Ломоносов-поэт в современных исследованиях

Творчество Ломоносова обладает устойчивой притягательностью для широкого круга ученых разных специальностей – представителей естественных и гуманитарных наук. Универсальный гений Ломоносова создал ценности непреходящего значения в разных сферах научной и духовной жизни.

Обобщающими трудами и специальными исследованиями был отмечен в 1961 году 250-летний юбилей со дня рождения великого ученого и поэта. Однако филологические работы начала 60-х годов, посвященные вкладу Ломоносова в развитие русской литературы, русской поэзии и русского языка, отнюдь не исчерпали всех проблем, связанных с творческим наследием «Петра Великого» русской литературы (выражение Белинского). В 1962 году П. Берков писал: «Изучение жизни и творчества Ломоносова насчитывает почти два века, литература о нем чрезвычайно велика, и тем не менее знаем мы его мало и плохо. Особенно плохо мы знаем его как поэта» ¹.

Цель данного обзора – попытаться определить, как велось историко-литературное изучение Ломоносова после этого юбилея, какие проблемы его поэтического наследия привлекали преимущественное внимание исследователей и что нового внесли они в наши представления о Ломоносове-поэте. Этой задачей определяются и хронологические рамки обзора (литература юбилея 1961 года в обзор не включена), и отбор материала.

Наиболее острую дискуссию вызвал вопрос о том, к какому литературному направлению принадлежит Ломоносов – барокко или зарождавшемуся классицизму. Мимо него не прошел ни один исследователь творчества писателя. И это понятно. Данный теоретический вопрос носит не абстрактно-умозрительный характер и не сводится к игре терминами. Он имеет принципиальное значение и связан с познанием сущности художественного метода писателя и определением литературных качеств его творчества.

Возникновение самой проблемы закономерно. На том уровне изученности Ломоносова, который был достигнут к началу 60-х годов, появилась необходимость обобщить накопленные наукой наблюдения и факты. Кроме того, после дискуссий конца 50-х годов о славянском литературном барокко в литературоведении все более стала утверждаться мысль о том, что концепция классицизма не может объяснить всего многообразия русской литературы первой половины XVIII века. Были высказаны противоположные суждения о принадлежности Ломоносова к одному из названных направлений.

П. Берков считал, что Ломоносов действовал «в пределах того литературного течения, которое господствовало тогда в европейских литературах, в пределах классицизма» ². Его статья явилась полемическим откликом на работы Д. Чижевского и Э. Андьяла о литературе барокко у славян. Свой вывод П. Берков основывает на критических замечаниях Ломоносова в «Риторике» по поводу излюбленного у «нынешних италианских авторов» приема «витиеватых речей». Ученый усматривает здесь категорический протест Ломоносова против барочной стилистики. Он подчеркивает также рационалистическую основу мировоззрения писателя и следование его «определенному эстетическому принципу, который, как известно, есть основной принцип классицизма» ³.

Противоположную П. Беркову точку зрения высказывает А. Морозов, который считает: Ломоносова представителей поэзии барокко⁴. А. Морозов – автор целой серии книг, посвященных жизни и творчесту писателя: «М. В. Ломоносов.

Путь к зрелости. 1711 – 1741» (1962), «Ломоносов» (серия ЖЗЛ, 5-е изд. – 1965), «Родина Ломоносова» (1975). А. Морозовым подготовлено также издание избранных произведений Ломоносова в Большой серии «Библиотеки поэта» (1965). Концепцию барочного стиля Ломоносова А. Морозов выводят из анализа поэтики од и стихотворных надписей. В качестве исходной методологической посылки он выдвигает тезис о том, что определение литературного направления писателя зависит не только от уяснения его идейно-теоретических установок. Необходимо учитывать также его художественную практику в области языка и стиля. А. Морозов показал, что гражданские и просветительские идеи ломоносовских од, их общественный пафос выражены в барочных формах, источником которых является риторический рационализм, способность к остроумному изобретению. Теоретическое обоснование этих художественных принципов содержится в «Риторике» Ломоносова, в учении об «остроумии», соединяющем «силу совоображения» с рассуждением. «Поэтический метафоризм для Ломоносова прежде всего умственная операция», ею достигается «антиномическое сочетание абстрактного и чувственно-конкретного начала» ⁵. Живописность и одновременно отвлеченность метафорических уподоблений составляют, по мнению А. Морозова, отличительную черту поэзии Ломоносова. Исследователь отмечает в одах и другие особенности, согласующиеся с принципами барочной поэтики: установку на многозначность поэтического слова и стремление к максимальной реализации его переносных значений, гиперболизм, маринистические средства поэзии, «звуковые метафоры», возникающие вследствие склонности поэта к семасиологизированию звуков и ритмов, причудливое сочетание античных и христианских образов и представлений.

