Куда ведет схоластика (Об изучении русского Просвещения и просветительской эс-тетики)

Было время, когда в науке держалось мнение, что Россия «знала только подобие века Просвещения». Теперь такие утверждения кажутся смешными. Советская наука извлекла из-под спуда новые документальные материалы, в свете которых русское Просвещение раскрывается как широкое общественное движение, выросшее на своих собственных и прочных корнях. Богатство идей и смелость просветительской мысли обнаруживаются во всех сферах идеологии – философии, социологии, эстетике, литературе и искусстве. Теперь уже трудно и, пожалуй, даже невозможно правильно осмыслить литературно-исторический процесс вне развития русского Просвещения.

Но, как это ни странно, за последнее время круг писателей-просветителей в представлениях наших исследователей не только не расширился, но до предела сузился, превратившись в какую-то замкнутую секту. Немало писателей, которых лет двадцать – тридцать тому назад так или иначе принято было причислять к просветителям, оказалось по ту сторону просветительского движения. В новейших работах по истории русской общественной мысли фигурируют всего четыре имени писателей-просветителей: Новиков, Фонвизин, Крылов, Радищев. Учебники по истории русской литературы ограничиваются все теми же именами. Правда, историки литературы в своих исследованиях открывают забытых русских просветителей, но – увы – они ничем не были связаны с литературой и выступали в других сферах идеологии.

Объяснить эту тенденцию можно лишь схоластическим толкованием положений, характеризовавших идеологию русских просветителей. Историки литературы обращались к общему содержанию идеологии Просвещения, игнорируя особенности проявления просветительских идей в литературе и искусстве. Но в статье «От какого наследства мы отказываемся?», где определены важнейшие черты русских просветителей, В. И, Ленин писал: «…мы ограничиваемся исключительно вопросами экономическими и публицистическими, рассматривая из всего «наследства» только эти вопросы и оставляя в стороне вопросы философские, литературные, эстетические и т. п.» ¹. Из этого следует, что Ленин не смешивал различные сферы идеологии и полагал, что просветительская эстетика и литература решали свои особенные вопросы. Вот эта особенность эстетических вопросов Просвещения часто ускользала из поля зрения исследователей.

Другим не менее важным препятствием к правильному пониманию литературно-исторического процесса оказывалось внеисторическое толкование классового содержания русского Просвещения. Характеристику русских просветителей, которую Ленин относил к 40 – 60-м годам XIX века, целиком переносили в совершенно другую эпоху. И вот просветители XVIII века приобрели несвойственные им черты революционных демократов. Писателей разделяли на два противоположных лагеря: в одном – идеологи дворян, в другом – идеологи крестьянских масс. Русских просветителей противопоставляли французским собратиям по тому же признаку: русские просветители выражают интересы только крестьян, а французские – только буржуазии и никаких других классов.

Все это находилось в вопиющем противоречии с ленинским определением русских и западноевропейских просветителей как выразителей интересов поднимающейся буржуазии и всех прогрессивных классов в их общей борьбе с феодализмом. Вульгаризация эта привела к произвольному толкованию идейного содержания произведений русских просветителей. У одних писателей стали преувеличивать слабые стороны и обнаруживать классовое своекорыстие, у других находить все только хорошее и притом рядить их в костюмы XIX века.

В последние годы были проведены дискуссии, касавшиеся различных сторон русского Просвещения. В ходе этих дискуссий многие вульгаризаторские схемы и положения отпали, как пожелтевшие листья.

Теперь виднее стала историческая перспектива. Но суть просветительской эстетики, особенности просветительской литературы и ее отношения к другим литературным направлениям во многом еще остаются неясными.

Ответ на эти назревшие вопросы дает статья Г. Макогоненко «Русское Просвещение и литературные направления XVIII века», опубликованная в журнале «Русская литература». В статье высказано много верных соображений. Г. Макогоненко стремится пересмотреть те вульгаризаторские и теперь уже обветшалые схемы, в плену которых он находился в прежних своих работах. Он расширяет круг писателей-просветителей, включает в него творчество Державина и от просветительской эстетики протягивает нити преемственной связи к Пушкину. Начало просветительского движения он относит к 60-м годам XVIII века, но полагает, что оно возникло «не на пустом месте». Это движение опиралось на идейное наследие ранних просветителей, «Кантемира и Ломоносова прежде всего».

Просветительская литература, осмыслявшая действительность с позиций нового мировоззрения, представляется мощным и широким направлением. В чем же особенность этого направления? Отвечая на этот вопрос, Г. Макогоненко утверждает, что оно характеризуется не только новым содержанием, но и совершенно новой эстетической системой, обособленной, самостоятельной и по сути враждебной эстетике классицизма и сентиментализма.

Но сущность этой системы, по мнению Г. Макогоненко, не выявляется, она растворена в расплывчатых определениях и затушевывается в нашей науке о литературе XVIII века. Осуждая исследователей за уход от решения кардинальной проблемы, он пишет: «…при характеристике писателей-просветителей проблема соотношения идеологического и эстетического не ставится. Определив убеждения того или иного писателя как просветительские, исследователи зачисляют одного в классики, другого – в сентименталисты» ². Но при таком распределении писателей остается нечто такое, что не укладывается в эти направления. А отсюда, как полагает Г. Макогоненко, родилась «теория элементов реализма», которая подменяет определение новых эстетических качеств простой констатацией появления в литературе реалистических черт.

Резко критикуя Г. Гуковского, Л. Тимофеева, Д. Благого, Н. Степанова, К. Пигарева за тенденцию обнаруживать в просветительской литературе всего лишь «элементы реализма», а не новое осмысление действительности, Г. Макогоненко доказывает, «что именно Просвещение в XVIII веке определило демократизацию искусства, открыло новую возможность изображения человека и объективных обстоятельств его жизни и что этот новый метод был реализмом» ³.

