Литература и революционный процесс
«Революция 1906 – 1907 годов и литература», «Наука», М. 1978, 272 стр.
Коренные социально-исторические сдвиги, вызвавшие революционную бурю 1905 года, обозначили качественно новые явления в художественной литературе и в эстетической мысли эпохи. Явления эти до самого последнего времени привлекают к себе внимание исследователей, раскрывая каждый раз малоизученные или малоизвестные черты. Одним из свидетельств этого может служить коллективный труд ИМЛИ, вышедший под редакцией Б. Бялика.
На пути исследования избранной темы авторы имели немало предшественников. Здесь следует вспомнить такие сборники, как «Революция 1905 года и русская литература», «М. Горький в эпоху революции 1905 – 1907 годов», книги И. Новича, В. Келдыша, В. Максимовой и др. В этих трудах главное внимание уделялось передовой русской литературе, представителям ее демократического лагеря, в котором пафос и правда революционного обновления действительности получали наиболее полное выражение. Однако в ходе дальнейшего изучения предмета нельзя было ограничиваться этим. К тому же в ряде исследований критерии соотношения художественного творчества с революционным процессом порой определялись субъективистско-вульгаризаторскими факторами, в результате чего картина развития качественно новых тенденций в русской действительности и в литературе начала XX века не передавала всего размаха и противоречивой сложности движения. Не способствовала созданию объективной картины и версия о «кризисе реализма», которая вела к обособлению нарождавшегося искусства социалистического реализма и сдавала критический реализм в архив истории. Среди научных исследований последних лет, содействовавших преодолению схематических представлений о литературе изучаемого периода, особо следует выделить трехтомный труд ИМЛИ «Русская литература конца XIX – начала XX в.» и капитальный труд «Литературно-эстетические концепции в России конца XIX – начала XX в.».
Конечно, лишь в своей совокупности упомянутые работы дают необходимое освещение интересующих нас проблем. Рецензируемый сборник не преследует столь широких целей. Основанный на материалах научной конференции ИМЛИ, посвященной 70-летию первой русской революции, он затрагивает лишь некоторые аспекты названной темы. Но, во-первых, это малоизученные аспекты. Во-вторых, они захватывают вопросы кардинального порядка. Их диапазон простирается от всемирно-исторического значения русской литературы, рассматриваемого в свете ленинской концепции революционно – освободительного движения, до влияния последнего на литературы народов России.
Характерная особенность сборника в том, что на его страницах освещаются не только явления, связанные с рождением социалистического реализма или с эволюцией критического реализма и его взаимодействием с реализмом нового, социалистического типа, но и такие явления, которые часто были предметом штампованно-однозначных определений – «декадентские», «упадочные», «антиреволюционные», – определений подчас правильных по сути, но именно в силу своей прямолинейности поверхностных, не учитывающих всей сложности вопроса.
Открывающая сборник статья Б. Бялика «В. И. Ленин и литература периода вихря и разума» является и декларацией теоретико-методологических принципов авторов сборника, и одновременно их конкретной реализацией. Небольшая по объему, эта статья отличается емкостью содержания, глубоким раскрытием связи политики и литературы в трудах Ленина, свежестью и новизной прочтения, казалось бы, уже давно изученных фактов. Б. Бялик сводит в единую систему комплексного анализа ленинские работы периода революции и прослеживает «силовые линии», которые тянутся к «горячим» точкам жизни и литературы.
Одной из таких «горячих» точек являлась разгоревшаяся в ходе революции борьба вокруг М. Горького и его произведений. Впрочем, здесь в трактовке автора статьи есть моменты, которые хотелось бы оспорить.