Тщательно разработанная и внутренне целостная концепция А. Морозова не может, однако, объяснить всей сложности творчества Ломоносова. Дело в том, что творческая практика и теоретические взгляды составляют разные стороны интеллектуального мира Ломоносова и между ними нельзя поставить знака равенства. Работа Ломоносова по классификации жанров и приведению их в соответствие с употреблением определенных стилистических средств, требование соблюдения правил в творчестве, безусловно, характеризуют его как сторонника теории классицизма. Вот почему некоторые исследователи сохраняют взгляд на Ломоносова как на писателя классицизма. Так, В. Федоров предварил суммарную характеристику поэзии и филологических трудов Ломоносова тезисом о том, что «наиболее ярко русский классицизм проявил себя в теоретических работах и произведениях Ломоносова» ⁶. Эта точка зрения представлена и в современном учебнике для студентов того же автора⁷.

По сравнению с категоричными суждениями П. Беркова, В. Федорова (классицизм) и А. Морозова (барокко) ряд других исследователей опираются на характеристику ломоносовского стиля, данную еще в 1939 году Г. Гуковским и сохраняющую свое теоретическое значение: «Поэтическая деятельность Ломоносова протекала в ту эпоху, когда все европейские литературы были в большей или меньшей степени захвачены властью классицизма. Конечно, Ломоносов не мог не подчиниться до известной меры инерции этого могучего стиля, его гражданских идеалов, его централизующего мировоззрения, связанного с организаторской ролью абсолютизма в европейских странах. Но в основном, в самой сути художественного метода, поэзия Ломоносова не может быть включена в круг явлений, обозначаемых именованием классицизма. Ей остался чужд рационалистический взгляд на действительность, на искусство, на слово, логический характер суховатой классической семантики, боязнь фантазии, схематизация отвлеченной мысли, лежащие в основе поэтического метода» ⁸. Г. Макогоненко также констатирует: «Индивидуальный стиль ломоносовских од – яркое и наглядное свидетельство выпадения их из системы классицизма» ⁹. А. Западов заключает научно-популярный очерк о жизненном и творческом пути Ломоносова мыслью о том, что «Ломоносов только еще приближался к тому, чтобы стать правоверным классицистом. Он стоит лишь на пороге этого направления в России, хотя и отражает в, своем творчестве ряд его положений» ¹⁰.

И, наконец, в последнем издании академической «Истории русской литературы» Г. Моисеева рассматривает Ломоносова как представителя русского классицизма. Но существенно при этом то, что сама характеристика классицизма учитывает дискуссии вокруг проблемы барокко и его роли в русской литературе, обусловившей взаимопроникновение двух литературных направлений в XVIII веке: «Элементы барокко раздвинули границы строго регламентированных правил классицистического искусства, расширив возможности художественного отражения действительности. Большая эстетическая свобода и эмоциональная интенсивность барокко обогатили русский классицизм, придав ему черты, сделавшие его жизнеспособным» ¹¹. В соответствии с таким пониманием русского классицизма здесь высказана точка зрения, соединяющая крайние взгляды: в поэтическом наследии Ломоносова-классициста признается «наличие элементов барокко» ¹².

Существующие в науке столь разноречивые суждения по данному предмету – следствие реальных противоречий творчества Ломоносова, соединившего различные идейные и стилистические устремления, несводимые к однолинейному единству. Ломоносов отразил великий перелом в мышлении русского общества. Перед нами фигура переходного типа, стоящая на меже старой и новой культуры, на пересечении разных литературных традиций и влияний – античных, западноевропейских, древнерусских. Поэтому вопрос о роли Ломоносова в формировании русского классицизма и его отношении к поэзии барокко может быть решен только на основе конкретных историко-литературных исследований. Очень важно при этом подчинить их методологическому принципу историзма, предполагающему изучение творчества писателя в развитии, в движении, в широком литературном и культурном контексте эпохи. К примеру, теоретические взгляды Ломоносова устанавливаются, как правило, путем имманентного анализа его «Риторики» и других филологических сочинений. Исследователи лишь ограничиваются указанием на знакомство Ломоносова с барочными риториками Н. Коссена, Ф. Помея и манифестами классицизма Н. Буало и И. Х. Готшеда. Конкретных же сопоставлений с названными трудами не проводится, и вопросы о том, что именно из предшествующего западноевропейского опыта теории литературы могло быть творчески воспринято Ломоносовым, остаются за рамками исследований.

