№2, 1960/Литературная учеба

Леонид Леонов о литературном труде (Из бесед о писателем)

В свое время для одного из изданий, выходящих на иностранных языках, я написала литературные портреты ряда выдающихся советских писателей, в которых были приведены высказывания о литературе, о своем творчестве, сделанные писателями во время бесед со мной. Мне кажется, что ознакомление с этими высказываниями может быть полезным для молодых литераторов. В частности, очень интересным, на мой взгляд, является то, что говорил вскоре после Великой Отечественной войны Леонид Максимович Леонов. Об этой беседе (она осталась неизвестной советскому читателю) и хочется рассказать прежде всего.

…Я спросила у Леонова о его первых творческих шагах, о том, как он стал писателем, и он вдруг прямо и резко сказал:

— Вы видели когда-нибудь, как рождается жеребенок?

— Мне очень стыдно, но я вынуждена признаться, что никогда не видела.

— Жеребенок скатывается к ногам матери, вздрагивает от холода, испускает первый вздох, сердце начинает биться, он ржет, он живой. Вот таким вступлением в жизнь для меня как писателя была революция и гражданская война. Пестры были поиски профессии у молодого Леонова. В школьные годы он мечтал быть инженером – любовь к технике, впрочем, сохранилась навсегда. Несколько позже собирался стать художником; окончив гимназию, поступил на медицинский факультет Московского университета; в 1920 году добровольцем вступил в ряды Красной Армии и, находясь в Сивашской краснознаменной дивизии, бравшей Перекоп, работал редактором армейской газеты вплоть до окончания гражданской войны. Это и было началом его литературного пути.

— Сначала все было довольно сложно. Мы, литераторы этого поколения, окончили старую школу, помнили старую жизнь. Революция сразу же заставила во многих пунктах пересмотреть основные социальные тезисы. Новое и старое были как бы двумя электродами, которые в конце концов соединила вольтова дуга нашего творчества. Этот пересмотр старого с позиции нового и определил звучание первых моих произведений, таких, как «Гибель Егорушки», как «Конец мелкого человека». Это, собственно, был пересмотр моральных качеств человека, того вещества, из которого должен быть создан новый человек…

Мы, читатели Леонова, знаем, что этот новый человек был показан в нервом большом романе Леонова «Барсуки», вышедшем в 1925 году. Каждый новый этап развития советской страны встречал быстрый отклик со стороны писателя и находил свое воплощение в новых и новых книгах.

Что же больше любит из своих произведений Леонов? Что он сам предпочитает?

— Очень трудно говорить о самом себе. Каждый писатель, как и каждый портной, хорошо знает, насколько добротен материал, из которого сделана вещь. Но о покрое пусть судят другие. Работа эта трудная, неблагодарная. Иногда каждая исписанная страница кажется просто испорченной страницей бумаги. Я переписываю по многу раз. Но мы живем в эпоху, когда жизнь находится все время в движении, когда хочется быстро и на многое откликаться… Пожалуй, мне ближе всего «Дорога на океан»…

Я замечаю в книжном шкафу несколько полок с произведениями Леонова, переведенными на многие языки мира; беру с полки «Соть» на французском языке, перелистываю ее.

— О, с этим романом мне во Франции не повезло. Его очень сократили там, и как! Если помните, этот роман вышел в 1929 году; это было до прихода Гитлера к власти, но в романе уже разоблачается то, что стало потом программой гитлеризма. Кажется, именно эти места и опущены. Очевидно, некоторые французские литераторы хотели закрыть на это глаза. Это им дорого обошлось потом. Но удивительно, что и сейчас находятся там люди, которые решили забыть о происшедшем.

Характерно в этом отношении, как была встречена моя пьеса «Нашествие». Большинством рецензентов она обсуждалась не по существу, а с эстетических позиций весьма поверхностного свойства. Напрасно было бы искать в этих суждениях намеки на пережитое или социальную мудрость, которую должна была принести фашистская оккупация, то есть того, о чем прежде всего я пытался сказать в этой пьесе. Вместо этого мне посылались упреки в наивности композиции и т. д. Это особенно касалось четвертого акта. О? русской современной литературы хорошие предки, хорошая родня. Нам есть у кого учиться. И право же, после двадцатипятилетней работы у меня хватило бы опыта закончить пьесу в том же плане, как она была начата. Я прекрасно знаю, что с точки зрения «канонов искусства» четвертый акт «Нашествия» нужно было сделать иначе. Я и думал написать его по-иному: он должен был происходить, как и первые три, в квартире Талановых, с теми же персонажами и т. д. и т. п. Когда-то я думал тоже только об искусстве и всегда избегал фронтального показа действительности. Но вот я получил номер «Правды» с фотографией Зои Космодемьянской: Она лежала на снегу, мертвая, с вырезанной грудью, с обрывком петли на шее, хорошая русская девушка… Я никогда не видел, чтобы у мертвых было такое отважное и красивое лицо…

И я тогда понял, что башни из слоновой кости не годятся не только для дзота, но даже для бомбоубежища. И говорить в эту минуту с народом нужно как-то иначе. И хотя я никогда не имел склонности отражать какую-либо тему в упор, мне показалось, что в данный момент эту вещь нужно сделать именно так. Вот и появился четвертый акт в том виде, как его знают. Это кусок моей биографии, вкрапленный в биографию моей страны. Только через такую призму и нужно было воспринимать эту вещь.

Если бы некоторые французские литераторы с самого начала придавали больше значения социальной этике в своих мыслях об искусстве и поглубже задумывались над тем, откуда пришел фашизм, им пришлось бы пережить меньше неприятностей, которые их преследовали, начиная с падения Парижа…

Цитировать

Бать, Л. Леонид Леонов о литературном труде (Из бесед о писателем) / Л. Бать // Вопросы литературы. - 1960 - №2. - C. 184-190
Копировать