№5, 1987/Обзоры и рецензии

«Критик, какого ждет наше общество»

Валериан Майков, Литературная критика. Составитель Ю. С. Сорокин, Л., «Художественная литература», 1985, 407 с.

Мыслимое ли дело, чтобы двадцатитрехлетний молодой человек возглавил критический отдел центрального журнала? Как-то само собой стало разуметься, что для столь ответственной задачи, помимо прочих достоинств, необходимы если не «осенняя седина», то хотя бы определенной глубины морщины. Не с этим ли отчасти связан печальный дефицит в нашей критике остроты, полемичности, динамизма?

Прежние эпохи проще относились к возрастному цензу. Валериан Майков – один из тех талантливых «русских мальчиков», юношей, чьими объединенными усилиями во многом была создана блистательная русская культура XIX столетия. В 23 года он возглавил критический отдел «Отечественных записок». За 15 месяцев работы в издании Майков как критик сумел создать нечто столь значительное, что возбуждает общественное внимание и сейчас, почти через полтора столетия. Симптом такого интереса – вышедшая книга его избранной литературной критики. Она содержит наиболее существенную часть наследия В. Майкова: пять основных литературно-критических статей, двенадцать рецензий на самые заметные из попавших в поле зрения критика произведений 1845 – — 1847 годов, а также несколько статей из «Карманного словаря иностранных слов», над первой частью которого Майков трудился в 1845 году вместе с другим петрашевцем, Р. Штрандманом. Выход «Карманного словаря», по отзывам современников,’ был настоящим событием – он вводил в интеллектуальный обиход каждого мыслящего русского мало, а то и вовсе не знакомые дотоле общественно- политические понятия, научные термины, эстетические категории… Так что рецензируемая книга – цельный и одновременно детальный портрет Майкова – литературного критика и отчасти – начинающего ученого-социолога. Это первое появившееся в советское время издание его работ.

Казалось бы, помеченные столь отдаленными датами статьи могут иметь в наше время только историко-литературный интерес. Однако по прочтении книги думаешь: вот бы сегодняшним молодым критикам поучиться у своего давнишнего ровесника самостоятельности мысли, широте взгляда, нелицеприятности в суждениях, стойкости перед авторитетами! Не перед какими-нибудь – он не боялся спорить с самим «неистовым Виссарионом»!

Так уже сложилось, что лицо Майкова-критика, как силуэт на контрастной бумаге, наиболее отчетливо выделяется на широком фоне деятельности Белинского. Именно в полемике с последним проявилась творческая самостоятельность Майкова – и сила его, и слабость. Объясняется это просто. Всякий, даже самый крупный талант, прежде чем создать и утвердить свою систему, должен проделать работу по «выяснению отношений» с предшественниками и современниками, определиться в наличной ситуации. Майкову же дальше этой предварительной стадии уйти было не суждено…

Итак, он тщательно взвешивал каждый гран полученного «наследства», творчески переосмыслял его, прежде чем принять безусловно, – иногда это приводило к удачам (о них речь впереди), но часто – к явным заблуждениям. Самые серьезные из них – непонимание Майковым преимуществ диалектического метода («дуализма») создателя «натуральной школы», нарушение принципа историзма в анализе некоторых литературных явлений (суждения о романе Загоскина «Юрий Милославский» в одноименной статье, справедливо раскритикованные Белинским), «гуманический космополитизм» (абстрактно-метафизическая трактовка вопроса о народности, развернутая в статьях о творчестве Кольцова), концепция о великих людях (также связанная с метафизическим антропологизмом молодого критика и на практике примененная к анализу личности Кольцова).

Но в некоторых весьма существенных вопросах Майков оказался прав. Остановимся на них подробнее. Ведь это главное, за что мы ценим критика сегодня.