Между тем по-новому предстает, например, смысл замечания Ломоносова о «нынешних италианских авторах, которые, силясь писать всегда витиевато… нередко завираются» («Риторика», 1748, N 130), если учесть, что Буало, а вслед за ним Готшед также критиковали итальянских маринистов, противопоставляя их «дурному вкусу» рационалистические правила поэзии. И вероятнее всего, Ломоносов отдал в «Риторике»»дань ставшему уже традиционным для европейских (и, в частности, для немецких) классицистов осуждению итальянских маринистов» ¹³. Присоединяясь к критике маринизма в трудах Буало и Готшеда, Ломоносов, однако, не настаивал на отказе от принципа «остроумия», а лишь предостерегал молодых писателей от чрезмерного увлечения приемом «витиеватых речей». Вместе с тем следование в «Риторике» теоретическим положениям классицистов совсем не исключало у Ломоносова обращения к поэзии барокко. Интересно отметить, что, с одной стороны, он штудировал Готшеда, а с другой, как хорошо известно, ценил и воспринимал как образец оды Гюнтера, к барочной поэзии которого Готшед относился отрицательно. В художественном сознании Ломоносова Готшед и Гюнтер, а также их творческие принципы мирно соседствовали. Даже этот пример убеждает в необходимости конкретно-исторического анализа теоретико-литературных воззрений Ломоносова.

Итак, успешная разработка проблемы литературного направления и художественного метода Ломоносова зависит от решения целого комплекса вопросов, касающихся мировоззрения писателя, его идейно-теоретических и эстетических установок, конкретного анализа поэтического стиля. Должны быть учтены также литературные интересы Ломоносова и воспринятые им художественные традиции. Эти вопросы в той или иной мере привлекали внимание исследователей.

Предмет специального рассмотрения составила стилистическая теория Ломоносова. Ей посвящена монография В. Вомперского¹⁴. Стилистические воззрения Ломоносова впервые изучены на историческом фоне предшествующих, а также современных ему отечественных стилистических теорий. Раскрыта лингвистическая сущность учения о трех стилях в русских риториках XVII века – Макария (1617 – 1619) и М. Усачева (1699) – и в филологических трудах первой половины XVIII века – Феофана Прокоповича и В. Тредиаковского. Примененный автором сравнительно-исторический подход позволил полнее выявить качественное своеобразие и принципиальную новизну ломоносовских идей, воплощенных в форме традиционного для риторик и поэтик всех времен (начиная с античности) учения о трех стилях. Принцип трехчленного деления речи с разграничением высокого, среднего и низкого стилей опирается у Ломоносова на исторический взгляд на развитие языка. Это обстоятельство не только избавило его учение от недостатков, характерных для предшествующей традиции, но коренным образом повлияло на преобразование сущности старого учения о трех стилях. Самый же принцип трихотомии оказался лишь «вспомогательным приемом научной ориентировки». «Основу теории Ломоносова, – пишет В. Вомперский, – составляет понятие языковых «штилей», характеризующихся различным для каждого «штиля» соотношением книжнославянских и русских форм речи» ¹⁵.

Созданием теории «трех штилей» Ломоносов в известной мере удовлетворил насущную потребность литературного развития, когда «необходимо было определить стилистические нормы жанра… Жанр должен был обладать единством стиля. Жанры, принадлежащие к разным «штилям», должны были резко отличаться по своей стилистической тональности, Этого требовали и каноны поэтики классицизма, и самая сущность системы трех стилей…» ¹⁶

Монография Г. Пирцхалава представляет собой опыт изучения высокого поэтического стиля ломоносовских од на лингвостилистическом уровне¹⁷. В ней дана общая характеристика лексики и устойчивых словосочетаний в одах. В качестве основных особенностей их языка и стиля признаны персонификация отвлеченных понятий и признаков, наличие целой системы синонимов, экспрессивность, создаваемая разного рода эпитетами и фигурами поэтики (оксюморонами, гиперболами). Анализ фразеологических связей в поэтическом языке Ломоносова учитывает стилистический и семантический аспекты, а также способы экспрессивно-образного изображения мира.

В работах о поэтическом стиле Ломоносова осталась неисследованной связь между метафоризацией и риторическим принципом как основой ее развертывания. Например, в оде 1752 года риторической разработке подчиняется в полном согласии с рекомендациями ломоносовской «Риторики» образ солнца. Путем развития «вторичных» и «третичных идей» на основе «общих риторических мест» этот образ разрастается рядами метафорических значений, порождающих символическую картину. С риторикой как принципом художественного мышления и творчества связано присутствие в одах Ломоносова некоторых топосов, в частности метафор вдохновения, восторга, душевного подъема, с которых начинается почти каждая из од. «Риторика» предписывала: содержание вступления должно идти «от времени, места, обстоятельств и от лица самого ритора». Тема лирического восторга составляет предмет риторического эксордиума в предшествовавшей Ломоносову панегирической традиции Симеона Полоцкого, Кариона Истомина, Ильи Копиевского, Феофана Прокоповича.

