№7, 1989/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Литература и революция. Предисловие и публикация Н. Трифонова

До последнего времени не могло быть и речи о подлинной истории литературы Советской эпохи: из нее были вычеркнуты или безапелляционно осуждены многие значительнейшие писательские имена и важнейшие произведения. Это относится, в частности, и к истории литературной критики.

Только недавно в наш историко-литературный обиход стали возвращаться такие видные критики 20-х годов, как А. Воронский и В. Полонский. Переиздан сборник статей А. Лежнева. Вспомнили и перепечатывают литературно-критические выступления Н. Бухарина. Несомненно, настала очередь и Л. Троцкого, книге которого «Литература и революция» принадлежит очень заметная роль в литературном процессе первого послеоктябрьского десятилетия.

Известно, что имя Троцкого было особенно густо зачеркнуто в истории Октябрьской революции и всей политической жизни страны. Даже в энциклопедических словарях не было справки о нем, упоминался лишь троцкизм, определяемый как антисоветское, антикоммунистическое течение. Принято было представлять роль Троцкого в революции как исключительно зловещую.

Изображаемый только в мрачном, демоническом свете, превращенный в некий жупел, страшное пугало, Троцкий усилиями Сталина и его подручных был дискредитирован, предан анафеме больше, чем кто-либо из политических деятелей. В результате он стал восприниматься миллионами людей лишь однозначно эмоционально, без необходимого аналитического и исторического осмысления.

И до сих пор о Троцком подчас говорят, по выражению одного из наших публицистов, «с мистическим страхом». В «Московском литераторе» недавно мы встретили даже такое утверждение: «…если бы не Сталин, то к власти в 1924 г. пришел бы Троцкий, и тогда… все то, что с нашей страной и с нашим народом хотел сделать Гитлер, Троцкий сделал бы задолго до него…»1.

Чтобы дать объективную характеристику Троцкому, еще предстоит серьезная и нелегкая исследовательская работа историков, опирающаяся на изучение всей совокупности фактов.

В данном случае речь пойдет не об общей социально-политической позиции Троцкого, а только о его литературно-критических взглядах. Советский читатель на протяжении более полувека не имел о них представления. В последний раз эти взгляды характеризовались в книге Вяч. Полонского «Очерки литературного движения революционной эпохи (1917 – 1927)», вышедшей в 1928 году, а библиографические сведения о литературно-критических работах Троцкого сообщались в указателе Р. С. Мандельштам «Художественная литература в оценке русской марксистской критики» (изд. 4-е, М. – Л., 1928).

Троцкий выступал в печати на литературные темы еще с 1901 года. Ему принадлежит ряд статей в периодике о русских и западноевропейских писателях. Эти статьи (о Жуковском, Гоголе, Герцене, Добролюбове, Г. Успенском, Боборыкине, Бальмонте, Л. Андрееве, Мережковском, а также о Гауптмане, Ибсене, А. Шницлере, Зудермане и др.) были собраны затем в XX томе его собрания сочинений под заглавием «Культура старого мира».

Но в историю литературы он вошел как автор книги «Литература и революция» (1923; изд. 2-е, 1924).

Несколько глав из нее, в основном из ее первой части, посвященной современной литературе, журнал и предлагает читателям.

Появление книги «Литература и революция» произвело в свое время большое впечатление, она получила широкий резонанс, вызвала отклики целого ряда критиков: А. Луначарского, Г. Лелевича, Л. Войтоловского, Д. Горбова, А. Лежнева, Г. Горбачева, Г. Якубовского. Ее называли замечательной, блестящей, о ней говорили как о выдающемся событии в литературной жизни.