В статье «Современные заметки» (1847) Белинский несколько снисходительно советует молодому коллеге «избегать, например, таких фраз: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский…», возражая против включения автора «Двойника» и «Хозяйки» в список славных имен. Известно отрицательное отношение Белинского ко всему, что было написано Достоевским после «Бедных людей». В «Двойнике» и «Прохарчине» он увидел отход от социальной типичности, а в «Хозяйке» – опасный рецидив романтизма. Этот суровый приговор грозил ввергнуть еще не установившийся в своих формах гений Достоевского в творческий вакуум. Ведь Белинский был не одинок в своем суждении. Так, славянофил К. Аксаков в эту же пору доказывал, что Достоевский не художник и никогда им не будет. Непонимаемый большинством публики и критикой, покинутый прежними литературными друзьями, какую опору должен был обретать Достоевский в глубоком, аналитическом, объективном, доброжелательном разборе своих сочинений В. Майковым! Недаром, как свидетельствуют современники, молодой писатель переплел для себя вырезанные из журналов «критики» Майкова, постоянно их перечитывал; они были найдены среди прочих «арестованных» в апреле 1849 года его бумаг и приобщены к следствию по делу петрашевцев.

Как верно замечает Ю. Манн, «проникнуть в поэтический строй Достоевского… было нельзя с теми же аналитическими инструментами, что в мир Пушкина или Гоголя»1. Вековечная истина о новом вине и старых мехах подтвердилась и здесь – отвечающим духу новой эпохи «инструментом» критики овладел Майков, с его пока не замутненным, точным эстетическим чутьем.

Критику-ровеснику удалось уловить в произведениях «нового Гоголя» то, мимо чего прошел так много ранее открывший предшественник, – психологизм: «И Гоголь и г. Достоевский изображают действительное общество. Но Гоголь – поэт по преимуществу социальный, а г. Достоевский – по преимуществу психологический» (стр. 180), – утверждалось в статье «Нечто о русской литературе в 1846 году». А о «заклейменном» Белинским «Двойнике» Майков писал так: «В этом произведении он (Достоевский. – О. Б.) так глубоко проник в человеческую душу, так бестрепетно и страстно вгляделся в сокровенную машинацию человеческих чувств, мыслей и дел, что впечатление, производимое чтением «Двойника», можно сравнить только с впечатлением любознательного человека, проникающего в химический состав материи» (стр. 182). «Машинация чувств». По сути, этот термин – синоним знаменитой «диалектики души», на которую, анализируя раннее творчество Л. Толстого, указал в 1856 году Чернышевский. Психологический реализм, – новая, высшая ступень выпестованного Белинским метода, – появление которого обычно связывают с произведениями Л. Толстого, Тургенева, Гончарова 50-х годов, на целое десятилетие раньше вошел в русскую литературу через Достоевского и тогда же был теоретически осмыслен Майковым. Однако закрепить свое открытие оба новатора не успели: в 1847 году, так и не написав отдельной работы о Достоевском (хотя собирался), неожиданно погибает Майков; в 1849 году сам Достоевский надолго выпадает из литературного процесса в связи с арестом, каторгой, ссылкой…

Белинский, утвердивший школу русского реализма ценой тяжелой борьбы, вплоть до смерти видел ведущую задачу современной ему литературы в развитии «отрицательного» направления. Майков также приветствовал «торжество анализа» (стр. 338), но само поле приложения последнего виделось критику-петрашевцу несколько иным. Если для Белинского искусство – это, прежде всего, «поэтический анализ общественной жизни» (подчеркнуто мной, – О. Б.), то для его младшего собрата по профессии – «бестрепетный анализ» человеческой жизни вообще. С этим связано и различное отношение обоих критиков к проблеме идеала. В период ломки и отрицания, считал Белинский, давать положительный идеал преждевременно, потому что он заведомо будет лишен органической связи с изображаемой несовершенной действительностью. Многие же молодые литераторы, близкие к кружку Петрашевского, среди них Майков и отчасти Достоевский, смотрели на задачи «отрицательного» направления сквозь призму антропологизма и социалистической утопии. «Упрекая Белинского за то, что он придает литературе «частное, недостойное ее значение», Достоевский, – как замечает Т. Усакина, – имел в виду необходимость углубления реализма гоголевской школы за счет общечеловеческого содержания»2.