В поэзии Ломоносова сочетался западноевропейский культурный опыт с богатством национальной литературной традиции. В очередном сборнике «XVIII век» опубликовано исследование Л. Пумпянского «Ломоносов и немецкая школа разума» ¹⁸, в котором автору удалось внести ясность в вопрос о границах влияния на поэзию Ломоносова творчества современных ему немецких поэтов, служивших при императорском дворе в Петербурге. Написанная около полувека назад, работа Л. Пумпянского сохранила свое научное значение и воспринимается сегодня современно благодаря строгому методологическому подходу: задача решается не подбором произвольных аналогий, а путем рассмотрения историко-литературных явлений и фактов в широком культурном контексте эпохи. В результате подробного анализа Л. Пумпянский не только установил определенную тематическую перекличку между петербургско-немецкой поэзией и ломоносовскими одами, но и показал также самостоятельность и оригинальность Ломоносова в разработке важнейшей для его поэтического творчества государственно-патриотической концепции.

Заслуга Л. Пумпянского в изучении топики ломоносовской оды, связанной с западноевропейской линией развития жанра, вполне очевидна. В настоящее время требуется такое же тщательное сопоставление одической поэзии Ломоносова с предшествовавшей и исторически с ней связанной панегирической литературой русского барокко конца XVII – начала XVIII века. Л. Пумпянский выявил такой существенный компонент в одах Ломоносова, как поэтическое описание «протяженности России», дав ему удачное обозначение «империальной формулы». Однако установление ее истоков в поэзии Ломоносова вызвало у исследователя некоторое затруднение, так как у Ломоносова она появилась на год раньше, чем в петербургско-немецких стихах. Ученый возводит «империальную формулу» только к западноевропейской традиции жанра, отрицая ее существование в русской силлабической поэзии. Но формула эта была известна уже древнерусской литературе. В «Слове о погибели Русской земли» создан грандиозный географический образ Руси, которая простирается «отсюда до угров и до ляхов, до чехов, от чехов до ятвягов, от ятвягов до литовцев, до немцев, от немцев до карелов, от карелов до Устюга… и за Дышащее море; от моря до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов, от черемисов до мордвы» ¹⁹. Введенные в научный оборот в последние десятилетия произведения позволяют установить существование «империальной формулы» у русских силлабиков. У Симеона Полоцкого в «Гусли доброгласной» формула четырех стран света соединяется с государственно-религиозной символикой. В панегирике И. Копиевского на взятие Петром I Азова читаем:

Государем севера, востока

странами

есть и обладателем

видите то сами.

В западе же морския пределы

кончают,

ко югу Таврицыи врата

начинают.

(«Слава торжеств», Амстердам, 1700.)

Аналогичные поэтические формулы встречаются также в стихах грека Паисия Лигарида, украинца Иоанна Максимовича. Особую масштабность «империальная формула» обретает в трактовке темы России в «Панегарикосе» (1709) Феофана Прокоповича: «Обыйди ктоили паче облети умом – начен от реки нашей Днепра до брегов Евксиновых на полудне, оттуду на восток до моря Каспийскаго или Хвалинскаго, даже до предел царства Персидского, и оттуду до далечайших пределов едва слухом ко нам заходящего царства Китаехиескаго, и оттуду на глубокую полунощь до Земли Новой и до брегов моря Ледоватого, и оттуда на запад, до моря Балтицкаго. –…Сия бо суть пределы монархи нашего» ²⁰.

Общей для Ломоносова и его предшественников была тема идеального правителя с характерным для нее комплексом идеологических представлений и государственной символики. Она была неразрывно связана с апологией наук и просвещения. Эту тему до Ломоносова разрабатывали Симеон Полоцкий в «Орле российском», «Гусли доброгласной», декламациях, Сильвестр Медведев в «Привилегии на академию», Карион Истомин в «Книге желательно приветство мудрости», «Вразумлении умного зрения», «Полисе» и др. Панегирик и ода оказались именно такими жанрами, в которых поэты получили возможность влиять на формирование общественного мнения в принципиально важных для прогресса страны вопросах. Рассмотрение од Ломоносова в ретроспективе русской панегирической традиции позволяет констатировать в этих видах творчества общую идеологическую направленность, сходство тем и мотивов, единую систему символики и топики, наличие одинаковых композиционных элементов и драматургических приемов. Единство признаков основано на общности функций данных жанров и риторическом принципе творчества. Благодаря такому изучению в одах Ломоносова обнаруживается определенный идейно-художественный комплекс, неразрывно связанный с усвоением литературного опыта предшественников, который со всей очевидностью свидетельствует о том, что поэтическая система Ломоносова вырастала на русской почве.