Б. Бялик указывает на то, что Г. Плеханов, выступивший со статьей о пьесе «Враги», в силу своей меньшевистской позиции совершенно обошел образ Захара Бардина и всю линию разоблачения либеральной буржуазии, что пьесу эту Плеханов «мог оценить положительно лишь потому, что «закрыл глаза» на главную движущую пружину ее коллизии: на столкновение «не замеченных» им революционных вожаков Синцова и Грекова с «не замеченным» им Захаром Бардиным и подобными ему» (стр. 25). В этом, а не только в «романтическом оптимизме» Татьяны Луговой, который Плеханов приписывал большевикам, следует, по мнению ученого, видеть меньшевистскую тенденциозность Плеханова. Свой вывод Б. Бялик подкрепляет ленинской критикой «реальных» мудрецов из марксистов, разносящих в России 1906- 1907 гг. революционную романтику», той критикой, которую Ленин адресовал Плеханову и другим меньшевикам в своем предисловии к русскому переводу писем К. Маркса к Л. Кугельману1. «…Этот удар пытался парировать Г. В. Плеханов, – подчеркивает Б. Бялик. – Он сделал это в статье «К психологии рабочего движения», появившейся через три месяца после цитированного ленинского предисловия, По-своему истолковав пьесу М. Горького «Враги»… Г. В. Плеханов попытался использовать ее для своей новой схватки с «романтическим оптимизмом» большевиков…» (стр. 22).
Возникает, однако, вопрос: можно ли ограничиться лишь такой характеристикой статьи Плеханова о пьесе «Враги»? Правомерно ли сводить ее лишь к ответу на «удар» Ленина по меньшевистским «мудрецам»? Разве лишь с этой целью обратился Плеханов к «Врагам»? Не значит ли это переносить политический оппортунизм Плеханова на его эстетические взгляды?
И далее. Если допустимо говорить о точках сближения Плеханова с Бердяевым или Бальмонтом, то почему же недопустимо говорить о том, в чем Плеханов противостоял идеологам буржуазии, в частности, и в понимании творчества Горького (отнюдь не забывая при этом о плехановском меньшевизме)?
Литературно – критические взгляды Плеханова, хотя и подвергались воздействию его меньшевистских воззрений, по своему содержанию были шире последних, и учитывать это в процессе формирования социалистической литературы, особенно в связи с революционными событиями 1905 года, обязывает нас принцип историзма.
Многие историко-литературные аспекты статьи Б. Бялика звучат актуально, наталкивают на поучительные выводы.
Весь первый раздел сборника (в который входит и статья Б. Бялика) дает убедительное представление о том, что большевизм ознаменовал возникновение широкого течения в истории русской культуры, воплощавшего пафос революционного новаторства передовой литературно-эстетической мысли.
В щедро насыщенной документальным материалом статье В. Максимовой «М. Горький и большевистская печать» приводятся красноречивые факты: помимо сборников, книг и брошюр, в 1905 – 1907 годах в России выходило 160 большевистских периодических изданий. Из этого числа более 70 печаталось в городах Закавказья, Украины, Белоруссии, Прибалтики, Средней Азии на русском, азербайджанском, армянском, грузинском, латышском, татарском, украинском, эстонском языках. Издательская деятельность большевиков поражает своим размахом.
Но сколько партийных газет, сколько публицистов тех лет все еще находятся в забвении! А между тем без учета их деятельности нельзя в полной мере представить удельный вес дооктябрьской и марксистской литературной критики. Так же, как и нельзя обойтись без рассмотрения проблем пролетарской литературы, на которых останавливается в своей серьезной работе Л. Скворцов, вскрывая связи между махистскими воззрениями Богданова и его сектантско-нигилистическим положением о пролетарской культуре, которое он под флагом борьбы с плехановской ортодоксией пытался навязать партийной программе.
Стремление увидеть в зеркале литературы – не только передовой, но и той, что лишь соприкасалась с последней, а то и вовсе противостояла ей, – отражение революционной действительности четко реализуется в композиционно-тематической структуре сборника. В тематическом ракурсе четырех его разделов мы видим, как преломляются грани масштабных историке литературных событий, в своей совокупности подтверждающих и ленинскую мысль о всемирно-историческом значении русской литературы.