Майковское мнение выразилось следующим образом: «…сознание идеала одно только и может дать смысл и крепость анализу и отрицанию. Иначе анализ переходит в мелочное сплетничание, а отрицание в болезненное и бесплодное раздражение желчи» (стр. 176). Пора, считал молодой критик, дополнить отрицательное, косвенное указание на идеал, данное Гоголем и «натуральной школой», положительным выражением этого идеала. Реализацию его Майков находит в произведениях Кольцова, разбору творчества которого посвящает две большие статьи. «Свежесть лица, крепкая, крутая грудь, хороший аппетит, веселость и бодрость духа, социальность, счастливая любовь, выгодный труд, исполняемый не поневоле» (стр. 180) – вот облик человека, каким он должен быть, по мнению критика. В этом смысле, по-видимому, Кольцов и был «более поэтом возможного и будущего, чем поэтом действительного и настоящего» (стр. 175). Этот основанный на народных представлениях идеал прекрасного развернет через несколько лет в своей диссертации Чернышевский. Вскоре им будут вдохновляться все великие русские реалисты. Поистине молодой Майков был обладателем редчайшего дара, столь необходимого истинному критику, – умения вычленить из хаоса настоящего конструктивные элементы будущего.

Интересно в этой связи наблюдение, сделанное Ю. Сорокиным. В рецензии Майкова на стихотворение Тургенева «Разговор» «едва ли не впервые как характеристика… нового типа героя (ищущего себе «исполинского дела», «исполненного сил к труду на поприще добра», но отчаявшегося найти достойное приложение своим силам. – О. Б.) употреблено прилагательное «лишний». Весьма вероятно, что это употребление оказало влияние на Тургенева, принявшего в одной из последующих повестей определение «лишнего человека» для обозначения этого типа» (стр. 374).

Несмотря на разногласия с учителем, молодой критик не раз вставал на защиту «натуральной школы» от многочисленных литературных врагов. «За многое и многое» уважая Белинского, он и его дело считал своим, кровным, которое, однако, требует дальнейшего развития, уточнения и улучшения. Само существование «натуральной школы» Майков, вступивший в литературу в 1846 году, воспринял как установившийся факт. Теперь, настаивал он в первой из статей «Стихотворения Кольцова», необходимо было дать ей «твердые, математически доказанные начала». Задачу прояснить «бессознательную и смутную» (стр. 70, 71), как ему представлялось, деятельность гоголевской школы и взял на себя в литературе Майков. При этом ищущая мысль молодого критика движется в основном по руслу, проложенному предшественником. «Действительность – это знамение эпохи; положительность есть разумное признание действительности как единственной сферы деятельности, к которой влекут человека требования и способности его природы»3, – провозглашал Майков. В борьбе за аналитическое направление в искусстве, в принципиальном споре с романтиками и славянофилами, в критике обветшалых научных теорий оба они – по одну сторону баррикады. Майков следует за Белинским и в своем разграничении беллетристики и подлинной художественности, исторической и эстетической критики. Белинский не мог не понимать, что, по сути дела, юный Майков – продолжатель его линии в литературе. Иначе не предлагал бы ему писать для «Современника».

Как видим, облик молодого сотрудника «Отечественных записок» весьма противоречив. Но сами его заблуждения не носят индивидуалистического, волюнтаристского характера, – как и прозрения, они вырастают из реальной общественно-культурной почвы эпохи. «Противоречия Майкова во многом объясняются тем, что он, как и сами петрашевцы, был фигурой переходной – от 40-х к 60-м годам»4, – замечает Ю. Манн. Да, мировоззрение, деятельность молодого критика теснейшим образом связаны с кружком Петрашевского, который и являлся «переходным периодом» между дворянской революционностью и революционной демократией. Свойственные петрашевцам просветительство и демократизм, стремление к социальным преобразованиям как прямое следствие их сочувствия к униженной человеческой природе, преклонение перед естественными науками и попытки ввести в «изящную словесность» элементы точного научного анализа, сделать литературу проводником «передового научного мировоззрения» – все это мы находим в системе мышления Майкова.

Утопический социализм, материализм, антропологизм – ее основные координаты. Последний и стал главным философским стержнем многих ошибочных литературно-теоретических построений критика. Неприязнь к «отвлеченным системам» заставила Майкова «выплеснуть с водой и ребенка» – вместе с идеализмом Гегеля он отвергает и его диалектику. Зато в «довесок» к материализму Фейербаха получает метафизику, «радикализм». Отсюда, например, его учение о гении как своеобразном «богочеловеке», борющемся с «национальными» пороками во имя утверждения «общечеловеческих» добродетелей. Или суждения типа; «С точки зрения логической… нелепо допускать в одном и том же предмете два противоположных свойства, то есть единицу обращать в нуль» (стр. 148). Однако ошибки Майкова тоже по-своему интересны как одно из первых проявлений широкого течения умственной жизни России, протянувшегося от петрашевцев – через Чернышевского – вплоть до народников 70 – 80-х годов. Исследователи не раз отмечали связь между взглядами обоих критиков. Так, Т. Усакина утверждала, что вопрос о природе прекрасного, о предмете, специфике и задачах искусства решался Чернышевским очень похоже на Майкова. Хотя, уточняет она, у Майкова по сравнению с Чернышевским не было стройной системы, взгляды его находились в формировании5.