Плодотворность конкретного историко-литературного анализа подтверждается также статьей Р. Гороховой «Ломоносов и Тассо». Приведенные в ней факты позволяют с гораздо большей определенностью, чем было до сих пор, судить об интересе русского поэта к итальянской литературе и итальянскому языку, а также о том, что интерес этот имеет непосредственное отношение не только к эстетическим позициям Ломоносова, но и к его поэтической практике. Впервые поставлен вопрос о прямой связи героической поэмы «Петр Великий» с эпопеей Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим», отражение которой исследователь усматривает как в содержании, так и в форме «Петра Великого». Ранее в поэме Ломоносова отмечалось только влияние «Генриады» Вольтера. Работая над созданием национальной героической эпопеи, Ломоносов закономерно обратился к «Освобожденному Иерусалиму» Тассо как к одному из лучших европейских образцов жанра. Реминисценции из Тассо отмечены также в «Риторике» Ломоносова и в трагедии на темы русской истории «Тамира и Селим».

Роль культурного наследия Древней Руси в творчестве Ломоносова изучается в монографиях Г. Моисеевой²¹. Посредством источниковедческого анализа, в который вовлечено большое число рукописных и архивных материалов, получены ценные наблюдения о степени осведомленности Ломоносова в древнерусской литературе, об отношении писателя к ней и ее воздействии на его художественное сознание и формирование идейно-тематических и литературных особенностей творчества. Г. Моисеева убедительно показала, что Ломоносову был известен «обширный круг письменного наследия древней Руси» ²². Использование древнерусских литературных произведений и исторических источников в собственном поэтическом творчестве Ломоносова явилось, по мнению исследователя, его художественным открытием. В трагедии «Тамира и Селим» при воссоздании исторических событии Куликовской битвы Ломоносов опирался на «Сказание о Мамаевом побоище». Г. Моисеева установила также ряд памятников, привлеченных Ломоносовым к работе над «Петром Великим». Своей поэмой, осуществившей «синтез истории и литературы, Ломоносов прокладывал пути к созданию эпического жанра нового типа» ²³. Ломоносовым восприняты от древнерусской литературы некоторые стилистические традиции и особенности поэтики. «Ломоносов первый из русских писателей XVIII века смог по-настоящему оценить значение великой литературной культуры прошлого, учесть общественно-исторический опыт поколений», что позволило ему «сделать шаг от историчности древнерусской литературы к историзму как системе отображения жизни. Пушкин продолжил и развил открытие Ломоносова» ²⁴ – таков один из основных выводов исследования Г. Моисеевой.

Внимание историков литературы устремлено также к постижению внутреннего мира поэтических произведений Ломоносова как художественного целого. Пока такого рода задачи решаются в рамках специальных исследований, посвященных анализу отдельных его сочинений. Ломоносов предстает в них как поэт со всем своеобразием его творческой манеры и художественного мышления, сочетающего научное и поэтическое видение мира. Статья Ю. Стенника содержит интерпретацию оды Ломоносова «Вечернее размышление о божием величестве», которая считается образцом натурфилософской лирики XVIII века. Рассмотрение ее в органической целостности, в единстве содержания и формы позволило исследователю выступить против распространенного толкования, сводящего содержание произведения к простому изложению научной гипотезы о природе северного сияния. В «Вечернем размышлении» поэтически воплощена идея «утверждения могущества сил природы, скрывающей свои тайны и законы, познания которых человек еще не достиг, но рано или поздно достигает» ²⁵.