В наше время о ней если и упоминают, то с диаметрально противоположной оценкой. Один из литераторов сказал недавно о Троцком-критике так: «Может быть, в революции он разбирался, но о литературе писал примитивно» 2. Однако с этим определением трудно согласиться. Разумеется, статьи Троцкого принадлежат к литературной критике публицистического, острополитического характера. Автор занят выяснением того, как литература данной эпохи относится к революции, как ее воспринимает, оценивает, отражает, а также того, как революция относится к литературе. Но ведь это и являлось проблемой номер один для тогдашней литературной критики, поскольку именно революция и ее отражение были главной, центральной темой литературы тех лет. Все остальное, со всеми общечеловеческими мотивами, в те суровые годы отступало на задний план.

В своей книге Троцкий дает достаточно широкий обзор литературного фронта начала 20-х годов. Невольно удивляешься, как Троцкий при его многочисленных государственных и партийных обязанностях (напомним только, что все эти годы он находился на посту наркомвоенмора и предреввоенсовета Республики) мог так внимательно следить за текущей литературой, быть в курсе всех событий литературной жизни,. Впрочем, такая широта и многосторонность интересов, умение сочетать самые разные области деятельности были характерны для многих лиц, составлявших первое правительство Советской республики. Недаром один из иностранных наблюдателей писал, что «первый Совет Народных Комиссаров, если основываться на количестве книг, написанных его членами, и языков, которыми они владели, по своей культуре и образованию был выше любого кабинета министров в мире».

В книге Троцкого перед нами проходит характеристика разных секторов тогдашней литературной действительности, начиная с «внеоктябрьской» литературы, как эмигрантской, так и внутренней ее части (для обозначения последнего отряда литераторов Троцкий, обычно пользовавшийся лаконичными метафорическими определениями, предложил наименование «островитяне»).

Именно в этом разделе особенно наглядно выступает тот подход к явлениям литературы, который сам Троцкий определил так: «Критерий наш – отчетливо политический, повелительный и нетерпимый». Здесь больше всего проявился свойственный Троцкому тон уничижительной иронии, злого сарказма, резкого, порой даже грубого. Для примера сошлемся на слова не только о Зинаиде Гиппиус («под декадентски-мистически-эротически-христианской оболочкой скрывается натуральная собственническая ведьма»), но и о Леониде Андрееве («с визгом, хрипом и пеной размахивал руками, надеясь что-то спасти, что-то отстоять»). С пренебрежительной иронией говорится даже о Горьком периода «Несвоевременных мыслей»: он именуется «достолюбезным псаломщиком» русской культуры, причем слово «культура» ставится в кавычки.

Конечно, этому – как проявлению ожесточенной политической борьбы – не приходится особенно удивляться. Тогда аксиомой казался тезис, сформулированный в словах поэта: «И тот, кто сегодня поет не с нами, тот против нас». Лишь в наше время советский критик мог воздать должное «мужеству неприятия, энергии неповиновения, этике сопротивления» некоторых литераторов по отношению к Октябрьской революции.

Больше всего внимания уделяет Троцкий литературным «попутчикам» революции. Именно с его легкой руки это определение – «попутчик» – надолго вошло в литературный обиход (популярными стали и некоторые другие словечки, пущенные в ход Троцким, например «мужиковствующие»).

В этом разделе мы находим силуэты таких писателей, как Н. Клюев, С. Есенин, Б. Пильняк, Вс. Иванов. Отдельные главы посвящены Блоку и футуризму с Маяковским.

Нельзя отказать Троцкому в умении дать острую и выразительную характеристику тому или иному поэту или прозаику (во всяком случае, в пределах своей основной проблематики – «литература и революция»). Многие утверждения и формулировки Троцкого получили широкое признание и распространение. Вспомним хотя бы ставшую крылатой фразу о Блоке – о том, что он рванулся к революции, но, «рванувшись, надорвался». Сколько писавших о Блоке на все лады варьировали высказывания Троцкого о том, что поэт показал в революции лишь «сопутствующие ей явления», что «у Блока нет и тени попытки благочестиво посахарить переворот. Наоборот, он берет его в самых грубых – и только в грубых – его выражениях <…> и говорит: приемлю, и вызывающе освящает все это благословением Христа, – или, может быть, пытается спасти художественный образ Христа, подперев его революцией».

