Л. Е. Пинский. Минимы

Книга философско-эстетических работ выдающегося литературоведа-медиевиста, шекспироведа, специалиста по западноевропейской литературе Леонида Ефимовича Пинского — плод многолетних раздумий. Представленный сборник открывает «другого» Пинского. Опубликованные заметки отражают поиск литературоведом новых форм и жанров научного исследования, не скованного статусом академического литературоведения. Здесь Л. Пинский создает иной, не характерный для его литературоведческих исследований смеховой дискурс: псевдонимы, каламбуры, анаграммы, аллюзии, площадное слово, «смеховое слово». Установка на игру (со словом, со смыслом, с исторической эпохой, с Библией или художественным текстом, со своим именем) прочувствована составителями, назвавшими книгу «Минимы».

В предисловии к изданию составители — вдова автора, многолетний собиратель, комментатор его творчества, Е. Лысенко, дочь Е. Пинская и внучка Л. Мазур-Пинская — обозначают принципы публикации материалов, объясняют происхождение псевдонимов и, самое главное, акцентируют внимание читателя на игре с псевдонимами: «Ранние тетради подписаны псевдонимом, образованным перестановкой слогов с обратным порядком букв фамилии и имени Л. Е., — Даниэль Нипель. Псевдоним, которым подписана последняя книга (Н. Лепин), образован по этому же принципу и, возможно, содержит в себе намек на ранний псевдоним В. Ульянова (Н. Ленин).

Фамилию переводчика «Фрагментов, миним, пролегомен» — Д. Брагинский — легко объяснить местом рождения Л. Е. (г. Брагин).

Более интересна игра с имярек вымышленного «автора» «Фрагментов…» (Александр Кид)» (с. 8).

Рецензируемое издание состоит из трех частей. Три части — три авторских маски, один способ отражения мира. Характерное для литературоведа внимание к этимологии слова, заданная жанром «устность» повествования определяют специфику стиля заметок: наблюдение лагерной жизни, воспоминания, читательские размышления, литературно-критические и философские заметки подсвечены «смеховым словом», напоминающим о Пинском — авторе «Смеха Рабле».

Открывают книгу «Лагерные тетради» (название дано составителями). Монолог Даниэля Нипеля начинается этюдом о хамстве в характерных проявлениях (хам, холуй, начальник). Эта линия — «хамология», по авторскому определению, — проходит через все размышления Пинского, объединяя фрагменты о Журдене, Маяковском («крупнейший поэт хамского сознания в литературе»), Горьком («близкий вариант этого «недоумочного сознания» — это Горький как теоретик искусства»), авторское приложение «Хам и комическое» и узнаваемую пародию, заключающую «Парафразы и Памятования»: «Начало Ивангелия от Ивана. Вначале был Начальник. И у Начальника было Слово. И Слово было Начальник…» (с. 454).

Каждый фрагмент «Лагерных тетрадей» — сколок явления, семя мысли, игра с «высказыванием» — фиксирует в первую очередь желание автора чувствовать себя живым («Dum spiro spero. Cum sum cogito. — Vae victoribas!», с. 76). Характерна запись: «Почему неудобен разговор с людьми типа Даниэля Нипеля. Не дают другим высказаться — спешат выложить свое. Не слушают. Монолог. — Ибо изголодался по собеседнику» (с. 73).

Во втором разделе книги — «Фрагменты, минимы и пролегомены» — монолог Даниэля Нипеля продолжает Александр Кид. Заметки разделены Пинским на три части и озаглавлены в соответствии с буквами фамилии «автора» — К, И, Д. Первая часть посвящена вопросам литературно-эстетическим, вторая — философским, третья — социальным. Придуманный псевдоним — Александр Кид — созвучен размышлениям Пинского о творчески-игровой природе искусства: по предположениям составителей, в этом псевдониме Пинский объединяет имя шотландского драматурга ХХ века (А. Рид), предшественника Шекспира (Т. Кид), имя пирата из рассказа Э. По «Золотой жук», спрятавшего клад и довольно сложно зашифровавшего место (Кидд). Показателен и такой факт: на обложке тетради сохранилась игра с буквами фамилии Кид: «К=Е(Э), И=Л, Д=П» (с. 9). Более того — в написанном «переводчиком Д. Брагинским» предисловии возобновляется игра буквами К, И, Д: «Рукопись состоит из трех тематических разделов, в шутку озаглавленных К, Y, D (буквы фамилии автора). Мы сохраняем авторский порядок прихотливо озаглавленных частей книги, хотя нам кажется, что вторую часть (И) по содержанию естественнее было бы поместить в начале. Но А. Киду, по-видимому, хотелось сохранить порядок букв своей фамилии. Его воля!» (с. 102).

Ироническое предисловие «переводчика Д. Брагинского» (напоминающее пушкинское предисловие к «Повестям покойного Ивана Петровича Белкина») придает особую интонацию тексту и актуализируется записями 1965-1966 годов: «Акцент: Искусство пребывает между игрой и мировоззрением или включает и то и другое как полюсы» (с. 192). В последующих фрагментах Пинский развивает эту мысль: «Искусство как игра освобождает нас от догматики готовых решений, предписаний, инструкций. Во всяком деспотическом несвободном обществе поэтому особенно важно, жизненно важно игровое, свободно самодеятельное начало искусства» (с. 196). И далее: «В «игре» художник «творит мир», уподобляется Богу» (с. 218).