Участники сборника отчетливо сознают, что методологические принципы, воплощенные в ленинских статьях о Толстом, должны быть применены не только к Толстому. Об этом свидетельствуют, в частности, статьи С. Небольсина, И. Корецкой, М. Никитиной, М. Петровой, являющиеся конкретной и убедительной попыткой диалектического исследования сложных процессов, происходивших в модернистском лагере под влиянием революции. Статьи эти входят во второй и четвертый разделы рецензируемого нами сборника и, скажем сразу, наряду со статьей В. Келдыша «Лев Толстой в эпоху первой русской революции» принадлежат к числу наиболее удачных.
Революционные события преломлялись по-разному в творчестве Блока, Вяч. Иванова, Андрея Белого, и специфический характер восприятия ими революции раскрыт в статьях сборника с учетом своеобразия идейно-эстетической индивидуальности каждого из перечисленных поэтов.
Обращаясь к известному стихотворению Блока «Ангел-Хранитель» (1906) и соотнося его с одноименным стихотворением Рильке, С. Небольсин напоминает, что революционная ситуация вызвала нарастание душевного и нравственного перелома в сознании Блока, усилила в нем гражданские мотивы. На примере одного стихотворения, проанализированного с глубоким знанием материала, исследователь сумел показать, почему впоследствии Блок писал Зинаиде Гиппиус, что их разделил не только 1917 год, но и 1905-й…
Диалектико-исторический подход к сложным и противоречивым явлениям характерен для статьи И. Корецкой о стихотворном цикле Вяч. Иванова «Година гнева». Подчеркивая, что ивановские инвективы против царизма не означали отказа от символизма как этико-эстетической и социальной утопии, И. Корецкая справедливо отмечает, что сам факт обращения одного из самых «отрешенных» символистов к политической современности, его стремление заявить гражданским стихом о своей общественной позиции было характерным симптомом времени. Другое дело, что вольнолюбие Иванова – максималистски-анархистского толка, что оно сочеталось с неприятием как самодержавия, так и революционных идей, что социалистическому переустройству общества поэт противопоставлял химерический идеал соборности, религиозный культ народа-миротворца, перепевавший некоторые славянофильские мотивы. Ценно в статье И. Корецкой и то, что общественная позиция Иванова, как и его стихотворный цикл «Година гнева», выявляется в сопоставлении с идеями и образами Блока, Белого, Брюсова и других символистов.
Разумеется, в мистическом анархизме Иванова не было и грана революционности, его символика «огненного» преображения человека, как отмечается в статье, почерпнута из философических сентенций Ивана Карамазова, однако и в данном случае мы сталкиваемся с противоречиями, которые носили отнюдь не только субъективный характер, но отражали противоречия известных общественных слоев, сопутствовавшие русской революции.
Метод комплексного анализа позволяет М. Никитиной по-новому осмыслить и такое значительное художественное явление, как роман Андрея Белого «Петербург», где исследователя также в первую очередь интересует отражение событий 1905 года. В свое время критика почти единодушно считала роман клеветой на революцию. Признавая такое мнение неполным, М. Никитина под спудом иллюзорного восприятия в романе трагизма мировых событий, под покровом псевдоисторической интерпретации темы Петербурга в религиозно-неославянофильском духе выявляет в художественном создании Белого черты критического, резко сатирического неприятия царского бюрократического строя, сочетающиеся, однако, с искаженным изображением революционных событий. Такова была драма субъективно честных интеллигентов, запутавшихся в тенетах мистики, барского анархизма, религиозных сентенций и не сумевших постигнуть закономерности исторического процесса. Но характерно, что и сама эта драма была отражением революции и порождением ее.
В одном из последних исследований о литературе этого периода высказано мнение, согласно которому термин «критический реализм» применительно к русской литературе XX века является весьма узким, не отражающим сложный процесс развития реализма. Сожалея, что авторы называвшегося выше трехтомника ИМЛИ пользуются этим термином, нам предлагают заменить его более удобным понятием «реализм XX века», что якобы освободит нас от воздействия схематизма и, в частности, избавит от неловкости при рассмотрении творчества Л. Андреева, которое не укладывается в русло критического реализма. Введя в обиход такое «широкое» понятие, мы «получили бы необходимую четкость, ничем при этом не поступившись» 2.