Следует учесть, что Троцкий характеризовал некоторых писателей по их ранним, еще немногочисленным произведениям раньше других критиков, которые порой, идя по следам Троцкого, долго не могли прибавить к его оценкам ничего существенного. Такова, например, глава о Пильняке, в которой отмечены и сильные и слабые стороны молодого писателя.

Пильняк расценивается как реалист, очень метко и остро наблюдающий «осколочный быт» революционных лет. Но для критика особенно важно то, что внимание автора «Голого года» привлекают не только такие явления, как теплушки с мешечниками, не только «физиологические эпизоды» и «анекдотические сюжеты». Молодой беллетрист знает, что в суматохе дней происходят «муки рождения» нового, что «Россия озонируется». «Он не отвращается от революционной России, – утверждает критик, – наоборот, приемлет

и даже по-своему возвеличивает, но декларативно; художественно же оправдать не может, ибо идейно не охватывает». «Он хочет дать почувствовать рождение. Это большая задача, но очень трудная. Хорошо, что Пильняк поставил ее себе. Но еще не пришло время сказать, что он разрешил ее». В попытках Пильняка осмыслить революцию, ответить на вопрос, «для чего все это», Троцкий видит исторически ретроградную философию, обращение к допетровскому прошлому.

Многое в творчестве Пильняка вызывает тревогу критика. Однако он не теряет надежды на успешное преодоление автором «болезней роста». Статья заканчивается доброжелательным выводом: «Талантлив Пильняк, но и трудности велики. Надо ему пожелать успеха». В некоторых других случаях вывод оказывается гораздо более суровым и мрачным. В этом можно убедиться на примере статьи об Андрее Белом.

В его творчестве Троцкий не принимает ни мистического и антропософского содержания, ни «фальшивой усложненности» художественных приемов. Строгому критику художник кажется безнадежным, и статья завершается беспощадным приговором: «Белый – покойник, и ни в каком духе он не воскреснет».

Напрашивается сопоставление этой безапелляционной оценки со статьей об Андрее Белом (правда, более ранней) другого марксистского критика – Луначарского.

Для последнего тоже неприемлем мистицизм и «интеллигентский надрыв» А. Белого. Но он находит у писателя-символиста и «порыв к активному мировосприятию», а свои критические раздумья о его пути заканчивает вопросом, в котором еще теплится надежда: «Спасется ли этот человек?»3

Как известно, Луначарский высоко оценил книгу Троцкого и солидаризировался со многими ее положениями, но все же не мог не внести по ряду пунктов свои уточнения и поправки. Таких поправок потребовал, в частности, вопрос об отношении к интеллигенции.

Во второй части книги, где представлены некоторые дореволюционные статьи Троцкого, теме «интеллигенция» посвящена специальная статья. В ней бросается в глаза явная антиинтеллигентская направленность. Автор утверждает, что у русской интеллигенции «слово не переходило в дело» и «в самом царстве мысли мировой русская интеллигенция была ведь только приемышем: жила на всем готовом, но своего ничего не внесла» (критицизм по отношению к интеллигенции часто переходит у Троцкого в прямое принижение русской культуры вообще).

А в первой части книги, говоря о русской художественной культуре, создававшейся интеллигентами начала XX века, Троцкий усиленно подчеркивал ее буржуазный характер. Это выглядело вполне по-марксистски. Но Луначарский счел необходимым сделать соответствующее разъяснение. «Значит ли, – спрашивал он, – что интеллигенция эта создавала… чисто буржуазное искусство, т. е. такое, которое определенным образом защищало классовые интересы буржуазии?» И отвечал: «Конечно, никак нельзя сказать этого не только о Чехове или о группе «Знание», но и о Художественном театре, о поэтах-символистах и т. д. и т. п…. Большинство интеллигентов, которые в этой области смогли создать что-нибудь действительно ценное… пришли бы… в ужас, если бы им поручили прямую защиту классовых интересов капитализма»4.

