Обширный объем материала и на сей раз предопределил необходимость его сокращения. Однако, в отличие от прежних изданий, многие мемуары вошли сейчас целиком, а другие – в отрывках, имеющих самостоятельный интерес и не разрушающих целостного представления об определенном этапе биографии писателя. Соблюден в сборнике и элементарный, но часто нарушаемый принцип подобных изданий: сделанные сокращения оговорены.

К достоинствам издания следует отнести и его продуманный научный аппарат. Строго выверенный текст сопровождают подробные, а не отсылочные примечания и обстоятельные сведения об авторах мемуаров. Некоторые комментарии являются плодом серьезной исследовательской работы составителей. Сборнику предпослана вступительная статья К. Ломунова.

К книгам, вышедшим в дополненном и улучшенном издании, следует отнести и однотомник воспоминаний последнего секретаря Толстого – В. Булгакова¹². Это наиболее полный из ранее выходивших сборников этого автора.

Мемуары В. Булгакова в свое время вызвали критические замечания. Правоверные толстовцы осуждали автора за то, что он развенчивал созданную ими легенду о Толстом как оторванном от жизни схимнике, елейном старце, жаждущем покоя, мудреце, витавшем в недосягаемых сферах духа. В своем известном дневнике¹³ и в многочисленных очерках, публиковавшихся в советской печати, В. Булгаков изобразил Толстого не только художником и мыслителем, но и земным, страстно увлекающимся человеком, жизнелюбом, которому ничто человеческое не было чуждо. Толстовцы выступали и против попытки В. Булгакова рассказать, наряду с важным и главным в облике писателя, и о некоторых его человеческих слабостях, полагая, что это повредит репутации Толстого как моралиста и вероучителя. В этом духе В. Булгакова критиковал, в частности, и Н. Гусев¹⁴.

Следует признать, что в этой критике были и некоторые заслуженные упреки. В. Булгаков в свое время опубликовал, а затем включил в свой первый сборник мемуаров¹⁵ очерк «Замолчанное о Толстом», носивший вульгарно-сенсационный характер. В других своих очерках он упрощенно толковал семейную драму писателя и особенно фигуру В. Черткова, безосновательно подвергая сомнению его личную честность и бескорыстие.

Новый сборник составлен из наиболее содержательных очерков мемуариста. В него вошли, кроме воспоминаний о Толстом («Каким я его помню», «Черты великого образа» и др.), большой очерк «В кругу семьи», воспроизводящий жизнь Ясной Поляны и ее обитателей в последующие после кончины Толстого годы (1912 – 1919). Справедливо уделив в своих мемуарах главное внимание самому Толстому, В. Булгаков посвятил многие страницы и Софье Андреевне. Он дал свое истолкование ее личности и опубликовал свою переписку с ней.

К. Федин писал В. Булгакову: «Прочитывая письма Софьи Андреевны к Вам, думаешь: как хорошо Вы сделали, опубликовав их. Она видна во всей внешней несовместимости черт своего характера и опять-таки в цельности своей личности, которую понимаешь, – понимаешь, даже не прощая. Вы правы, конечно, что доброго Софья Андреевна сделала в жизни Толстого больше, нежели причинила этой жизни горьких обид. Тут Вы исполнили последнее Вам завещание – «заступиться» за нее. Благодарю Вас за этот труд, как равно и за весь труд, так прочно спаянный с Толстым, так верно и с такой сердечностью передающий его Дух» ¹⁶.

Помимо портретов Толстого и членов его семьи книга В. Булгакова содержит зарисовки людей, стоявших близко к писателю. Таковы девятнадцать очерков о его друзьях – В. Алексееве, П. Бирюкове, И. Горбунове – Посадове, Д. Маковицком, Н. Давыдове, С. Семенове и др. Можно поспорить с автором, насколько полна и исторически точна характеристика каждого из них. Важно другое: В. Булгаков пишет о них правдиво, без’ умиления и прикрас. «Как много хорошего, нового Вы опять сказали любящим Толстого – о нем и его многоцветном окружении», – писал В. Булгакову К. Федин в упомянутом выше письме.

Книга В. Булгакова создавалась в последние годы его жизни, на ней лежит печать не только толстовской эпохи, но и нашего времени. Мы имеем здесь свидетельства человека, который под конец жизни сумел, хотя и не до конца, посмотреть на минувшие события сквозь призму более широкого, современного взгляда на мир. Книгу отличает независимая, критическая по отношению к толстовцам позиция автора, и в этом также ее особенность.

8

Итак, юбилей принес нам ряд интересных мемуарных публикаций, заметно повысилось научное качество их издания. Однако далеко не все из них оказались на уровне высоких критериев. Наряду с ценными книгами увидели свет и публикации мелкие, незначительные, а то и не во всем точные. Некоторые из них нуждались в более строгом подходе со стороны редакций, в более содержательных комментариях.