Вопрос поставлен важный и требует обсуждения. Если освободить критику Г. Макогоненко от запальчивого тона, то с некоторыми его положениями можно согласиться, но далеко не со всеми. Ведь Просвещение на первых порах не отбросило, а использовало классицизм. Правомерно ли все грехи относить на счет «теории элементов реализма»? Ведь формирование реализма протекало противоречиво, и если исследователи раскрывают эти противоречия, то это не значит, что они уклоняются от выяснения «исторических и идеологических обстоятельств».

И уж, кажется, Г. Гуковский совсем не заслуживает обвинения в том, что он не решал «проблему соотношения идеологического и эстетического». В работах, вышедших двадцать – тридцать лет тому назад, он поднял новые пласты истории литературы, широко осветил мировоззрение русских писателей и установил связи русской литературы с эстетикой Вольтера и Дидро. Многие его положения не потеряли силу и в настоящее время.

Вряд ли можно обвинить Л. Тимофеева в том, что он затушевывал проблему реализма. Его статья «Реализм в русской литературе XVIII века», опубликованная двадцать лет тому назад, как раз и доказывала, что в основе русского классицизма лежал реализм и что реализм переживал новый этап развития в 70 – 90-х годах XVIII века.

Вопрос о просветительской идеологии и реализме в русской литературе XVIII века ставился и решался учеными. Другое дело, что два-три десятилетия тому назад, когда о русском Просвещении собрано было мало материалов, определение характера просветительской эстетики и формирования реализма не раскрывало их сущности.

Характеризуя особенности русского классицизма и связи его с просветительской эстетикой, Г. Гуковский давал определение, прямо противоположное его природе. Он писал: «Дело шло о создании дворянского просветительства, о создании литературы относительно передовой, ставящей своею целью воспитание дворянства…» и далее о Сумарокове: «Его феодально-дворянское мышление не мешало ему быть настроенным либерально…» ⁴. В таком определении русский классицизм терял всякую связь с антифеодальной идеологией просветителей.

Еще большую ошибку допускал Л.» Тимофеев. Он сближал русский классицизм не с просветительским классицизмом Вольтера, а с рационалистической эстетикой Буало. Л. Тимофеев утверждал, что реалистические черты русского классицизма ограничивались «сословными рамками» и «не выходили за пределы придворно-аристократической культуры» ⁵. Русский классицизм отрывался от социальной почвы Просвещения.

Но такое истолкование природы русского классицизма имеет двадцатилетнюю давность. А как обстоит дело теперь? В том-то и беда, что ошибочное толкование сохраняется и даже углубляется, порождая множество недоразумений. И в этих недоразумениях неповинна «теория элементов реализма».

Г. Поспелов утверждает, что русский классицизм формировало «мировоззрение «дворянской государственности», дворянского просветительства, как оно сложилось в сознании передовых русских культурных деятелей эпохи абсолютизма». И далее приходит к выводу: «…Сумароков является более последовательным и ортодоксальным рационалистом… чем Буало» ⁶.

Рационализм, Буало, дворянская государственность, абсолютизм – всего этого вполне достаточно, чтобы превратить просветительскую эстетику в свою противоположность.

Нормативно-рационалистический классицизм и просветительский классицизм – глубоко различные эстетические системы. Они возникли в несходных исторических условиях и на полярных социально-политических основах. Но в теоретических работах последних лет эти две разновидности укладываются в один ряд. Г. Абрамович («Введение в литературоведение», 1953) и Л. Щепилова («Введение в литературоведение», 1956) все различие сводят к тому, что в одном классицизме особенно ярко проступают реалистические тенденции, в другом не особенно, в одном больше демократичности, в другом меньше. Л. Щепилова так и пишет: «В русском классицизме гражданский момент выступает в более демократической и менее абстрактной форме, чем он выступал в классицизме западном» ⁷. Но ведь дело здесь не только в национальном свойстве и не в количественных соотношениях, а в существе просветительского классицизма, возникшего в XVIII веке на Западе и в России и противоположного дворянско-абсолютистскому классицизму XVII века.

Это смешение различных понятий мешает определить и поставить на свое место те новые эстетические качества, которые обнаруживают исследователи в процессе развития русской литературы XVIII века.

А. Соколов раскрывает в русской героической поэме, наиболее каноническом жанре классицизма, просветительскую эстетическую систему. Но основы этой системы выводит из корней, совершенно чуждых просветительской идеологии. «Как и русский классицизм в целом, – пишет А. Соколов, – классическая эпопея носит на себе отчетливые черты идеологии господствующего дворянско-помещичьего класса». И далее: «Феодальный абсолютизм» был «социально-исторической основой классицизма» ⁸. Но ведь суть просветительской идеологии в антифеодальном ее характере.

В меньшей мере; но по сути то же несоответствие просветительского характера и социальной природы классицизма содержат определения К. Пигарева в недавно вышедшем томе «Истории русской литературы» под редакцией Д.

1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 2, стр. 462.[↩]
2. »Русская литература», 1959, N 4, стр. 25. [↩]
3. Там же, стр. 34.[↩]
4. Г. Гуковский, Русская литература XVIII века, М., 1939, стр. 128 и 133.[↩]
5. »Проблемы реализма в русской литературе XVIII века», М. – Л., 1940, стр. 35. [↩]
6. «Ученые записки МГУ», 1948, вып. 127, кн. 3, стр. 220 и 224.[↩]
7. Л. В. Щепилова, Введение в литературоведение, М., 1956, стр. 275.[↩]
8. А. Н. Соколов, Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX века, М., 1955, стр. 41.[↩]