Статья Ю. Лотмана, посвященная анализу «Оды, выбранной из Иова» ²⁶, со всей очевидностью демонстрирует тот факт, что даже ставшие хрестоматийными поэтические творения Ломоносова таят в себе еще не выявленные художеств венные смыслы. Исследователь высказал ряд новых соображений об авторском замысле и идейном содержании «Оды», о том, почему именно библейская Книга Иова привлекала внимание поэта, – он решал их на новой методологической основе, используя подход, не применявшийся ранее: «Оду, выбранную из Иова» нельзя рассматривать как изолированный факт, вне событий, составляющих ее историко-культурный контекст» ²⁷. «Ода» обращена одновременно и к западноевропейской идеологической ситуации, и к внутрирусским проблемам середины XVIII века. «Идейный климат Европы в момент, когда на сцену выступили первые деятели Просвещения», характеризуется драматическим столкновением веры в разум у рационалистов XVII века и просветителей XVIII века и веры в могущество дьявола, в течение многих столетий порождавшей «волны иррационализма и страха»: «Расцвет культуры… был одновременно веком, когда под напором фанатизма и атмосферы страха чудовищные казни сделались бытовым явлением» ²⁸. Ломоносову эта ситуация была прекрасно известна. Непосредственным толчком к написанию «Оды, выбранной из Иова» послужил, как предполагает» исследователь, выход в свет уже четвертого за короткое время после смерти Петра I издания «Камня веры» Стефана Яворского, содержавшего «все основные положения теории инквизиционного судопроизводства», развивавшего «идею жестокой расправы с еретиками». «Эта беспрецедентная в условиях XVIII века пропаганда идей костра и религиозной нетерпимости не могла не встревожить тех, кто стремился противопоставить страху – разум, а фанатизму – терпимость». И Ломоносов создает произведение в духе философии оптимистического рационализма: «Ода» его «рисует мир, в котором, прежде всего, нет места сатане», «бог «Оды» – воплощенное светлое начало разума и закономерной творческой воли», а Бегемот и Левиафан из Книга Иова, воспринимавшиеся в западной культурной традиции как аллегории дьявола, предстают у Ломоносова «лишь диковинными животными, самой своей необычностью доказывающими мощь творческого разума бога» ²⁹.

По мнению Ю. Лотмана, «Ода, выбранная из Иова» должна включаться, с одной стороны, в один ряд с научной и антиклерикально – сатирической поэзией Ломоносова, а с другой – в ряд произведений, направленных против страха перед властью сил зла над миром» ³⁰. Ю. Лотман заключает свое исследование словами; «Ломоносов был с теми, кто уводил человека из расшатанного, внушающего ужас и отданного на произвол демонического безумия мира в мир разумный и простой… Дверь в век Просвещения была открыта» ³¹.

Статья Ю. Стенника³² вновь привлекает внимание к известному поэтическому состязанию «трех крупных русских поэтов – Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова, засвидетельствованному брошюрой «Три оды парафрастические псалма 143» (1744). О его литературно-эстетическом значении не раз писали исследователи. Традиционное истолкование существа спора сводится к обнаружению расхождений во взглядах Ломоносова и Сумарокова, с одной стороны, и Тредиаковского – с другой, на содержательные возможности ямба и хорея. Более тщательное изучение полемической подоплеки состязания, мотивов, руководивших действиями участников, и рассмотрение самого факта спора в контексте общей расстановки литературных сил, сложившейся к моменту создания трех переводов псалма, позволили углубить представление о существе спора и назвать еще одно лицо, причастное к нему. Это Антиох Кантемир. Его «Письмо о сложении русских стихов», полемически направленное против трактата Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов», свидетельствует о том, что он занимал в вопросах русского стихосложения особую позицию и, в частности, отрицал значение метрических размеров. «Спор был нужен, чтобы своеобразно утвердить необратимость произведенных Тредиаковским и Ломоносовым перемен, ибо прилагавшиеся образцы переложений псалма 143 должны были доказать, что введение стоп в русском стихосложении стало реальностью» ³³ – таков вывод исследователя.

Из проблем, связанных с поэтическим наследием Ломоносова, до самого последнего времени слабо изученными оставались стиховедческие вопросы. «Поколения русских поэтов и XVIII, и XIX вв. учились у Ломоносова стихотворной технике. А между тем роль его в развитии русского стиха еще не вполне раскрыта» ³⁴, – писал в 1966 году К. Тарановский. Положение изменилось после выхода в свет монографии М. Гаспарова «Очерк истории русского стиха» ³⁵, в которой изучены стихотворные средства Ломоносова. Особую ценность работе М. Гаспарова сообщает то, что в ней Ломоносов рассматривается не монографически-изолированно, а в окружении своих современников, что привносит в исследование сравнительно-исторический аспект и позволяет полнее оценить новации Ломоносова в области русского стихосложения.

Важным событием в изучении Ломоносова явилось открытие в начале 70-х годов его уникальной библиотеки, которая считалась утерянной. В 1961 году вышла книга Г. Коровина, реконструировавшего на основании историко-библиографического анализа примерный состав принадлежавших Ломоносову рукописей и книг³⁶. А через десять лет Е. Кулябко обнаружила документы, которые позволили установить, что библиотека Ломоносова влилась в книжные фонды Хельсинкского университета (Финляндия) ³⁷. В 1977 году книги из библиотеки Ломоносова (55 единиц), хранящие многочисленные пометы его руки, были переданы Хельсинкским университетом в дар Академии наук СССР (поступили в БАН, Ленинград). Среди них – сочинения античных авторов, произведения средневековой литературы, «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо, риторики, грамматики, словари и др. ³⁸. Находка не только подтвердила выводы исследователей о широкой литературной и филологической образованности Ломоносова³⁹, но и дала материал для многих новых конкретных наблюдений. Подтверждением тому может служить уже упоминавшееся исследование Р. Гороховой, в котором учтены пометы Ломоносова на экземпляре издании поэмы Тассо.