В книге А. Сергеенко «Рассказы о Л. Н. Толстом» ¹⁷ все достоверно, но несоразмерно с личностью великого писателя. В свое время помощник В. Черткова, выполнявший его отдельные поручения, молодой А. Сергеенко пользовался вниманием Толстого, но наблюдал его преимущественно с внешней стороны. Отсюда мелкотемье таких рассказов, как, скажем, «Лазейка» – о том, как Толстой однажды предпочел пролезть через лазейку в заборе, чем обойти его. Или рассказ «Ванна» – о том, как Толстой мылся в ванной, а автор стоял за дверью и, слушая раздававшееся оттуда мощное фырканье, удивлялся силе жизни престарелого писателя.

Справедливость требует отметить, что, кроме подобных малоинтересных, незначительных эпизодов, в книгу включены и материалы, имеющие более важное значение. Таковы, например, очерки «Проводы» – о последнем приезде Толстого в Москву, «Как писалось завещание Л. Н. Толстого» (А. Сергеенко присутствовал при этом), «Последняя статья», «Последние сюжеты» и некоторые другие. Но и эта рассказы немногое прибавляют к тому, что мы уже знаем о великом писателе.

А. Сергеенко писал свои новеллы, когда уже были изданы лучшие мемуары о Толстом. Поэтому на некоторых из них заметна печать вторичности. И все же автору нельзя отказать в наблюдательности и хорошей памяти, о чем свидетельствуют, например, цикл новелл «Внешность», где описываются лицо, руки, голос Толстого, или цикл «Испытание физических сил» – о том, как Толстой пахал, косил, пилил дрова, занимался гимнастикой. Каждая из этих новелл (например, цикл «Артистичность», «Бесстрашие» и др.) содержит отдельные, по-своему увиденные штрихи личности писателя. Но, как правильно заметил автор вступительной статьи К. Ломунов, «ошибется тот, кто возгорится надеждой увидеть в мемуарах А. П. Сергеенко громадный, захватывающий, грандиозный мир великого писателя и мыслителя, страстного общественного деятеля, каким человечество помнит Толстого». Впрочем, верно и то, что в жизни Толстого для читателя почти все интересно, а потому, вероятно, имеют право на существование и такие новеллы.

К мемуарам сомнительным, недостоверным следует отнести одну из публикаций в журнале «Звезда» ¹⁸. Автор мемуаров т бывший последователь Толстого, затем эсер-террорист – виделся с писателем в 1906 – 1908 годах несколько раз, не оставив о себе хорошего впечатления. Толстой сказал про него: «Он такого нередкого типа людей, у которых нет убеждения, а есть потребность (рассуждать» (Д. П. Маковицкий, кн. 2, стр. 583). В передаче Н. Кузьмина Толстой говорит длинными цитатами из своих статей, причем порой явно невпопад.

Не ограничиваясь этим, автор мемуаров завершает свои воспоминания главой «Встреча с Андреем Львовичем», и тут он устами сына писателя обрушивает на Толстого, а мимоходом и на Горького, ушаты грязи…

Подобных «мемуаров» в юбилейные дни больше не появлялось. Многие журналы, в том числе и «Звезда», порадовали читателей свежими материалами, некоторые из них публиковались впервые. К ним в первую очередь относится обширная публикация в «Новом мире» фрагментов из неизданной книги С. А. Толстой «Моя жизнь» ¹⁹. В весьма отрывочных записях мы снова встречаемся с Толстым, погружаемся в атмосферу яснополянского быта. Отдельные места публикации нуждались в более обстоятельных комментариях, чем те, которые мог себе позволить журнал. Вот некоторые из тех мест, что вовсе не прокомментированы:

«…Лев Николаевич вдруг (!) стал страдать за человечество, вследствие чего был чрезвычайно мрачен. Точно он отвел глаза от всего в мире, что было радостно и счастливо, и обратил их в противоположную сторону» (стр. 55). Или: «Идеи новые Льва Николаевича испортили мою жизнь и жизнь моих детей: и сыновей и дочерей» (стр. 61). Или: «…Жизнь нам дала так много. И здоровье, и любовь, и детей, и довольство, и прекрасную умственную жизнь Льва Николаевича – из всего он сделал почему-то (1) одни страдания» (стр. 110).

В этих и аналогичных записях – и душевная боль, и тоска, и трагическое непонимание близкого человека, чьи возвышенные духовные искания истолковываются как причуда, как дурное поветрие. Подобные записи обязательно следовало комментировать, и тогда мы смогла бы лучше понять назревавшую семейную трагедию и ее роковой конец.

К числу ярких и достоверных следует отнести воспоминания бывшего начальника станции Астапово И. Озолина, в доме которого Толстой нашел последний приют²⁰. Из них мы узнаем много нового о том, что происходило вокруг дома, где умирал Толстой, – о позорной возне царских держиморд и о безмерной любви к писателю простого трудового народа.

Большой интерес также представляют фрагменты из неопубликованных воспоминаний первого секретаря Толстого В. Лебрена²¹, записки бывшего секретаря и биографа писателя Н. Гусева²², воспоминания невестки Толстого – О. Толстой²³.