Думается, однако, что мы рискуем поступиться именно четкостью уже проверенных практикой критериев. Смущает, разумеется, не само понятие «реализм XX века», а возможность его расплывчатого толкования. Можно понять стремление к преодолению схематизма. Но в данном случае схематизм принимает лишь другие формы. Почему, например, все творчество Леонида Андреева необходимо втиснуть в рамки реализма? Правомерно ли ради этого столь широко раздвигать границы реализма?
Долгое время у нас бытовала схема «Андреев – модернист», превращавшая писателя в законченного декадента и реакционера. Однако нет нужды с помощью другой схемы – «Андреев – реалист нового типа» – упрощать и своеобразие его творчества, и соотношение последнего с основными художественными тенденциями начала XX века.
В связи с этим несколько слов о статье М. Петровой «Первая русская революция в романах предоктябрьского десятилетия». Анализируя романы Вербицкой, Ропшина, Сологуба, Чулкова, автор сознает, что сегодня нельзя впадать в полемические крайности, которые были оправданны в условиях острой идейной борьбы периода столыпинской реакции. Но как соотнести с этим обстоятельством ту трактовку «литературного распада», которая идет от Горького, Воровского, Луначарского?
М. Петрова подчеркивает, что «Творимая легенда» Сологуба вызвала критику в революционной среде «прежде всего из-за полного несовпадения идеалов Сологуба с идеалами русской революции» (стр. 198).
Здесь акцент невольно переносится на субъективное восприятие событий представителями революционной среды. Но ведь идеалы Толстого или Бунина тоже не совпадали с идеалами революции. Расхождение же Сологуба с этими идеалами повлекло за собой в «Творимой легенде» резкое расхождение с жизненной правдой, клевету на революцию и ее героев, хотя субъективно Сологуб, быть может, этого и не хотел. На Горького роман произвел «отвратительное впечатление». Воровский заклеймил его в блестящем памфлете «В ночь после битвы» (оценка была чрезмерно резкой, но по существу верной). Между тем М. Петрова ограничивается лишь высказыванием Воровского о том, что социал-демократ Щемилов (один из персонажей романа) «весьма правильно излагает некоторые пункты программы» (стр. 198) – словами, которые в контексте статьи Воровского имеют откровенно иронический оттенок.
Первая русская революция вызвала расцвет сатирической литературы и журналистики. Об этом – статья Л. Евстигнеевой «Сатира мятежных лет». Нам уже знакомы ее монографии на эту тему. Статья Л. Евстигнеевой, небольшая по объему и в основном имеющая обзорный характер, прибавляет к предыдущим ее трудам лишь фактический материал. Попыток нового осмысления фактов, выявления закономерностей литературного процесса она, к сожалению, не содержит.
В какой-то мере это относится и к разделу о влиянии первой русской революции на литературы разных народов. Статьи этого раздела описательны, информационны, что отчасти может быть объяснено чрезмерной перегрузкой раздела фактическим материалом. Но сам этот материал свидетельствует о том, что революция 1905 – 1907 годов дала мощный толчок пробуждению новых творческих сил в национальных литературах, содействовала созреванию в них тенденций, предшествовавших или сопутствовавших развитию социалистического реализма, способствовала созданию марксистской литературно – художественной критики. Именно об этом говорится в статьях Н. Надъярных, А. Шарифа, А. Пиотровской.
Особо следует отметить отдел «Приложения», где впервые публикуется дневник В. Г. Короленко за 1905 год, а также полный текст письма М. Горького Талону и письма близких М. Горькому людей о событиях 1905 года (подготовка текстов и примечания М. Петровой, С. Зиминой, И. Дистлер, Е. Коляды).
В те далекие годы, как и сейчас, на страницах буржуазной прессы шли острые споры, выражаемые дилеммой: «Литература или революция?» Сама жизнь доказала неосновательность такого противопоставления. Материалы сборника подтверждают тот факт, что магистрали революции и магистрали художественного прогресса совпадают, и этот вывод относится не только к истории, но и к нашей современности.
г. Кишинев, г. Ленинград