Сказанное свидетельствует о глубокой укорененности Майкова в традиции передовой отечественной мысли, о его несомненном праве стоять в одном ряду с писателями, представляющими революционно-демократическую линию в русской критике. Тем удивительнее, что долгое время это право оспаривалось. Исторически обусловленные ошибки молодого теоретика абсолютизировались, истинный его облик искажался в угоду злободневной полемике. Так из истории русской литературы выпадало целое звено, идейно связующее важные эпохи 40-х и 60-х годов прошлого века.

Усилия многих литературоведов были направлены на то, чтобы рассеять недоразумение, восстановить справедливость, воссоздать целостную картину литературного процесса 40-х годов XIX столетия. В работах С. Деркача, С. Макашина, Ю. Манна, Т. Усакиной, а также Б. Егорова, О. Морозовой, Г. Ануфриева и других немало сделано для достижения этой цели. Опубликованную в 1963 году статью о Майкове Ю. Манн заканчивал такими словами: «…восстановить его роль в развитии передовой русской критики – обязанность нашего литературоведения». Можно сказать, что сейчас эта обязанность во многом выполнена.

Составление, подготовка текста, вступительная статья и примечания рецензируемого сборника – результат долгого, кропотливого труда Ю. Сорокина. Книга снабжена добротным библиографическим аппаратом.

Не доверяясь дореволюционным изданиям Майкова, составитель воспроизвел тексты статей и рецензий по сохранившимся рукописям, избежавшим цензурной правки, а также по первопечатным журнальным вариантам. Пространные примечания вводят читателя в гущу литературной борьбы «замечательного десятилетия». Вступительная статья – серьезный и объективный анализ творческого пути критика. Анализ, лишенный предвзятости, вобравший в себя достижения литературоведов, которые в течение трех последних десятилетий работали над «проблемой Майкова».

Многие из рецензий Майкова написаны на научные, даже естественнонаучные сочинения. В последнем издании эта сторона деятельности критика, предтечи племени Базаровых, не нашла отражения, хотя он «всегда мечтал о карьере ученого» и до последних дней «не отказывался от этой мечты» (стр. 8). Что же касается основной задачи книги – дать представление именно о литературной стороне деятельности Майкова, – она решена превосходно. Однако хотелось бы, чтобы и научные сочинения Майкова, во многом проясняющие его философскую базу и критический метод, тоже увидели свет.

Вызывает сожаление отсутствие в книге библиографического указателя всех без исключения статей и рецензий критика с указанием даты и места публикации. Такие списки были приложены ко всем прежним изданиям Майкова.

Через месяц после нелепой, случайной гибели одаренного юноши «Современник» Некрасова и Белинского напечатал некролог. По мнению автора некролога, Гончарова, покойный Валериан Майков входил в «небольшое число наших истинных, призванных критических талантов высшего разряда»6.

Рецензируемое издание возвращает наследие Валериана Майкова в наш литературно-критический актив.

  1. Ю. В. Манн, Критический метод Белинского. Канд. диссертация, М., 1964.[]
  2. Т. И. Усакина, Петрашевцы и литературно-общественное движение 40-х годов XIX века, Саратов, 1965, с. 30.[]
  3. В. Н. Майков, Сочинения в двух томах, т. 2, Киев, 1901, с, 98.[]
  4. Ю. Манн, Валериан Майков, – «Вопросы литературы», 1963, N 11, с, 121.[]
  5. См.: Т. И. Усакина, Петрашевцы и литературно-общественное движение 40-х годов XIX века, с. 148.[]
  6. В. Майков, Критические опыты, СПб., 1891, с. XV.[]

Цитировать

Богданова, О.А. «Критик, какого ждет наше общество» / О.А. Богданова // Вопросы литературы. - 1987 - №5. - C. 242-248
Копировать