Несложно догадаться, что записи 1965-1966 годов отражают знакомство Л. Пинского с исследованием М. Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса». Многие размышления и способы их словесного выражения «спровоцированы» трудом Бахтина. Это и «карнавально-свободная форма «божественного безумия», родственная высшему вдохновению и мудрости» («Комическая аудитория»), и «Так называемые «муки творчества»», и «О гротеске», и «Высшая шутка», и «Искусство абсурда».

Особого внимания заслуживает третий раздел книги — «Парафразы и памятования», опубликованные в парижском журнале «Синтаксис» (1980, № 7). Подготовленные к публикации самим Л. Пинским, эти заметки развивают пролегомены «Лагерных тетрадей» и «Фрагментов…» и представляют, по утверждению самого автора, его духовное завещание. Характерной особенностью этого завещания становится высвечивание «живого текста» (А. Терц) иронией. Прозрачный псевдоним — Н. Лепин, связанный в первую очередь с особенностями «истин исторического времени», дает автору возможность дистанцироваться и создать интеллектуальную игру, актуализирующую всемирную культуру с поправками на современность: «В начале еще «Наш Бог — бег», но вскоре уже: «Наш Бог — бек». Вместо мысли, духа — юбилеи и юбилейные славословия. Вместо истории как начала — история Начальников» (с. 419).

В «Парафразах и памятованиях» объединены принципиальные для Пинского-мыслителя вопросы: зависимость жизни социума от Слова («Ведь если «в начале было Слово», то всякая коренная реформа Жизни должна начаться с реформы слов, главного орудия сознания и общения между людьми, с восстановления правильного значения слов», с. 389), сущность хамологии, единство космоса, комического и трагического в жизни и литературе.

Единый сюжет выстраивается благодаря ироническому взгляду автора. Здесь объединяются «ваше степенство», «научная степень» и литовское слово stepas — «апоплексический удар» — в память о Бахтине и о защите «близкой гениальности диссертации о Рабле» (с. 452), по поводу которой негодовала нерастерявшаяся тов. Теряева (с. 453).

Включается в эту игру и автор «Послесловия» (к «Парафразам и памятованиям») — Абрам Терц. «Вероятно, неизвестный автор «Парафраз и памятований» всю жизнь посвятил изучению истории культуры <…>

Ведь ученые (в том числе — филологи, философы, историки) — люди надутые. Важные. Ходят индюками (профессора). Как сказал Лао Цзы: «Умные — не учены. Ученые — не умны». Изъясняются — авторитетно, торжественно. О том, что Истина, помимо прочего, — это веселье (или скорбь), а не просто информация, они забыли» (с. 496, 497).

По-пушкински иронично характеризуя Пинского, Абрам Терц подчеркивает: «Публикуемый текст напоминает нам, что в Истине, покуда она жива, должно быть нечто от «игры», от «священного фарса». Что Ирония не опасна для Истины, но ее сопровождает (чтобы не засиделась), давая понять, что истина — всегда нова. Нет старых истин. Ирония — поворачивает… Это знал Пушкин <…>

Мне кажется, книгу «Парафразы и памятования» следует читать в ключе и в освещении Пушкина» (с. 497-498).

Принципиальная незавершенность, открытость, так высоко ценимая литературоведом в книге М. Бахтина, характерна и для заметок Л. Пинского. В «Тетради № 5» (1964) исследователь запишет: «В искусстве нас убеждают не тем, что сказано, а тем, что не сказано, но спровоцировано. Художники — великие провокаторы» (с. 187). Увлекающийся, поддающийся на провокации и сам великий провокатор, Пинский стремится зафиксировать процесс рождения мысли, ему важно сотворчество собеседника («Это мое sentiment. Можете и не согласиться, ваше дело», с. 135), изначальная заданность диалога. В книге создается особая атмосфера. С одной стороны — интимность, доверительность тона, которую рождает сам жанр — заметки для себя. С другой — некая эпатажность высказываний, фамильярность, площадные выражения. Что, в свою очередь, создает ощущение последней истины, правды, живого слова и обнаруживает, по выражению Бориса Дубина, автора послесловия к книге, «почву, на которой, из которой его (Пинского) филологические занятия росли» (с. 541).

Издание философско-эстетических работ Л. Пинского подготовлено тщательно и с любовью. Книга оформлена фотографиями из семейного архива Пинских, рисунками и фрагментами рукописей ученого, представлена подборка посвящений Л. Пинскому (И. Губерман, Вс. Некрасов, А. Галич, Б. Чичибабин, М. Глазова, В. Шаламов). В приложении — не вошедшие в основной текст «лагерных тетрадей» и «Фрагментов» авторские дополнения, конспект «Домашней лекции», прочитанной 24 января 1976 года, биографический очерк Е. Лысенко, список опубликованных работ Л. Пинского.

Книга не только значительно дополняет образ Л. Пинского-ученого, но и становится важнейшим источником, расширяющим наши представления об интеллектуальной и культурной истории страны 50-80-х годов ХХ века.

С. ДУБРОВСКАЯ

г. Саранск