С неожиданной стороны представляет Ломоносова еще одна архивная находка. Хорошо известно, что он принимал участие в проектировании иллюминаций и составлении стихотворных надписей к ним. Но, как оказалось, Ломоносов этим не ограничивался, а еще и сам делал рисунки иллюминаций, что обнаружил В. Ченакал⁴⁰. Найдено четыре оригинальных рисунка и одна гравюра. Факт этот не только раскрывает мастерство Ломоносова-художника. Он имеет прямое отношение к его поэтическому творчеству, так как в искусстве иллюминации рисунки сочетались со стихотворной подписью, поэтому важно изучать их не в отрыве друг от друга, а в единстве. Рисунки Ломоносова могут послужить важным источником для осмысления символико-аллегорической основы его поэтического творчества. Рассматривая, например, рисунок проекта иллюминации (ко дню восшествия на престол Елизаветы 25 ноября 1752 года) с изображением сада на фоне восходящего солнца, мы не можем не заметить соответствия с определенной традицией барочной живописи XVII века. В частности, наблюдается композиционная близость рисунка Ломоносова с изображением сада на иконе Никиты Павловна «Вертоград заключенный» (1670). Она не только в том, что перед нами два похожих друг на друга обнесенных оградой регулярных сада. Существенно то, что и на иконе, и в рисунке сад соотносится со своим идейным центром: у Н. Павловца – это богоматерь, у Ломоносова – солнце. В соответствии со светским характером новой эпохи место символики религиозной у Ломоносова занимает символика государственная: сверкающее солнце иллюминации – монарх. В зримом образе рисунок являет аллегорию, содержащуюся в надписи на эту иллюминацию.

Подобен солнцу твой,

монархиня, восход.

Которой осветил во тьме

российский род.

 

Таким образом, рисунок Ломоносова, надпись на иллюминацию и упоминавшаяся ода 1752 года, построенная на развитии образа солнца, должны рассматриваться как единое художественное целое.

В 1967 – 1969 годах группа казанских филологов подготовила три выпуска «Ломоносовских чтений». Помещенные в них лингвистические статьи объединены задачей всестороннего изучения языка и стиля Ломоносова. Исследователи вновь подняли поставленный еще С. Обнорским вопрос о необходимости создания словаря языка Ломоносова.

Продолжается серия сборников статей и материалов о Ломоносове, издаваемая Академией наук СССР с 1940 года. К настоящему времени вышло восемь выпусков. В них освещаются новые или малоизвестные стороны жизни и творчества Ломоносова, публикуются обзоры зарубежной литературы.

Исследовательский опыт, накопленный в истекшие четверть века, свидетельствует о том, что никакие теоретические вопросы творчества Ломоносова, в том числе и один из самых сложнейших – о месте его в системе литературных направлений XVIII века, не могут быть плодотворно разрешены без комплексного изучения литературного и филологического наследия писателя во всем его объеме. Наиболее продуктивным, приведшим к реальным достижениям оказался конкретный историко-литературный подход к поэзии Ломоносова с учетом широкого общественно-культурного контекста эпохи. Существенное значение для постижения природы Ломоносова-поэта имеют историко-генетический анализ его поэтического стиля и сопоставительно – типологический. Эти направления являются перспективными как для более полного и глубокого выявления национальных корней творчества Ломоносова, так и для уяснения его места и роли в общеевропейском литературном процессе XVIII века.