* * *

Подводя итоги, можно без преувеличения сказать, что в юбилейном году толстовская мемуаристика пережила свое «второе рождение» и заняла вполне заслуженное большое место в изданной литературе о великом писателе. Глубже стали наши знания Толстого, – его образ еще больше приблизился к нам. В издательской практике утвердился более совершенный принцип публикации мемуаров, сочетающий академическую строгость, научность в отборе и подготовке текстов с ориентацией на массового читателя (ясность, обстоятельность, общедоступность сопровождающего аппарата). В юбилейной литературе читатель получил более объективное освещение личности Толстого и его окружения, зримее стали для него основные положения ленинских статей о величии и «кричащих противоречиях» писателя.

В свете сказанного яснее вырисовываются и дальнейшие задачи. Надо продолжать издание мемуаров о Толстом – как опубликованных, но забытых, так и еще не увидевших света. Наконец, пора приступить к составлению библиографического свода толстовской мемуаристики, без чего невозможно ориентироваться в этом безбрежном океане.

В целом задача литературной науки – глубже освоить этот ценнейший пласт сведений о Толстом, смелее вводить его в научный обиход и правильно ориентировать в нем современного читателя.

1. »У Толстого. 1904 – 1910. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого», – «Литературное наследство», 1979, т. 90 (в четырех книгах). Издание подготовлено при участии Государственного музея Л. Н. Толстого (Москва), Карлова университета (Прага), Института литературоведения Словацкой Академии наук (Братислава). Редакционная комиссия издания – С. А. Макашин, М. Б. Храпченко, В. Р. Щербина. Подготовка текста и примечания Н. И. Азаровой, Т. Н. Вилковой, О. А. Голиненко, А. С. Мелковой, И. А. Покровской, С. А. Розановой, Б. М. Шумовой. Редакторы издания: от «Литературного наследства» – С. А. Макашин (руководитель всех работ), Л. Р. Ланский, Н. Д. Эфрос; от Государственного музея Л. Н. Толстого – Э. Е. Зайденшнур; от Института литературоведения Словацкой Академии наук (Братислава) и от Карлова университета (Прага) – С. Колафа. Ссылки на это издание даются в тексте. [↩]
2. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 14, «Художественная литература», М. 1951, стр. 281.[↩]
3. М. Майков, У Л. Н. Толстого в голодный 1891 – 92 год, «Биржевые ведомости», 28 августа 1903 года.[↩]
4. С. А. Толстая, Дневники, В двух томах. 1862 – 1910, «Художественная литература», М. 1978. Вступительная статья С. А. Розановой. Составление, подготовка текста и комментарии Н. И. Азаровой, О. А. Голиненко, И. А. Покровской, С. А. Розановой, В. М. Шумовой. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
5. С. А. Толстая, Дневники, ч. I (1860 – 1891), Изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1928; ч. II (1891 – 1897), Изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1929; ч. III (1897 – 1909), «Север», М. 1932; ч. IV (1910), «Советский писатель», М. 1936. Издание подготовлено Г. А. Волковым, С. Л. Толстым и М. А. Цявловским.[↩]
6. Т. Л. Сухотина-Толстая, Дневник, «Современник», М. 1979.[↩]
7. [↩]
8. Т. Л. Сухотина-Толстая, Воспоминания, стр. 8.[↩]
9. »Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников». В двух томах, Гослитиздат, М. 1955; изд. 2-е – 1960. [↩]
10. Б. Эйхенбаум, Сборник воспоминаний или хрестоматия?,»Новый мир», 1955, N 11. стр. 261.[↩]
11. «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников». В двух томах, т. 1 (составление, подготовка текста и комментарий Г. В. Краснова), т. 2 (составление, подготовка текста и комментарий Н. М. Фортунатова), «Художественная литература», М. 1978[↩]
12. Вал. Ф. Булгаков, О Толстом. Воспоминания и рассказы, Приокское книжное изд-во, Тула, 1978.[↩]
13. Валентин Булгаков, Л. Н. Толстой в последний год его жизни. Дневник секретаря Л. Н. Толстого, Гослитиздат. М. 1957.[↩]
14. Н. Гусев, Две книги о Л. Н. Толстом, «Русская литература», 1966. N 4.[↩]
15. Вал. Ф. Булгаков, О Толстом. Воспоминания и рассказы, Приокское книжное изд-во, Тула, 1964.[↩]
16. Из письма К. А. Федина к В. Ф. Булгакову от 14 августа 1964 года (ЦГАЛИ).[↩]
17. А. П. Сергеенко, Рассказы о Л. Н. Толстом. Из воспоминаний, «Советский писатель», М. 1978.[↩]
18. Н. М. Кузьмин, Лев Николаевич Толстой и революция 1906 года, «Звезда», 1978. N 8.[↩]
19. С. А. Толстая, Моя жизнь, «Новый мир», 1978, N 8.[↩]
20. Ив. Озолин, Последний приют, «Литературное обозрение», 1978, N 9.[↩]
21. «Рядом с Толстым. Из воспоминаний В. Лебрена», «Литературное обозрение». 1978, М- 8. [↩]
22. Н. Н. Гусев, Глазами друга, «Звезда». 1978, N 8.[↩]
23. «Яснополянский сборник. Статьи. Материалы. Публикации», Приокское книжное изд-во, Тула, 1978. [↩]