Касаясь вопроса об отношении к тем представителям интеллигенции, которых Троцкий именовал «Островитянами», Луначарский приходил к выводу, «что Островитяне нам не бесполезны, что мы должны в некоторой степени заботиться о них» и что такая забота «сдвигает Островитян с их закостенелой позиции и постепенно растворяет эти жесткие кристаллы в нашей революционной среде к пользе для нее».

«Нет надобности, – утверждал Луначарский, – потворствовать предрассудкам Островитян, надо стараться от времени до времени их встряхивать, но отнюдь не нужно их обижать»5. Троцкий умел в своих выступлениях «встряхивать» писателей, но не всегда осуществлял вторую часть совета Луначарского6.

В книге Троцкого много внимания уделялось актуальнейшему для того времени вопросу о художественной политике партии.

И здесь в высказываниях Троцкого можно увидеть характерные для него мотивы повелительности и нетерпимости. Революция, заявлял Троцкий, «не остановится перед тем, чтобы наложить свою руку на любое течение искусства, которое, при всех своих формальных достижениях, грозит внесением разложения в революционную среду». Он отстаивал необходимость бдительной и суровой цензуры.

Но в то же время Троцкий высказывался за «гибкую и дальнозоркую политику в области художества». Он осуждал и высмеивал зубодробительные методы и «архизаезжательские приемы» напостовцев, их сектантство, их догматизм. Он одобрял и поддерживал правильную линию Воронского, в частности, по отношению к «попутчикам».

В выступлениях Троцкого тех лет можно найти утверждения, которые звучат вполне приемлемо и в наши дни. Вот пример: «Область искусства не такая, где партия призвана командовать. Она может и должна ограждать, содействовать и лишь косвенно – руководить».

Известно тогдашнее утверждение Троцкого: «Методы марксизма – не методы искусства», которое было встречено в штыки вульгаризаторами и «неистовыми ревнителями пролетарской чистоты».

Историческое значение книги Троцкого несомненно. Это существенная страница в истории литературной борьбы и литературного движения первых лет Советской эпохи. Вяч. Полонский был не слишком далек от истины, когда писал в 1928 году: «Другой книги о литературе за последние десять лет, которая оставила бы такой глубокий след, мы не знали»7.

Конечно, вся она – порождение того сурового и трудного времени с его боями и схватками, с его поисками нового и революционным энтузиазмом, с его трагическими ошибками и срывами.

Но и для наших сегодняшних раздумий о литературе, о ее связях с революционной действительностью небесполезно познакомиться с некоторыми страницами этой замалчивавшейся шесть десятилетий книги.

Ее не надо ни превозносить, ни прорабатывать.

Ее надо знать.

Главы из книги печатаются по тексту ее второго издания (М., 1924).

Н. ТРИФОНОВ

 

  1. Валерий Хатюшин, Для кого освобождают пьедесталы? – «Московский литератор», 31 марта 1989 года. []
  2. Семен Липкин, Дерзость и трепет. – «Литературная газета», 29 марта 1989 года.[]
  3. А. Луначарский, Театр и революция, М., 1924, с. 255 – 262.[]
  4. А. Луначарский, Лев Давыдович Троцкий о литературе. – «Печать и революция», 1923, N 7, с. 13 – 14. []
  5. Там же, с. 12 – 13. []
  6. Однако сохранились свидетельства о том, что общение с Троцким производило на некоторых писателей самое благоприятное впечатление. Сошлемся на слова Б. Пастернака о беседе с Троцким на литературные темы (в письме к В. Брюсову от 15 августа 1922 года, которое готовится к опубликованию в т. 98 «Литературного наследства» «В. Брюсов и его корреспонденты», кн. 2). []
  7. В. Полонский, Очерки литературного движения революционной эпохи (1917 – 1927), М, 1928, с. 106.[]

Цитировать

Троцкий, Л. Литература и революция. Предисловие и публикация Н. Трифонова / Л. Троцкий, Н. Трифонов // Вопросы литературы. - 1989 - №7. - C. 183-228
Копировать