1. П. Н. Берков, Литературные интересы Ломоносова. – В сб.: «Литературное творчество М. В. Ломоносова. Исследования и материалы», М. – Л., 1962, с. 14.[↩]
2. П. Н. Берков, Проблемы литературного направления Ломоносова. – В кн.; «XVIII век», сб. 5, М. – Л., 1962, с. 32.[↩]
3. Там же, с. 26.[↩]
4. См.:А. А. Морозов, Ломоносов и барокко. – «Русская литература», 1965, N 2;его же, Судьбы русского классицизма. – «Русская литература», 1974, N 1.[↩]
5. А. А. Морозов, Ломоносов и барокко, с. 76, 77.[↩]
6. В. И. Федоров, Литературные направления в русской литературе XVIII века, М., 1979, с. 36.[↩]
7. См.:В. И. Федоров, История русской литературы XVIII века, М.. 1882, с. 77.[↩]
8. Г. А. Гуковский, История русской литературы XVIII века. М., 1939, с. 108.[↩]
9. Е. Н. Купреянова. Г. П. Макогоненко, Национальное своеобразие русской литературы, Л., 1976, с. 130.[↩]
10. А. В. Западов, Поэты XVIII века, М., 1979, с. 157.[↩]
11. »История русской литературы», т. 1, Л., 1980. с. 531. [↩]
12. Там же.[↩]
13. Р. М. Горохова, Ломоносов и Тассо. – «Русская литература». 1964, N 3, с. 160.[↩]
14. В. П. Вомперский, Стилистическое учение М. В. Ломоносова и теория трех стилей, М., 1970.[↩]
15. В. П. Вомперский, Стилистическое учение М. В. Ломоносова и теория трех стилей, С. 144, 152.[↩]
16. И. И. Ковтунова, Порядок слов в русском литературном языке XVIII – первой трети XIX в.; М., 1869, с. 123.[↩]
17. Г. А. Пирцхалава, Поэтическая фразеология одического стиля М. В. Ломоносова, Тбилиси. 1983.[↩]
18. ¹  Л. В. Пумпянский. Ломоносов и немецкая школа разума. – В кн.: «XVIII век», сб. 14, 1983.

    [↩]

19. »Памятники литературы Древней Руси. XIII век», М., 1881, с. 131. [↩]
20. »Русская старопечатная литература. XVI – первая четверть XVIII в.», т. 2, «Панегирическая литература петровского времени», издание подготовил В. П. Гребенюк, М., 1979, с. 184. [↩]
21. Г. Н. Моисеева, Ломоносов и древнерусская литература, Л., 1971;ее же. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века. Л., 1980.[↩]
22. Г. И. Моисеева, Ломоносов и древнерусская литература, с. 24.[↩]
23. Г. Н. Моисеева, Ломоносов и древнерусская литература, с. 258.[↩]
24. Tам же, с. 265.[↩]
25. Ю. В. Стенник, М. Ломоносов. «Вечернее размышление о божием величестве при случае великого северного сияния». – В кн.: «Поэтический строй русской лирики», Л., 1973. с. 20.[↩]
26. Ю. М. Лотман. Об «Оде, выбранной из Иова» Ломоносова. – «Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка», т. 42, N 3, 1983.[↩]
27. Ю. М. Лотман, Об»Оде, выбранной из Иова» Ломоносова, с. 260.[↩]
28. Там же, с. 256, 255.[↩]
29. Ю. М. Лотман, Об»Оде, выбранной из Иова» Ломоносова, с. 259.[↩]
30. Там же, с. 260.[↩]
31. Ю. М. Лотман, Об»Оде, выбранной из Иова» Ломоносова, с. 262.[↩]
32. Ю. В. Стенник, К вопросу о поэтическом состязании 1743 года. – «Русская литература», 1984, N 4.[↩]
33. Ю. В. Стенник, К вопросу о поэтическом состязании 1743 года, с. 103.[↩]
34. К. Ф. Тарановский, Из истории русского стиха XVIII в. (Одическая строфа AbAb//CCd EEd в поэзии Ломоносова). В кн.: «Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры. К 70-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР П. Н. Беркова», М. – Л., 1966, с. 115.[↩]
35. М. Л. Гаспаров. Очерк истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика, М., 1984. См. также:Н. В. Марков. Ломоносов и русская строфика. – В кн.: «Очерки по истории русского языка и литературы XVIII века (Ломоносовские чтения)», вып. 1, Казань, 1967;его же: Некоторые материалы к характеристике эвфонии в поэтических произведениях Ломоносова, – там же, вып. 2 – 3, Казань, 1969.[↩]
36. См.:Г. М. Коровин, Библиотека Ломоносова. Материалы для характеристики литературы, использованной Ломоносовым в его трудах, и каталог его личной библиотеки, М.-Л., 1961.[↩]
37. См.:Е. С. Кулябко, Судьба библиотеки и архива М. В. Ломоносова, Л., 1975.[↩]
38. См.:М. В. Кукушкин, И. Н. Лебедева, Книги из библиотеки М. В. Ломоносова (дар Университетской библиотеки в Хельсинки), – В кн.: «Материалы и сообщения по фондам отдела рукописей и редкой книги», Л., 1978.[↩]
39. См.:П. Н. Берков, Литературные интересы Ломоносова.[↩]
40. См.:В. Л. Ченакал, Неизвестные рисунки Ломоносова к проектам иллюминаций, – «Природа», 1974, N 1.[↩]